Страница 37 из 105
— Вы говорите довольно-таки уклончиво, — прищурился Чернышов, — но меня вам провести не удастся: причиной тут служит мужчина. Ведь так?
— Да что вам за дело до этого… Какая разница — мужчина либо нет…
— Разница чертовская! — пристукнул кулаком по столу полковник. — Если бы вы пускались в столь рисковую эскападу в интересах наживы — это объяснимо, но неблагородно. А вами движет страсть — и вероятно, настолько всепоглощающая, что во имя ее вы поступаете, как доблестная амазонка, женщина-воин!
— Право, Александр, вы чрезмерно захваливаете меня, — попыталась слегка остудить пыл Чернышова Марианна. — Любой по-настоящему любящий человек поступил бы так же. Взять хотя бы вас: разве вы не последовали бы за предметом своей страсти куда угодно?
Полковник слегка нахмурился и неопределенно пожал широкими плечами:
— Я знавал немало женщин, однако… Как правило, они не стоили подобных усилий.
— Просто вы так и не встретили ту самую, одну-единственную…
Лицо Чернышова напряглось, и он проговорил с явной неохотой:
— Однажды мне показалось, что это произошло. Но мой дурацкий нрав испортил все дело… Наверное, я слишком азартный человек.
Щеки Марианны пылали, сердце трепетно вздрагивало в груди.
— А она была красивой — эта женщина? — тихо спросила она.
— Да. Очень. Она и сейчас хороша несравненно… Но даже если я и последую за ней на край света — это не поможет, увы… Дружеская услуга — вот единственное, что я могу ей оказать. Но никогда, ни при каких условиях она не простит меня.
— Она так бессердечна? — подняла брови Марианна. — Женщина должна быть снисходительной к промахам мужчины. Ведь их ошибки в основном происходят из-за того, что они не рассчитывают своих сил. Это как слишком крепкое рукопожатие — оно может принести боль, но делается же оно от всей души. Понимаете?
— Я не могу назвать эту женщину бессердечной, — покачал головой Чернышов. — Собственно, вы знаете, кого я имею в виду…
— Абсолютно не представляю, — промолвила Марианна.
Но внутренний голос подсказал ей, что она явно покривила душой.
— Эта женщина — вы, Марианна, вы, Аннушка… — проговорил Чернышов.
Было заметно, что слова даются ему с трудом.
— Тогда, в Москве, я готов был уничтожить самоуверенного типа, посмевшего встать на моем пути. Но мне не повезло… Но полученный в том поединке шрам я ношу на груди, будто дорогую награду: ведь я дрался за вас, Марианна.
— Вам ли говорить о чьей-то самоуверенности, граф. Этот недостаток присущ вам более, чем кому-либо. А что касается шрамов… Тот, что по вашей милости украшает мое бедро, наградой не назовешь, — язвительно напомнила княгиня.
Чернышов опустил глаза и глухо проговорил:
— Но ведь существует же отпущение грехов. Я готов замолить этот свой дикий проступок.
Марианна печально улыбнулась:
— Как вы это себе представляете? Будете отбивать поклоны в церкви форта Росс? Наложите на себя какую-нибудь страшную епитимью вроде отказа от шампанского?
— Я хочу сделать это здесь и сейчас, — проронил полковник.
Сердце Марианны забилось сильнее: смысл слов Чернышова был более чем красноречив, но она предпочла прикинуться непонимающей:
— Вы не могли бы выразиться яснее? Ваш намек звучит слишком туманно…
— Намек? — переспросил граф. — Что ж, я скажу откровеннее: я замолю свой грех здесь, сейчас, на этой вот постели, Аннушка…
Кровь ударила в голову Марианне, она с трудом перевела дыхание.
— Я не зря говорила о вашей самоуверенности, Александр. Не лучше ли вам удалиться в свою комнату и не делать необдуманных поступков, о которых впоследствии можно пожалеть. Будете потом каяться…
— Я знаю только одно: вы, Марианна, об этом никак не пожалеете.
Он резко встал из-за стола и, схватив бутылку, сделал несколько крупных глотков прямо из горлышка. Шампанское стекало у него по подбородку, по кадыку, просачиваясь за воротник мундира.
— Очнитесь, полковник, — пролепетала Марианна. — Не повторяйте своей старой ошибки.
— Тут нет никакой ошибки, — хрипло проговорил Чернышов. — И вы сами прекрасно это знаете… Я вижу, что написано у вас на лице.
— Что же?
— Желание. Нестерпимое желание отдаться мне, кающемуся грешнику.
И женщина не могла не признать справедливости этих откровенных слов: все внутри у нее горело от страстного огня…
— Однако вы изобрели весьма и весьма оригинальный способ покаяния…
С грохотом упала на пол тяжелая сабля Чернышова — и вот уже Марианна ощутила, как сильные руки русского освобождают ее тело от одежды, волокут к постели…
— Александр, сумасшедший, задуйте хотя бы лампу…
— Ерунда, ни к чему, — прошептал Чернышов. — Я хочу видеть тебя всю. Я хочу видеть, как ты мне отдаешься, как закусываешь губы от страсти, как мечутся по простыне твои пышные волосы… И я хочу, чтобы ты видела меня, берущего тебя мужчину.
И губы его жадно припали к тому месту на бедре Марианны, где оставил клеймо раскаленный перстень в давнюю безумную ночь.
И наступил момент, когда истосковавшееся лоно приняло в себя мужчину, овладевшего ею стремительным кавалерийским наскоком. Их сплетенные тени метались по стене, создавая впечатление таинственной мистерии, имя которой — любовь…
«Нет, Далилы из меня не получится…»
То была последняя трезвая мысль Марианны, а все последующее словно погрузилось в горячий разноцветный туман, и волны острого наслаждения прокатывались по ее гибкому телу.
Когда к женщине вернулось восприятие реальности, первое, что она увидела, было влажное от пота лицо Чернышова. В глазах его читалось чуть ли не молитвенное обожание, перемешанное с мутной дымкой страсти.
— Ты так смотришь на меня, Александр, — прошептала Марианна, облизывая пересохшие губы.
— Я смотрю так, как только и можно смотреть на столь прелестную женщину, на женщину, свой грех перед которой я хочу искупить.
— Тебе хорошо удается это… — ласково произнесла княгиня.
— Что ж, но это только первый акт нашей любовной мессы.
— Ты молишься так исступленно… Дай же мне передохнуть хоть чуточку.
Чернышов встал, принес бокал с шампанским и поднес его к губам Марианны. Несколько капель упали на ее высокую грудь — и тут же были нежно собраны губами.
— Божественный напиток, — пробормотал полковник. — Он имеет вкус тебя, твоей кожи…
Его руки мягко скользнули вдоль ее тела — как будто теплые щекочущие струйки текли по бокам, бедрам, плечам. Марианна ощутила себя сосудом, переполненным сладчайшей негой…
Вдруг несколько выстрелов кряду грянули на улице.
— Что это? — встрепенулась княгиня.
Подбежавший к окну Чернышов тревожно проговорил:
— На хлопки пробок от шампанского как будто не очень похоже…
Завернувшись в простыню, Марианна тоже подошла к окну и выглянула из-за плеча графа. В ночной темноте, окутывавшей Монтерей, отчетливо виднелись сполохи разгорающегося пожара.
— Горит в стороне порта, — прокомментировал Чернышов. — Что же там могло случиться?
Как бы ответом ему послужили несколько пушечных выстрелов.
— Это бьют корабельные каронады, — процедил сквозь зубы граф. — Они стреляют по городу. Я прошу вас отойти от окна: сюда легко может угодить хорошая порция шрапнели.
— Но что могло произойти? — спросила Марианна, натягивая платье.
Она невольно отметила, что ее собеседник вновь перешел на «вы». Волшебная любовная месса окончилась, жестокая действительность скалила свои огненные зубы из потревоженной ночной темноты.
— Судя по характеру обстрела — похоже на корсарский налет, — пояснил Чернышов. — Лихие ребята, судя по всему: действуют отчаянно.
Он уже застегнул мундир и перепоясывал себя саблей.
— Ждите меня здесь.
Торопливо выбежав из комнаты, он вернулся через минуту, держа два пистолета.
— Вы умеете пользоваться оружием?
— Да, мне приходилось делать это.
Чернышов невесело улыбнулся:
— О, я задал явно неуместный вопрос: с учетом вашей бурной биографии трудно было бы предположить иное… Что ж, держите, и дай Бог, чтобы вам не пришлось пустить в ход. Хотя… — Он прислушался к доносящимся с улицы звукам и с досадой заключил: — Хотя без этого, кажется, не обойтись.