Моя-чужая

Вода била в лицо, обжигала. И Артем не выдержал, чихнул. Настена расхохоталась. Ничего у них не вышло. Страсть, мгновение назад грозившая смести все вокруг, растеклась по венам нежностью и весельем. Они брызгались водой, наскоро целуясь в тесной кабинке, смеялись. А потом Настена охала и стенала, рассматривая себя в зеркале. Грудь, ноги, бока покрывали наливающиеся багрянцем пятна. Она едва не плакала и отчего-то ругала любовные романы с их бредовыми фантазиями.

Артем смеялся, наблюдая. А в спальне растирал ее нежную кожу спасительной мазью. И она лежала рядом, горячая, податливая, нежная, едва не мурлыкающая от удовольствия. И Артем ловил каждое мгновение рядом, боясь спугнуть свое хрупкое счастье.

— Я не понимаю, что ты во мне нашёл? — пробормотала Настена, устраивая голову у него на плече и закинув на него ногу и руку.

— Себя, — с улыбкой ответил Артем, но она уже спала.

А он придумал, чем увлечь Настену, чтобы та не сходила с ума в его отсутствие, и…

…и через два дня Крутов понял, что попал в точку, накупив Настене красок, кистей и прочей рисовальной ерунды. Полмагазина скупил, наверное, ничерта не разбираясь в названиях, видах, мягкостях и твердостях. Запутался, и решил не мудрить долго — покупал все, что попадалось под руку. И радовался как ребенок, наблюдая, с какими сияющими глазами Настена разбирала его покупки. Как визжала и прыгала от радости, обнимая его и поминутно повторяя: «Спасибо». Надеялся, что это займет ее, и она не заметит, как пролетит время, пока он решит дела в Германии.

А сам всю неделю не находил себе места и в офисе считал минуты до вечера. Чтобы прийти домой, набрать номер и услышать ее голос. И слушать, слушать, слушать. Как она будет рассказывать, какой замечательный пейзаж написала. Или портрет. Или натюрморт. И лишь в самом конце тихо шепнет, что соскучилась. И спросит, когда он прилетит, и…

…и он не выдержал — вернулся раньше. Наплевал на все дела, вызвав недоумение немцев. Но ему было все равно. Он больше и дня не мог вынести без Настены.

Она стояла на журнальном столике, ловко балансируя на кончиках пальцев как балерина. Рыжие волосы всклокочены, его белая рубашка перемазана краской. А тонкие руки порхают над стеной, как кисти над холстом. Впрочем, стена его гостиной и была холстом. И на нем небрежными мазками рождалось нечто. Изогнутое тело, закованное золотой чешуей, распахнутые крылья, сверкающие алым, длинный хвост и словно живые, пронзительные фиолетовые глаза.

Артем невольно дернул плечом. Похоже, в его доме теперь поселился самый настоящий дракон. Он обвел взглядом гостиную, уставленную картинами, и усмехнулся.

— Холсты закончились? — проговорил он едва слышно.

Настена покачнулась, оступилась и завалилась на спину, визжа. Артем подхватил ее у самого пола, встретился с перепуганным рыжим взглядом.

— Ты… — выдохнула облегченно.

— Напугал? — она кивнула и тут же улыбнулась. — Прости.

Она коснулась его щеки, потерлась о плечо своей.

— Я соскучился, — прохрипел Артем, зарываясь носом в ее волосы, пахнущие гуашью и морем.

А Настена вдруг засмеялась и мазнула пальцем по его носу, щеке, шее.

— Ты что творишь? — всполошился Артем, смерив ее строгим взглядом.

— Рисую, — невозмутимо ответила Настена, продолжая расписывать его лицо, закусив губу от усердия.

И Артем не выдержал, поцеловал. Ее перепачканный краской нос, глаза, губы. Он прокладывал дорожку из нежных, невесомых поцелуев по шее вниз к ложбинке между грудей. Пока стало неудобно. Но идти в спальню уже не было сил. А заниматься любовью на прохладном полу в жару — самое удивительное, что могло быть. Но когда он уложил Настену и вернулся к прежнему занятию, она вдруг перехватила инициативу, оказавшись сверху. Медленно, пуговка за пуговкой, расстегнула его рубашку, доходящую ей до колен. Так же медленно сняла ее с одного плечика, обнажив одну грудь, затем с другого. Рубашка соскользнула по ее узкой спине. Артем застонал, коснувшись ее персиковой кожи. Она чуть дрогнула от прикосновения, нахмурилась. Взяла его ладонь, прочертила круг, словно что-то нащупывала. Артем смотрел с замиранием сердца, соображая, что она хочет сделать. И когда ее пальчики коснулись застежки перчатки — резко дернулся. Но Настена не отпустила. Сосредоточенно расстегнула перчатку, бережно стянула ее с пальцев, обнажив изуродованную шрамами ладонь. Закусила губу.

— Не надо, милая, — осторожно попросил Крутов. Он знал, какие чувства вызывают его изуродованные руки. Помнил брезгливость барышень. Отвращение. У некоторых жалость и нежелание касаться урода. И свою боль от касаний кожи к шрамам. Острую, подобно сотне вбитых в руку гвоздей. — Отдай перчатку, — он напрягся. Страх холодом сжал все внутри. Он понимал, что теперь Настене станут неприятны его прикосновения. Так уже было.

Она молча зашвырнула перчатку в дальний угол. Проделала тоже самое со второй. Взяла его ладони и вдруг обняла ими свое лицо. Нежно, бережно, как будто держала нечто хрупкое. Теплые губы коснулись изувеченной кожи. Каждого шрама. Даря тепло, забирая колкую боль, излечивая душу от тяжких воспоминаний. Артем перестал дышать. Он смотрел на нее и не верил. А когда она подняла на него сияющий взгляд и положила его ладони на свою грудь, перед глазами поплыло. И Артем не сразу понял, что плачет.

— Никогда не прячь их от меня, — строго наказала Настена, потершись о его ладонь. — Они потрясающие.

И прижалась к нему, подставляя тело под его руки, постанывая и блаженно улыбаясь. Горячая волна затопила все внутри, срывая запреты, осторожности и унося с собой реальность. Крутов глухо зарычал, подминая под себя разгоряченное податливое тело любимой женщины. Он тискал ее, ласкал, целовал и овладевал. Снова и снова. Благодаря каждым прикосновением, дыханием, шепотом.

Уже под вечер он все-таки дал Настене передышку. Она лежала на нем, вычерчивая гуашью причудливые узоры. Щекоча пальчиками. Артем улыбался, прикрыв глаза, чувствуя себя неимоверно счастливым. И отчетливо понимал — он скорее умрет, чем отпустит эту женщину.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Март, 2015 год.

Пятница. Ночь.

Ей стало плохо еще на мосту. Голова раскалывалась, в ушах звенело, перед глазами расползались фиолетовые круги. Но на мосту не остановиться — движение даже ночью не спадает. Пришлось лавировать между машинами, из последних сил удерживая мотоцикл. Но на набережной силы кончились. Живот скрутило, и тошнота подкатила к горлу. Слезая, Катрина не удержала мотоцикл — тот завалился на бок, чудом не задев ее саму. Доплелась до воды и рухнула на песок. Ее рвало долго. Казалось, еще немного и она выплюнет в залив желудок и все остальные внутренности.

Сознание путалось. Ясной оставалась лишь мысль, что надо ехать. Домой. Там безопасно. Но подняться не было сил. Она уткнулась лбом в ладони, тяжело дыша. Рвота отступила, хотя тошнота по-прежнему накатывала волнами. Во рту горчило и на зубах словно песок скрипел.

Визг тормозов и хруст песка под чьими-то шагами заставил вздрогнуть и обернуться. Катрина мазнула взглядом по приближающемуся мужчине, не похожему на Погодина, и тут же скрутилась в новом приступе.

Кто-то оказался сзади, поддержал ее, едва стоящую даже на коленях, приподнял лезущие в лицо волосы. Она зачерпнула ладонью морской воды, умылась. Дышать стало легче.

— Вы как? — обеспокоенный мужской голос впился в мозг, словно шило. Сердце зашлось в бешеном ритме. И воздух в легких закончился. А вода оказалась так близко.

Но сильные руки отдернули ее назад, подхватили. И спустя несколько шагов она сидела на раскаленном асфальте, пытаясь унять дрожь. Страх не отпускал. Впервые она так боялась, что не хотелось ничего. Она не знала, как выдержала эту сумасшедшую ночь. Не понимала, как смогла доиграть, уже зная, что это Погодин был в ее доме той проклятой ночью. Она вспомнила. Каждое его движение, каждое слово, каждое прикосновение. И то, что он с ней сделал. И связывая его, руки чесались затянуть веревку на его шее, да потуже. Катрина не знала, что заставило ее остановиться и не сбросить Погодина в озеро вместе с машиной. Она смогла бы.