Страница 54 из 75
Мирош. Будто почувствовал. У нее жизнь под откос, а он очнулся. Перезванивает.
И начал с места в карьер — с трех «П»:
— Привет! Прости! Придурок!
— При-вет, — в ритме собственных шагов ответила Полина.
— У нас с Таранич встреча была. Я замотался.
— Как прошло?
— Жить будем. Правда, судя по всему, ближайшие два месяца — на колесах. А ты где? Чего голос такой?
Полька равнодушно поводила глазами по сторонам, осознавая, куда довели ее ноги.
— А меня Аристарх к концерту не допустил, — сказала она наконец. Совсем бесцветно.
— Как это?
— Обыкновенно. Сказал, чтобы я не позорилась. Или его не позорила, наверное.
В трубке повисло молчание. А потом снова зазвучал Мирошев голос — теперь не виноватый, а обеспокоенный:
— Бред. Так где ты? Заберу давай?
— Я и-ду до-мой, — снова «прошагала» Полька, отвлекаясь таким образом от того, чтобы не разреветься в голос.
— Зорина, соберись! Где идешь? Тебе далеко?
— Недалеко. Сейчас до остановки дойду — и приеду.
— Поль, — совсем растерянно раздалось в ответ. Эхом всем ее горестям.
— Ты сам где? — вздохнула она, неожиданно почувствовав себя жирафом, до которого, наконец, дошло еще одно откровение: Иван уедет, а она останется. Останется на растерзание Фастовскому и будет отрабатывать свои средние баллы.
— Дома.
— Хорошо. Я скоро приеду, правда.
— Не ревешь?
— Не-а…
— Я тебя жду. С чаем. Или кофе?
— А плюшки?
— Плюшки для Плюшки, — передразнил ее Мирош и, повторив: — Я тебя жду, — отключился.
Окинул придирчивым взглядом результат своей бурной деятельности на протяжении едва ли не целого дня и негромко выругался. «Мне до тебя — близко», — гласила надпись на одной из дощечек самодельной елки, похожей на указатели. Коряво, но умнее он не придумал.
Для него день был едва ли менее странным.
Если быть совсем честным — то странным было и утро. Он проснулся, взглянул на часы, показывавшие неприличную рань, потом услышал, как его спины касается теплое и спокойное дыхание его персональной Зориной. И подумал, что конец ноября — время самое подходящее, хотя он и планировал дотянуть хотя бы до католического Рождества. Но когда принимаются решения — тянуть незачем. Тем более что его скорый отъезд — штука почти решенная.
Вдох. Ты в другой реальности. В реальности — где все по-настоящему, где проживаешь жизнь до самой последней капли себя. Где не имеет значения кто ты для всех, но важно — кто ты для единственного человека. Выдох.
Потом Иван возился на кухне — курил, в очередной раз бросал взгляд на экран телефона, отсчитывавший время. А когда уходил из квартиры, на прощанье поцеловал Полькино плечо, с которого сползла лямка топа. Полина не проснулась. Его это более чем устраивало.
Встреча с Рыбой-молотом, окончившаяся конкретными результатами в виде списка дат и городов, куда им придется ездить в ближайшее время. Песни на радио ставили с завидной регулярностью. На музыкальных телеканалах запустили клип на «Девочку». Тарас постепенно обживался в группе и учил свои партии.
Обязательный звонок отцу с отчетом о своей новой жизни. Дмитрий Иванович делал вид, что находит на общение время. И очередной вынос мозга на тему «А с универом что?» в то время, как у Ивана не было времени на универ. У него даже на себя времени не было сейчас. «Переведусь потом на заочный», — напустил он туману, но они оба с родителем понимали, что это всего лишь отмазка, которая проканает только на сегодня.
Намотанный километраж в пределах города по строительным базам. Потом — по магазинам, пестрившим яркими витринами, уже украшенными к новогодним праздникам.
И, наконец, шесть часов возни в Полиной квартире.
Елка получилась смешная. Немного нескладная, но, наверное, это было и хорошо. Снизу дощечки были длиннее и шире, а чем ближе к верху, к макушке, — тем у́же и короче. На тонких блестящих лентах, какими обычно перевязывают букеты, к ним были примотаны замысловатые золотые шары из проволоки. И смешные бантики приклеены скотчем — где придется. Вместо гирлянды — на «ветках» горели крохотные ароматические свечки в стеклянных стаканах всевозможных форм.
Это не значит, что лампочек по квартире не было. Лампочки были повсюду. Мерцали на окне. Висели над потолком. На стене — свешивались на спинку дивана. Не очень яркие, одинаково желтые — как светлячки. Медленно загорались и медленно гасли.
«Мне до тебя — близко».
Иван несколько мгновений разглядывал эту доску, прикрученную к стволу узкой стороной вниз, а не как остальные. Настоящий указатель. На ней вместо шара висел сверток из золотой бумаги, перевязанный ленточкой. Он немного нарушал общую картину. Как и сама дощечка.
Удовлетворенный, Мирош сорвал с календаря оба последних листа — почти завершенный ноябрьский и декабрьский. И маркером дописал на оставшемся на стене белом картоне «Второе Рождество».
После чего отправился на кухню, варить кофе. И в горячей воде растворять порошок от простуды — уже пятый день на нем жил, выбиваясь из сил, лишь бы Зорина не заметила.
Сегодня кофе был с апельсином и взбитыми сливками.
А он сам — коротко подстрижен и гладко выбрит.
В холодильнике ждал ужин, заказанный в ресторане.
А Зорину не допустили к Большому рождественскому концерту, который она столько времени ждала. Иван вздохнул и достал из небольшого бара бутылку коньяка. На самый крайний случай. И последние два стакана в этом доме — все остальные украшали собой ёлку.
Когда раздался звонок, кофе был уже готов. Дверь Иван открывал, чувствуя, как под горлом колотится сердце. Совсем неожиданно, из ниоткуда, из предвкушения, наполнявшего его весь день, родилось волнение, ранее им не испытанное. Сильнее, чем перед концертом. Сильнее, чем перед самым первым в его жизни выступлением. Сильнее всего — вдруг все это окажется ей не нужно сейчас.
— Ну наконец-то, — вытолкнул он из себя, едва увидел ее яркий берет.
— Привет, — вздохнула она и зашла в квартиру. Быстро прижалась губами к его щеке и, уже наклонившись, чтобы снять ботинки, запоздало потянула носом. Вскинула на него удивленные глаза и так застыла: скрюченной, принюхивающейся и бегающей по его лицу удивленным взглядом.
Под этим ее выражением глаз его рука дернулась к голому подбородку, он провел по нему ладонью и неловко пожал плечами.
— Это ты к отъезду приготовился? — буркнула Полька и, наконец, вернулась к обуви.
— К какому еще… — пробормотал Иван, и только потом дошло. Последние недели они жили в ожидании начала обещанного Мариной Таранич тура. У нее были переговоры, у них — предвкушение будущего. Он снова дернул плечом: — Тебе же не нравилось…
Зорина разогнулась и теперь смотрела подозрительно.
— Раньше тебя это мало волновало.
Иван раскрыл было рот, чтобы что-то ответить. Но, помедлив, закрыл. Что ей такой говорить? Помолчал недолго и явил полуправду:
— Мешало уже. Что твой придурок тебе сказал?
— А ничего, — Полина пристроила куртку на вешалку и устало присела на тумбочку. — Кроме того, что меня не будет на концерте, который будут снимать для праздничной программы, больше ничего не сказал.
— Ясно.
Что значило для нее участие в этом мероприятии? Наверное, никак не меньше предстоящей серии концертов «Меты» для Мироша. И он отдавал себе в этом отчет. Музыка и Полина были для него неотделимы, а ее амбиции — понятны. Их временами тихая, временами не очень тихая жизнь в течение последних полутора месяцев в ее квартире тоже была не отделима от музыки — из-под ее пальцев, когда она играла, иногда часами, приглушая всякие мысли в его голове. Какие песни?! В их доме он только слушал. Песни были на репетициях в «Гараже». Песни были на радио. И теперь уже в телевизоре.
И еще его несколько раз узнали на улице.
В то время как Полину отстранили от концерта.
— Пойдем кофе пить, — в никуда предложил Иван.
— Пойдем, — согласно кивнула она, продолжая сидеть. Совершенно потерянная и уставшая. И он тут еще… со своими планами! Ему ужасно хотелось погасить свечи в комнате и чтобы ничего не было. Ни указателя с самым важным подарком в его жизни, ни множества огоньков, так и горевших везде, где он их понатыкал.