Страница 56 из 75
Но вместо этого он пил мартини на вечеринке Людмилы Мирошниченко.
— А хотите, представлю? — вдруг выдал Костинский. — Бро́дите параллельно друг другу, а вдруг бы нашлось, что обсудить?
О, да! Им было, что обсудить. Например, его засранца-сына!
Стас повернул голову к Костинскому и пожал плечами.
— Я был бы не против выразить свое почтение. Вечер же удался.
— Ну! Идемте.
Они двинулись через оформленный к Новому году зал, где вальяжно плавали танцующие парочки. Кто-то стрельнул хлопушкой, в ответ раздался женский визг — от неожиданности. Конфетти полетело между людей. Оркестр играл дремучее ретро.
— Дмитрий Иванович, — проговорил Костинский, оказавшись возле Мирошниченко. — Вы, кажется, не знакомы еще?
Городской голова перевел взгляд на представителя налоговой службы, оторвавшись от созерцания супруги, потом на Штофеля. Если и почувствовал удивление, приправленное раздражением, то ни один мускул на лице этого не выдал.
— Лично — нет, Леонид Константинович, — сказал Мирошниченко неспешно, — но в наш век современных технологий, вездесущих СМИ и общественных мероприятий, поставленных на широкую ногу, мало кто может оставаться неизвестным, занимаясь крупными проектами.
Стас кивнул, шпильку оценив. А Костинский рассмеялся.
— Надо исправлять такое упущение. Штофель Станислав Иосифович, генеральный директор «Sh-Corp».
— Очень приятно, — улыбаясь во весь рот, по-американски, протянул руку Стас, ожидая ответного выпада, и наткнулся на ледяной взгляд негласного хозяина вечеринки. Ледяной — в голубых радужках глаз. Будто бы в эту живую подвижную лазурь лед вонзился осколками. И его за горло схватило осознание, что однажды он уже видел подобное. Знать бы, у кого.
— Взаимно, — рукопожатие Мирошниченко было крепким и уверенным. Он знал цену себе, знал цену и Штофелю. Но соперничества между ними не признавал. Возможно, пока. Юные и резвые — нынче темные лошадки.
— Отличное мероприятие провели вы с супругой, Дмитрий Иванович, — с чувством проговорил Штофель. — Мой отец давно с фондом Людмилы Андреевны контактирует. Я вот тоже заинтересовался.
— Благодарю вас. У моей жены большой опыт, я же, со своей стороны, всегда ее поддерживаю во всех начинаниях.
Это было заметно. Особенно в том, что в это самое время Людмила Андреевна летящей походкой направлялась к ним. На лице ее была нарисована радость, слишком сильная для данного случая. Глаза под вуалью блестели, а накрашенные матовой помадой губы были раскрыты в улыбке, обнажавшей зубы. Она и правда все еще была красива, вопреки тому, что и блеск глаз, и улыбка — следствие лишнего бокала вина и никак иначе. Ей уже даже на официальных мероприятиях сносило голову.
— Обо мне говорите? — проворковала она, вцепившись в локоть супруга.
— Всё больше о твоих проектах, — повернулся к ней Дмитрий Иванович и накрыл ее ладонь своею, а потом вернулся к Штофелю. — Прошу нас извинить, дела. Рад был познакомиться.
И уверенно развернув Милу на сто восемьдесят градусов, увел ее в сторону своих сопровождающих. Штофель и Костинский проводили его взглядом. В следующее мгновение Стас влил в себя глоток мартини и негромко хохотнул.
— Что? — удивился Леонид Константинович.
— Нет, ничего, — ответил Стас.
Кажется, эта вечеринка рисковала стать самой горькой в его жизни.
Каждый день — такой. Пропущенный. Ускользнувший из объективной реальности.
Это не было навязчивой идеей. Нет, он жил дальше. Он мог жить дальше. Но привык закрывать счета. А счет семьи Мирошниченко до сих пор закрыт не был. Счет за Полину. И время продолжало тянуться бесконечным потоком, в котором он тонул.
Домой его вез шофер. И вялые мысли казались непрерывным узором по поверхности стекла — капли дождя стекали вниз, образовывая дорожки воды и дорожки его размышлений. Он не хотел рыться в грязи. Это не его методы. Но чувство неудовлетворенности продолжало разъедать внутренности, не оставляя живого места.
Он, не объявляя о том, затеял войну. Сначала против отца. Потом против сына, когда тот останется без тыла. И сам не отдавал себе отчета в том, что это война и против Полины тоже. Но черт подери! Если бы она вернулась! Если бы только вернулась к нему сейчас!
Рука к телефону потянулась сама. Номер Самерина высвечивался первым в списке. Теперь это было важнее всего остального.
— Говорить можешь сейчас?
— Да, — как всегда коротко ответил начальник службы безопасности.
— С Гапоновым все на том же уровне?
— Появилась новая информация, но сообщу позже. Надо проверить.
— Отлично. А давай под Людмилу Мирошниченко копнем? Ты же наслышан?
— Конечно, — Николай Ильич на мгновение замолчал, но договорил: — Вы уверены?
Уверен ли он? Стас на мгновение завис. На единственное мгновение, отделяющее здравый смысл от жажды удовлетворения. А он, черт бы затрахал эту планету, удовлетворен не был. Из нескольких месяцев — ни мгновения.
— Да, Коля. Там вообще все на поверхности, раз уж с Гапоновым так туго.
— Я понял. Выкопать все?
— Да, до последней шпильки. До возраста, когда ее на горшок посадили. С ней не может не быть сюрпризов, сам понимаешь.
— Кое-что мне попадалось. Начну там, обязательно приведет дальше.
— Буду ждать, Николай Ильич.
И Штофель ждал. Снова затаился и ждал. Складывал из часов дни, а из дней — недели.
Работал, сутками пропадая в офисе. Его американская авантюра плодов пока не приносила, но это было лишь вопросом времени. И Стас понимал, что вскоре после новогодних праздников снова улетит в Нью-Йорк. Теперь не так надолго, но знал он и то, что если до этого ничего не решит с Мирошниченко, то едва ли отъезд дастся ему легко.
«Отвлечешься, развеешься», — не признавая за ним слабостей, говорил Иосиф Штофель, старый еврей, чьим поздним и любимым законным отпрыском был он, Стас. Мать поджимала губы и твердила, что ни одна юбка не стоит туч, набежавших на его лицо. Они так и не познакомились с Полиной. Все никак не складывалось, пока не разбилось окончательно.
И иногда Штофель думал о том, как бы они приняли ее. Они, чей брак был всего лишь данностью прекрасному прошлому на двоих, повзрослевшим наследникам. И огромным активам, которые никто не стал бы делить. О том, что у отца есть вторая семья и побочные дети старше его самого, Стас знал давно. Знала и мать, хотя делала вид, что ее это не касается. Ее собственные интрижки ни разу наружу не всплыли, как то бывает с дерьмом, которое всегда всплывает. Или как в семье Дмитрия Мирошниченко, хотя об этом и не принято говорить вслух.
Только оба родителя все настойчивее твердили, что ему пора жениться. И невест обсуждали вполне реальных, перспективных в сфере распределения капиталов и интересов по стране. Ханука тому способствовала. Эти вечера традиционно Стас проводил в отчем доме, где подвергался жесткой обработке.
Он злился. Срывался от них среди ночи ради нескольких часов наедине с собой. А поутру пахал, как проклятый, в офисе, радуясь, что есть на что отвлечься. На что угодно — только бы не думать о том, какая внутри зияет пустота. Давно образовалась. Летом. С уходом Полины. А он только теперь по-настоящему начинал ее чувствовать. Не оттуда ли эта дикая неудовлетворенность, никогда ранее не испытанная?
Взрослый мужик, а скрутило, как пацана сопливого.
Так отчаянно долго тянулся декабрь — бесснежный, безрадостный. И ему казалось, что его жизнь такая же серая, как небо, нависавшее над крышами и километрами электрических проводов. До того дня, когда к нему в кабинет не заявился сверкающий и лысиной, и линзами очков Самерин.
Без лишних лирических отступлений Николай Ильич довольно схематично рассказал о буднях и праздниках Людмилы Мирошниченко, крайне похожих между собой. Частые срывы, несколько курсов лечения в лучших клиниках Европы, замятые скандалы в общественных местах, небольшое количество незначительных заметок в третьесортных газетенках и людская молва в период, когда цены на коммунальные услуги не повышаются и мир не стоит на пороге очередного конца света. Все это выглядело нечисто, но и на открытие века не тянуло. Пока Самерин не перешел ко второй части обнаруженных им фактов.