Научи любить

— Еще долго? – спрашиваю осипшим голосом.

— Да тут пешком дойти быстрее, — он сбавляет скорость на повороте, кивает в сторону промелькнувшей тропки. Сквозь кроны березок серебряным кругляшом блестит озеро. — Напрямик мимо озера минут десять идти, а по трассе еще минут двадцать колесить.

Напрямик? Пешком? То, что надо сейчас, чтобы привести в порядок растрепанные чувства.

— Останови, — требую излишне резко. Дима смотрит подозрительно.

— Тебе плохо? — в голосе беспокойство.

О да, мне плохо. Мне нереально плохо. Так, что аж наизнанку выворачивает. Но я лишь киваю в ответ. Дима сворачивает на обочину, тормозит.

Я выскакиваю из машины, глубоко дыша. Ищу взглядом скрывшееся за поворотом озеро. Перевожу взгляд на встревоженного Диму, замершего у капота. И в его взгляде читается понимание ситуации.

— Это как минимум глупо, — фыркает он, видимо прочитав в моем взгляде мое решение идти пешком.

— А как максимум?

— Как максимум – это полный идиотизм. Алиса, я не могу отпустить тебя одну в лес. Ты заблудишься.

— У меня навигатор есть, — достаю из кармана свой телефон. — К тому же, ты сам сказал, что мимо озера всего десять минут идти. Мне надо, понимаешь? Я по тропинке. А ты пока как-нибудь подготовишь Марка. Я не заблужусь, Дима.

— Надо было дать Самураю тебя везти, — усмехается он. А я лишь качаю головой. Крис бы не отпустил и так всю неделю сам не свой ходил, когда узнал. Рвался в туже ночь лететь к Марку, но Дима не говорил, где он. И Крис от каждого нового его отказа темнел лицом. Я опасалась, что он, как минимум, набьет морду Диме. Но обошлось. А вот со мной пошел бы, но черта с два даже из машины выпустил бы. Поэтому я наотрез отказалась, чтобы Корфы ехали со мной. Я должна была сама встретиться с Марком. Сама все ему рассказать. Сама пережить заново прежнюю боль, которая, казалось, давно зарубцевалась. Теперь же вновь давала о себе знать, распарывая старые шрамы.

— Но у меня одно условие, — хмурится Дима, недовольный собственным решением. — Ты сразу мне позвонишь. При малейшем шорохе или если встретишь хоть кого-то. Сразу. Поняла?

Киваю.

— И никуда не сходи с тропы. Она нигде не сворачивает и выведет тебя прямо к дому. И телефон не выключай. Здесь связь отличная.

Он провожает меня до тропинки и, когда его джип теряется из виду, сразу же звонит.

— Я уехал. Будь осторожна.

— Ну что ты как маленький, Дим, — возмущаюсь его навязчивому беспокойству. И ставлю телефон на беззвучный, прячу в карман.

Здесь в роще дышится легко и думается так же. И страх растворяется в шелесте березовых веток. И легкий ветерок тормошит волосы, обнимает, даря умиротворение. Полуденное солнце прыгает по зеленым листьям, будто в салочки играет, норовя проскользнуть сквозь густые кроны. Но вместо этого творит причудливые тени под ногами. А потом вдруг исчезает. И небо разбухает черной тучей. А у самого озера, возникшего ниоткуда: вот еще роща, тропинка вьется между деревьев, а тут раз и озеро, темной монетой упавшее под ноги, — меня настигает дождь. Неуверенный, он просыпается на землю редкими теплыми каплями. И небо громыхает раскатом, всполошившим стайку птиц за озером. А я стою на берегу, вдыхая пропахший грозой воздух, подставляя лицо колким каплям. И ощущаю, как улыбка скользит по губам. И первый летний дождь упрямо вымывает из души остатки страха. Так хорошо. Еще немного и можно будет идти. Но очередной раскат грома приносит собачий лай, и сильный толчок чуть не сшибает с ног. Взвизгиваю, отскочив в сторону, и тут же перехватываю тяжелые собачьи лапы.

— Джун, — выдыхаю, рассмотрев-таки накинувшегося на меня пса. Тереблю его за уши, целую в нос, улыбаясь. — Джун, поганец, как же ты меня напугал.

А пес норовит облизать меня всю, и я с охотой подставляю ему щеку. Смеюсь.

— А где же твой хозяин? — спрашиваю и ловлю на себе внимательный взгляд, от которого мурашки по коже. И Джун перестает приставать, отбегает в сторону, усаживается вдали. А я поднимаюсь и встречаюсь с пронзительным взглядом черных глаз.

Марк стоит в нескольких шагах, устало опершись на ружье, как на трость. Отросшие волосы стянуты в хвост на затылке, по заросшему щетиной лицу разбросаны шрамы, как осколки. Слегка склонив на бок голову, он щурится, изучая меня. И страх стягивает ледяными цепями сердце, замораживает все внутри, ворует дыхание. И я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. И они срываются с ресниц, смешиваясь с дождем, когда Марк вдруг широко улыбается, а недоверие в его глазах сменяется удивлением.

— Алиса? Ты что здесь делаешь? — и подходит ближе, словно не верит, что я действительно стою перед ним. — Это действительно ты?

А я не могу ничего сказать, лишь киваю. Да, это я. И как же невыносимо, что ты помнишь меня. Но какую? Что ты помнишь, мой любимый муж?

— Марк, я… — голос срывается. А его пальцы касаются моих, трогают обручальное кольцо. И эти прикосновения обжигают. И я едва сдерживаюсь, чтобы не отдернуть руку. И мысленно ругаю себя, что так и не сняла кольцо. А он выпускает мою руку и на его лице, омываемом дождем, отражается что-то странное. Я пытаюсь заглянуть ему в глаза, но он отводит взгляд.

— Ты вышла замуж, — и в его голосе слышится разочарование. И сердце заходится в бешеном ритме, сбрасывая цепи страха. Я хватаюсь за его руку, на долю секунды ловлю его взгляд, полный глухой тоски, и под ослепительную вспышку молнии оказываюсь в объятиях того, кого люблю больше жизни. — Но все также боишься грозы, — горячий шепот в ухо и нежное прикосновение губ к шее. Я дрожу от его прикосновений, уверенных и таких долгожданных. От его близости и его запаха. Он пахнет лесом и немного дождем. И я трусь носом о его влажную шею, цепляюсь за насквозь промокшую рубашку, желая только одного – стать еще ближе, одним целым и никогда больше его не отпускать.

А дождь упрямо молотит нас по спинам, лезет за шиворот. Но горячие руки Марка не дают замерзнуть и не отпускают. И так хорошо с ним рядом, что никуда не хочется уходить. И говорить не хочется, только вот так стоять и ощущать его совсем близко. И радоваться, что он, наконец, рядом.

Марк уводит меня из-под дождя в бревенчатый рыбацкий домик: небольшой, но уютный. Растапливает печь, сосредоточенно и не глядя на меня, заваривает чай. Джун тут же растягивается у нагревающейся печи. Марк дает сухую одежду и выходит, давая мне возможность переодеться. Мужская рубашка и джинсы мне велики, но пахнут лесом и Марком. И я долго сижу, не решаясь надеть рубашку, принюхиваясь и наслаждаясь таким родным и любимым запахом. И в груди что-то больно сжимается до слез. И я натягиваю рубашку, застегиваю и выхожу на улицу. Марк сидит на деревянной ступеньке, курит и смотрит на льющийся дождь. Сажусь рядом. Он тушит сигарету, накидывает на меня свою куртку, обнимает.

— Как ты здесь оказалась, пташка? — спрашивает глухо куда-то в макушку, и я закусываю губу от нежности в его хриплом голосе.

— Я приехала…приехала к тебе.

И я чувствую, как он улыбается.

— А ты… — слова даются с трудом, потому что от его близости кружится голова, и мысли разбегаются как лесные звери перед грозой. — Ты меня помнишь.

— Помню. И ты… — он отодвигается, рассматривает, словно только увидел, взлохмачивает влажные волосы, — ты стала еще красивее. Твоему мужу повезло.

Киваю. Да, мой любимый муж, наверное, тебе повезло. Как и мне, что я тебя нашла.

— Скажи, ты счастлива, пташка?

— Да, — хриплое в ответ, и боль в черных глазах эхом моих слов. А я касаюсь его щеки, обвожу большим пальцем каждый шрам и кажется, Марк перестает дышать. Как и я. — Сейчас я счастлива.

— Расскажи мне о нем, пташка.

— Он замечательный, — улыбаюсь, вспоминая нашу жизнь. — Он спас меня, когда я осталась совсем одна. Он был всегда рядом. И он меня любит…любил, — исправляюсь, потому что совершенно не знаю, что чувствует сидящий передо мной Марк к той Алисе, что сохранилась в его памяти.

— Любил? — цепляется за слово Марк.