Только люби

— Я хочу увидеть своего сына. Мне…можно к нему?

Голос снова подводит ее, а меня железная выдержка, которая не сдавала позиций все эти гребаные часы ожидания.

— Нет, сейчас нельзя. К тому же он спит и проспит до утра. Так что…

— Мам… — не требую, прошу и от мольбы в моем голосе, так предательски дрожащем, что самому противно, мать вздрагивает и смотрит на меня так, словно впервые видит. — Мам, пожалуйста…

— Давайте так, Евгения Матвеевна. Вы сейчас съездите домой, приведете себя в порядок, поспите несколько часов, а утром я Вас пущу. Иначе никак, — не отступает моя стальная мать. — Не думаю, что Вашему мальчику нужно видеть Вас в таком…растрепанном состоянии.

— А если…если он проснется, а меня нет рядом, — цепляется Ева словами, не хочет уходить. И я ее понимаю.

— Евгения Матвеевна, с Вашим мальчиком все будет хорошо. Верьте мне, как я однажды поверила Вам.

И моя Бабочка верит, потому что кивает и, выпустив мое плечо из своей хватки, медленно бредет к выходу из отделения.

— Я не знаю, что вас связывает, — говорит мать устало, остановив меня, едва я рванул вслед за своей Бабочкой. — И не хочу знать, если честно. Мне достаточно того, что она спасла тебе жизнь, — смотрю на свою мать и только сейчас вижу серебряные нити в ее каштановых волосах и мелкие морщинки в уголках шоколадных глаз. — Но сейчас…ты ей нужен, Стас. Просто будь с ней рядом. Не смотря ни на что…

И снова пустота долбит пульсом по виску. И дорога перед глазами размывается, становится серым пятном. И я…я снова один замер у черты перед бездной воспоминаний. И ветер кричит в ушах дикой, нечеловеческой болью. А мои голодные демоны лезут из всех щелей.

Выворачиваю руль, бью по тормозам и откидываюсь на спинку сиденья.

Я не знаю, почему сейчас прошлое вылезло наружу. Не знаю, почему именно тот вечер ожил так явно, словно я снова оказался в той чертовой больнице, на узкой койке, увешанный трубками, по которым текла моя кровь. А рядом…рядом лежал такой маленький мальчишка, который по каким-то непонятным прихотям судьбы стал моим другом. Мальчишка, который всегда и во всем защищал свою мать. Мальчишка, что вырос и насрал на ту, что любила его больше жизни.

…— Я не смогу, Стас…Жить без него не смогу, понимаешь? Данька все, что у меня есть…

А он просто позволил своему папаше издеваться над ней. Тот, кто клялся всегда защищать ее. Ото всех. Мне клялся, когда я уходил в армию. Сбежал из школы, чтобы проводить меня.

… — Пообещай, что никому не дашь ее в обиду! Пообещай! — требую, заглядывая в его синие, как у Бабочки, глазищи.

— Клянусь, Стас! — и в его голосе твердая уверенность совсем не девятилетнего мальчишки.

— Правильно, Пеле. И запомни: она твоя мама, все, что у тебя есть в этой жизни. Больше никого и никогда не будет ближе и роднее ее. Запомнил?

— Я знаю, Стас. И ты не думай, я ее очень люблю. Очень-очень. Сильнее всех.

И я, только ей нахрен не сдалась моя грязная любовь. А другой у меня нет и уже не будет…

— Стас? — холодная ладошка касается заросшего щетиной лица.

Я стискиваю зубы до боли только чтобы не поддаться и не потереться щекой о ее ладонь.

— Все нормально, Ева, — отвечаю, скармливая прошлое изголодавшимся демонам.

[1] Отрывок из фантастического рассказа «Клятва Дракона», автор Надежда Рощина.

Глава 19.

Только я видела, что ничего не нормально. Стасу больно и меня скручивало в тугой жгут, как будто это  моя боль. Я не понимала, в чем дело.

Что произошло? Почему он вдруг побледнел так, словно армию призраков встретил?

Не знала, а Стас не откровенничал. Снова разделил наши миры жирной чертой, по которой выстраивал глухую стену из кирпичей. Без единого окошка и шанса стать перебежчиком.

Стас свернул на обочину, заглушил мотор и выбрался из машины. Ночь растилала перед нами свое покрывало, заботливо укутывала природу в кокон из звезд и лунного света. Невообразимо теплая ночь. А под нами до самого горизонта разлеглось темное и спокойное море.

Я не знала, как долго нам ехать до города и куда хотел отвезти меня Стас, но видела: что-то неуловимо изменилось.

Та армия персональных призраков выбила Стаса из колеи. Он стоял на краю обрыва: руки в карманах брюк, волосы всклокоченные, а взгляд устремлен за невидимую линию горизонта. Я тихо подошла ближе, замерев рядом, каким-то седьмым чувством чуя, что нужна ему сейчас.

Я должна бы его ненавидеть за то, как он поступил и как продолжает поступать. За то, что стал таким жестоким и беспринципным чудовищем. Должна и не могла. Даже зная, что из-за него мой муж лежал в коме  без единого шанса выбраться из нее нормальным человеком.

Даня сказал, что Сергей останется инвалидом и будет чудо, если он вообще очнется в здравом уме. Если очнется... А ещё пообещал, что доберется до тех уродов, кто это сделал. Мой сын до сих пор любил отца, даже несмотря на тот факт, что сам недавно советовал мне подать на развод.

— Даня сообщил в полицию, — сказала в попытке уловить хоть какую-то реакцию Стаса.

И ничего: ни один мускул не дрогнул на его лице, ни единым жестом не изменилась его поза. Будто ему было абсолютно плевать.

— Он будет искать, Стас.

— А я не прячусь, — усмехнулся, оставаясь по-прежнему недвижимым каменным изваянием. — Или может ты ждёшь, что я приду с повинной и добровольно положу голову на плаху сраного правосудия?

Его голос холоден, что льды Арктики, и по коже колючими щупальцами растекался мороз. Поежилась, обхватила себя руками, растирая плечи.

— Я просто не хочу, чтобы кто-то пострадал, — выдохнула, не находя других слов. И я действительно этого хотела, потому что сама мысль, что в моей жизни не станет Даньки или Стаса выкручивала внутренности, что центрифуга выполосканное белье.

— Какое благородство. Как раз в вашем духе, Евгения Матвеевна.

Он задрал голову к утыканному звёздами небу, длинно выдохнул.

А я замерла, не в силах сделать вдох.

Это его “Евгения Матвеевна” после того, как он ласкал меня языком, а потом вытрахивал сильными толчками стоны и крики, доводя до пика удовольствия, прозвучало не просто насмешкой, а пощечиной. Ее звон вибрировал в ушах и где-то за грудиной, мешая нормально дышать.

— Зачем это все, Стас? Мне почти сорок, я старая замужняя женщина, — прошептала, потому что на большее не осталось сил. Стас опустил голову, посмотрел на меня, выгнув свою тонкую, некогда пробитую штангой пирсинга бровь. — Замуж ты меня не позовешь, даже если я разведусь. Детей…, — всё-таки глотнула пропитанного морской солью воздуха, — детей я тоже уже не рожу. В моем возрасте, знаешь ли, родить ребенка — это почти подвиг. Тем более с моим здоровьем. Чисто потрахаться? Или это просто бзик такой: хочу свою училку — получу училку, даже спустя десять лет?

Но Стас не был бы собой, если бы ответил хоть на один вопрос.

— Поехали, Бабочка, дела не ждут, — равнодушно, без единой эмоции на красивом, словно выточенном лице, где каждая черта — произведение искусства.

И, не оглядываясь, вернулся в машину. А я снова ничегошеньки не поняла про этого дикого, но нисколько не страшного чудовища. В конце концов, сумела же Бель разглядеть в Чудовище прекрасного принца. Может, и мне удастся разыскать аленький цветочек Стаса и забраться в его душу. Если бы только он позволил…

— Даже не надейся, Ева, что я уеду без тебя, — бросил он в открытое окно пассажирского места. — Но если мы опоздаем, я буду очень-очень недоволен, Карамелька…

Сладким медом по оголенным нервам, заставив вскипеть кровь от взбунтовавшегося либидо.

Черт бы тебя побрал, Беляев, с твоим бархатным, что коньяк, голосом!

— Стас, — позвала, захлопнув дверцу машины и дождавшись, когда Стас вырулил на трассу.

— М? — не отвлекаясь от дороги, постукивая пальцами по рулю.

— Ты когда-нибудь болел ангиной? — похоже, мой вопрос застал его врасплох, потому что во взгляде, брошенном на меня, море недоумения и океан вопросов. — Ну знаешь, наелся мороженого, а наутро — ангина и все, в школу можно не идти и контрольную не писать, ура!