Страница 52 из 55
— Раньше любил – я знаю точно. Но пять лет назад он пропал. Он изменился, и я не знаю, что он чувствует ко мне теперь. Я вообще не знаю его теперь.
Марк щурится и между бровей залегает морщина, и я стираю ее большим пальцем.
— Кто твой муж, Алиса? — хмурится.
— Ты.
— И как давно мы женаты? — он не верит, смотрит странно, будто сквозь меня. И от этого его взгляда мурашки ползут по позвонкам.
— Семь лет.
— А Лиза? Ты приехала вместе с моей дочерью?
Отрицательно качаю головой. И боль перекрывает горло.
— Лиза…погибла.
И ярость с мучительной болью в черных глазах заставляют отшатнуться. Но Марк не выпускает, вглядываясь в мои глаза. Ищет ответ: вру я или нет? И от понимания, что я говорю правду – боль чернотой затапливает глаза, и он встает порывисто, выходит под дождь. И я кидаюсь следом, обхожу, заглядывая в лицо, перекошенное невыносимой мукой, глажу его по плечам, зову.
А он как каменный, стоит, молчит и смотрит в пышущее грозой небо.
— Расскажи, — просит, опуская голову. По лицу его стекает дождь.
И я говорю. Обо всем, что было. Обо всем, что знала. Опуская некоторые подробности – сейчас они ему ни к чему, а когда память вернется, он меня поймет. А сейчас мы стоим под проливным дождем, на ветру, выхолаживающим душу. Я говорю, сбиваясь и вздрагивая от каждого порыва ветра. А Марк слушает и не видит меня. И отчаяние тугим узлом скручивает внутренности.
— И вот, неделю назад Дима и нашел меня. А сегодня привез. Марк, — зову, коснувшись ладони, — поехали домой?
— Домой, — усмехается Марк, — а где он мой дом? Я не знаю, пташка.
— Зато я знаю, — улыбаюсь робко, поймав его посветлевший взгляд. — Просто доверься мне.
Он щурится недолго, глядя на меня, а потом вдруг выругивается витиевато. А я смеюсь.
— Сейчас…сейчас… — повторяет он, подхватив меня на руки. — Не хватало еще заболеть. Твою ж мать…
Он заносит меня в хижину, ставит у жаркой печи. Джун недовольно встает и отступает в угол, но боком тулится к печи. Улыбаюсь невольно. А Марк ловко стягивает с меня мокрую одежду. И я вдруг ощущаю его горячие руки на своей коже, его тяжелый взгляд, от которого краснею, и жар разливается в животе. И дышать становится невмоготу. И я невольно тянусь к Марку, обвиваю руками его шею, льну всем телом. А он гладит меня по спине и под его шершавыми ладонями рассыпаются мурашки. И только сейчас я понимаю, как не хватало мне его все эти годы. Как невыносимо тяжело было верить, что он живой. И не сдаться.
А Марк прижимает крепче, так, что дышать почти невозможно. И я дрожу. А он заглядывает в мои глаза и целует мягко, слегка касаясь губ и не отводя взгляд. А потом выдыхает хрипло.
— Прости, — и лбом упирается в мой. — Прости, девочка моя.
И выпускает из объятий. Укутывает в тяжелый плед и уходит. Где-то за стенкой гремит посуда. А на тахте оживает мой телефон. Гляжу на дисплей: Крис.
— Алиса, мать твою, — ругается Крис вместо приветствия. — Ты где? Почему Димыч до тебя дозвониться не может?
— Все хорошо, Крис. Я его нашла, — и перехватываю задумчивый взгляд Марка, замершего в пороге с двумя чашками.
В ответ Крис лишь хмыкает, что красноречивее любых слов и ругательств, и отключается. Марк садится рядом, протягивает мне одну чашку. В ней пахнущий земляникой чай. Отпиваю глоток и жмурюсь от удовольствия. Так и пьем, молча некоторое время.
— Как он? — спрашивает Марк, кивнув на телефон. О брате спрашивает.
— Безнадежно женат и чертовски счастлив.
— Даже так? — он в изумлении выгибает бровь. Не верит?
— О да, — протягиваю весело, хотя у самой внутри все дрожит. — Катька все-таки приручила своего зверя. Или он ее. Фиг поймешь. И Машка у них уже взрослая совсем. Невеста. Только, боюсь, с таким папой, ей жениха еще долго…
И осекаюсь от тихого смеха Марка. Он заражается моим напускным весельем. Хотя сам наверняка в полном раздрае.
— А у нас есть дети? — вмиг серьезнеет он.
— Да, — отвечаю, дуя на чай. — Рита и Настя. Им семь лет. И они невероятно на тебя похожи. Знаешь, у нас традиция есть. Я каждый вечер рассказываю им истории об их папе. Где бы я ни была, я звоню и рассказываю о тебе. Они помнят тебя, Марк.
— А я их – нет. У меня была лишь одна дочь. И она погибла, — он замолкает и долго не говорит ничего, смотря на огонь. А я не свожу глаз с любимого мужчины, которого неотвратимо теряю снова. И боль полынной горечью обжигает горло. И слезы душат. — Я потерял двенадцать лет жизни. Я не понимаю, кто я. Где моя настоящая жизнь? Я тебя не помню своей, — и голос его срывается. — Поэтому когда гроза уйдет, я провожу тебя в поселок. И Димыч отвезет тебя обратно.
— Я никуда не поеду без тебя, — возражаю упрямо. — Я столько лет тебя искала. И для чего? Чтобы вот так просто сдаться сейчас, когда я…
— Ты уедешь обратно, — перебивает Марк. — Мне нужно время, понимаешь? Время, Алиса.
— Сколько? — почти шепотом.
— Я не знаю, — качает он головой. — Я не знаю.
И уходит, оставив меня наедине с ожившей болью, грызущей изнутри.
Гроза стихает к вечеру и Марк, как и обещал, отводит меня в поселок. Хозяева предлагают заночевать у них, но я не хочу. Нет сил оставаться здесь и мучить себя и его. Не смотря на Марка, я сажусь в машину. И только, когда мы оставляем позади темное озеро, я даю волю слезам.
Крис.
Открутить башку этому идиоту – меньшее, что хотелось мне сделать после возвращения Алисы. Внешне она и не изменилась, даже еще красивее стала, только работала теперь по двадцать пять часов в сутки. Но вот внутри у нее надломилось что-то. Каждый день вижу в ее глазах ледяную пустоту. Что же у них произошло на том гребаном озере? Алиса не разговаривала со мной, только попросила, чтобы девчонки ее пожили еще с нами. Катька согласилась, не раздумывая. Димыч тоже отмалчивался, да еще и смотался на свой Алтай и связаться с ним даже через брата было невозможно.
Потому мне ничего не остается, как навестить упрямого братца и силой приволочь его к жене, если станет артачиться.
Отменяю совещание, предупреждаю секретаря, что в ближайшие пару дней меня ни для кого нет. Она записывает мои указания на случай экстренных ситуаций в толстенный блокнот в кожаном переплете. Готовит срочные документы на подпись, пока я варю себе кофе. Попутно набираю Катю.
— Привет, Печенька, — улыбаюсь, слыша ее звонкое «алло» в трубке.
— Что-то случилось, Корф? – вмиг напрягается, затаив дыхание.
— Все в порядке, родная. Ты чего всполошилась?
— Просто у тебя сейчас должно быть совещание…
— А я его отменил, — отвечаю весело. – В конце концов, я же большой босс и имею право отменять все, что пожелаю, — продолжаю веселиться. — А ты чем занимаешься?
Она молчит недолго.
— Думаю, что бы на себя надеть. Пообещала девчонкам парк аттракционов, а на улице такая жара – кошмар просто.
Киваю, ослабляя галстук. Духота улиц в кабинете не ощущается, здесь всегда комфортно, но иногда хочется пошалить. И я распахиваю огромное окно, подставляя лицо опаляющему пеклу лета.
— Надень тот бирюзовый костюм, мой любимый.
Она фыркает.
— Я же с детьми на карусели, а не к тебе на свидание собираюсь.
Ухмыляюсь понимающе. Мы периодически так развлекаемся: ходим на свидания. И этот легкий костюм с открытой спиной воздушного топа, свободными брюками, прячущий все самое сокровенное и дающий волю моей неуемной фантазии, Катя надевала всего пару дней назад, когда мне так и не удалось его с нее снять. И воспоминания о том вечере накрывают безудержным желанием. Остро захотелось послать все к черту и приехать сейчас к любимой жене и не вылезать из постели как минимум сутки. Но сейчас никак. По крайней мере, пока малые озорницы Ямпольские переворачивают вверх дном наш дом.
— Корф! – зовет Катя. — О чем думаешь?
— О тебе, любимая. Я всегда думаю только о тебе.