Страница 55 из 75
Мирош взял ее за руку и повел на кухню. Вручил чашку — еще горячую, с красивой горкой сливок, присыпанной цедрой и цукатами. После дня мельтешения по городу и размахивания пилой и молотком, все это смотрелось как-то разочаровывающе, хотя по замыслу должно было подкреплять атмосферу. Бутылка коньяка все еще стояла на столе. С двумя сиротливыми стаканами, единственными, оставшимися здесь.
Уныло собрав ложкой сливки, Полька отставила чашку и спросила о том, что мучило с того самого момента, как она переступила порог дома:
— А чем у нас пахнет?
Иван тяжело вздохнул и обреченно сказал:
— Свечи… типа ванильные.
— Свечи? — спросила она, и губы ее стали медленно растягиваться в улыбку. — Зачем?
— Понадобились, — он опустил взгляд, но тут же поднял его, зажегшийся, лихорадочно пылающий. Сглотнул. Забрал у нее чашку. Взял за руку и, бросив совсем как несколько минут назад в коридоре: — Идем, — повел в комнату, чтобы застыть в дверном проеме.
Рядом застыла и Полина, но ненадолго. Сорвалась с места, подошла к елке. Ее взгляд теперь тоже горел, пока она разглядывала дощечки, шары и свечи. Осторожно, словно боялась, что все рассыплется, развеется, исчезнет, касалась их кончиками пальцев, вдыхала запах, витавший вокруг.
— Ты сам это сделал? — восхищенно спросила она.
— Я решил, что сегодня у нас будет Рождество. Елка в ноябре.
— Прикольно! Ванька… это так прикольно!
— Правда?
— Правда, — она снова вернулась к разглядыванию сложной конструкции, наткнувшись взглядом на надпись. «Мне до тебя — близко». Потом быстро, на мгновение обернулась к Ивану, протянула руку к свертку и поинтересовалась: — Это что?
— Рождество же… разверни, — едва ворочая языком, абсолютно сухими губами произнес он, приближаясь к ней, как лунатик. Его пальцы скользнули по ее щеке. Опустились ниже, обхватив плечо, а он сам зажмурился и, наклонившись, прижался лбом к ее виску.
Полина сняла с импровизированной елочной лапы подарочный сверток, развязала ленту и сдернула сверкнувшую в ее руках упаковочную бумагу. На ладонь ей упал браслет из тонких золотистых кожаных ремешков, в плетении которых затерялись крошечные ракушки. Он явно был выполнен на заказ. К одной из самых тонких полосок крепился небольшой кулон в форме крыльев, на обратной стороне которого было выгравировано «М.З.» Он был немного выпуклый и с почти ажурными краями, поблескивавшими от колышущегося света свечей.
Полька внимательно, с детским восторгом рассматривала браслет, проводя пальцами по ремешкам и подвесу, застыла на буквах и подняла глаза на Ивана:
— И что это значит?
— Мирош Зорин. Ты помнишь?
— Ты… — Полька хлопнула ресницами, ткнулась губами в гладкую Мирошеву щеку и зашептала у самого уха: — Ты! Ты такая бестолочь!
— Выходи за меня замуж, а, — взволнованно, почти испуганно проговорил Ванька, а его пальцы на ее плече сжались изо всех сил — как если бы он боялся хоть на мгновение отпустить.
— А… — так же испуганно подхватила Полина и замолчала, будто голос иссяк.
— Пожалуйста. Я тебе хоть каждый день ёлку ставить буду. Если сейчас заявление подать, то между праздниками успеем, там рабочие дни есть, я смотрел. Только согласись, Поль.
— Да я не против, — голос все-таки присутствовал, но звучал в высшей степени удивленно. — Ты уверен? А родители?
— Позовем на роспись. Ну, я отца, ты — мать. Боишься, да?
— Не-а…
Она и правда не боялась. Неоконченная академия, кабала у Фастовского, мечты о будущей карьере, которые она, хоть и не озвучивала даже самой себе до конца, но всегда блуждали в ее фантазиях, — ничто не имело значения. Ничто не пугало, а было естественным и обыкновенным. Словно иначе и быть не могло. Мирош шумно вдохнул запах ее волос — шампуня и немного уличной свежести, смешивавшийся с ванилью, витавшей в комнате. И только тогда понял, что, должно быть, причиняет ей боль сцепленными на ее теле пальцами. Разжал, но не отпустил, а тесно притянул к себе.
— Значит, да?
— Да.
— Полька…
— Ну Полька, — усмехнулась она. — А что у нас еще сегодня интересного?
— Тебе мало?
— Да! Мало! — сообщила Зорина таким тоном, будто раскрывала великую тайну.
— Ужин в холодильнике считается? Могу кофе сварить еще… с коньяком, а?
— Считается. Есть хочу. Коньяк — не хочу.
— Не выйдет из тебя путёвой старухи, — рассмеялся Иван.
— Придется тебе довольствоваться непутёвой, — весело заключила Полина и чмокнула его в щеку.
— Садись под ёлкой, я сейчас все разогрею и принесу. Хорошо?
— Замечательно!
Полина расположилась на полу, подтянув под себя ноги, и увлеченно принялась надевать браслет. Мирош негромко хохотнул и, пробормотав под нос: «Придурок!», — подошел к ней. Уселся рядом, так близко, что снова чувствовал исходившее от нее тепло. Перехватил ладонь. И в ответ на По́лин удивленный взгляд, забрал украшение из ее рук и помог надеть. Окольцевал. Навсегда. Думал, что навсегда.
— Вы знакомы, Станислав Иосифович?
— Лично? Нет, — губы тронула едва заметная улыбка, которую собеседник, несомненно, счел бы доброжелательной. Пригубил бокал с мартини и продолжил: — А бизнес — такая сфера, где приходится, так или иначе, пересекаться. С моим отцом, во всяком случае, у них были однажды общие интересы. А теперь есть спорная территория.
— Вы про тендер на строительство железной дороги? Кстати, поздравляю, потрясающий будет проект.
— Спасибо, — Штофель милостиво кивнул, — Мирошниченко — политик, глава городской администрации, если бы победил, оно бы пованивало, не находите? Считайте, что «Sh-Corp» оказал ему услугу.
— Тонко, Станислав Иосифович, тонко, — рассмеялся Костинский, оглядываясь по сторонам.
Вечеринка была в самом разгаре. Очередная благотворительная сходка в пользу фонда Людмилы Мирошниченко. Не присутствовать здесь Стас не мог по понятным причинам — он был не последним лицом в городе. Он был в числе первых лиц страны из бизнес-кругов. Он им был, стал, черт подери! Так какого хрена до сих пор не перебесится?!
Конечно, Штофель мог бы отправить отца, но предпочел приехать сам. Непреодолимое любопытство привело. Почему-то пришло в голову, что в этот вечер драгоценный наследный принц явит свою физию в ресторане, где все проходило. А с ним может быть и Полина.
Но тех не наблюдалось, зато присутствовал Димон — сопровождал супругу, делал вид, что все происходившее — не его заслуга, а исключительно его алкоголички-жены. О том, что имидж ей пытались поддерживать подобными мероприятиями, знала вся верхушка города. Внешне не подкопаешь. Если не видишь, как она с подноса хватает один бокал за другим. Но об этом не принято говорить. Дурной тон. Людмила Андреевна — удивительная женщина, умница, красавица, так много делает для онкобольных детишек. Сайт ее фонда пестрил фотографиями из больниц и комментариями благодарных родителей и подростков, которым якобы она очень помогла. Благодетельница.
Чего стоил претенциозный проект реабилитационного центра, который сейчас активно проталкивал этот самый фонд, и в честь которого все здесь собрались по дресс-коду — дамы в шляпках с вуалью и длинных перчатках, мужчины в смокингах и широких шелковых галстуках, — Штофель знал не понаслышке. Отец был одним из меценатов. Стас отсчитывал бабло.
А у самого горло драло от тихо закипавшего раздражения, которое постепенно превращалось в ярость.
Выигранный тендер не спасал. Удовлетворения не приносил. Лощеный Мирошниченко лишь пыль отряхнул с пиджака и дальше себе работал в своем мэрском кабинете.
С Гапоновым — буксовало. Работники клиники, где он лежал, явно были куплены за такие хорошие деньги, что перекупались неохотно и крайне медленно. Адвокаты Димона сработали чисто — не придерешься. И имени его назвать по всему не выходило, хотя Самерин продолжал упорно рыть в этом направлении. На безрыбье и рак рыба. Мозаика никак не желала складываться.
А злость все еще искала выхода. Что-нибудь. Ну хоть что-нибудь, чтобы почувствовать себя легче, свободнее.