Страница 23 из 75
— Спасибо! Воодушевил! — она повертела кофе, рассматривая рисунки, но пить не стала. — И за кофе спасибо.
— Не за что. Ты и сейчас нервничала. Конфетку хочешь? У меня с собой, — Мирош говорил обо всем и сразу, перескакивая с мысли на мысль. Заполнял собой пространство вокруг нее, строил камешек за камешком что-то, что должно было оградить их от окружающих, отделить. Пусть только на этот рейс.
Почти две недели Иван наматывал круги вокруг Зориной, не особенно скрываясь, но и не приближаясь. Учеба фонила где-то на задворках мироздания. Музыка писалась трудно, дорабатывал старое. На репетициях впахивали, как проклятые. И все-таки каждый день он оказывался где-то под консерваторией, чувствуя, как заводится от одной мысли, что ужинать она едет со своим хахалем со всеми вытекающими последствиями. На двадцать первом году жизни обнаружить, что ревность — чувство не абстрактное, это круто. И главное — был бы повод! Так ведь и с поводами беда.
Он наблюдал за ее жизнью, текущей параллельно его, и не понимал, как вклиниться. А потом удивлялся себе — ведь всерьез собрался вклиниваться. Куда, как, зачем? Синдром охотника? К черту такой синдром. Он хотел ее получить. Отчаянно, больше всего на свете, как будто заклинило. Башкой своей бедовой понимал, но и поделать с изводившей его ревностью ничего не мог.
То, что мужик, обхаживавший Зорину, прямо скажем, при деньгах, бросалось в глаза. И это делало еще бо́льшим соблазном увести ее. Не как сын мэра города, а как он сам — Мирош, начинающий музыкант. Глупо, идиотски, наивно.
Так же глупо, идиотски, наивно он запрыгнул в эту электричку, бросив Короллу на парковке под вокзалом, не имея толком представления, куда эта электричка идет. Пока она ждала на перроне — успел узнать, что состав подадут через двадцать минут по расписанию. И у него, сумасшедшего, хватило времени сгонять за кофе. Потому что алеющие пятна на щеках Зориной говорили четко и ясно — нервничает.
«Отвлекающий маневр», — проговорил он мысленно. И его внутренний Фурсов саркастически крякнул: «Стратег».
Но стратег из Мироша был ни к черту.
Пока торчал в кофейне, электричка готовилась отбывать, и пришлось переться через все вагоны, разыскивая Полину. А она сидела у окошка, тихая и совсем не веселая. Не такими должны быть девушки после свиданий.
— Наверное, надо было черный, как тогда? — спросил он.
— Я всякий пью, — прозвучало негромко и устало. — Просто не хочу, наверное. Что ты тут делаешь все-таки?
— Еду! Понятия не имею куда, зато с тобой.
— Это шутка?
— Отнюдь. Потребность узнать, что ты играла, стала непреодолимой.
— Это был Лист, Фаустовская соната, — Полина внимательно рассматривала его лицо, склоняясь к мысли, что он все же шутит. — Но вообще-то, об этом объявляли.
— А я прослушал. Семейная чета рядом со мной решала, как домой будет добираться после концерта.
Она кивнула в ответ и выпалила скорее, чем подумала:
— А тут меня как нашел?
— Магнит притянул.
— Ясно, — в голове Полины роились десятки вопросов, но задавать их она не решалась. Как бы ни злилась она на Стаса, но он имел в ее жизни довольно большое значение. А Мирош со своим кофе и магнитом вносил смуту в ее и без того взволнованное состояние. Поэтому она отобразила на лице самое серьезное выражение и заметила: — У тебя еще есть шанс выйти.
— Мои шансы пропали под Дюком. Фаустовская соната, говоришь?
Полина кивнула, вопросительно посмотрела на сидящего рядом парня и непроизвольно отодвинулась ближе к окну. Он это видел. Чувствовал. Понимал, что она отгораживается, что он говорит вещи, которые озвучивать не стоит, будто бы нарывается. Но этот вызов сидел в нем несгибаемым рельсом. Он был каркасом, не дававшим ему согнуться. И он же мешал ему жить.
— Мне сбавить обороты? — как-то совершенно честно спросил Мирош.
— У меня есть жених.
Иван сглотнул. Пригубил снова свой кофе, будто бы пытаясь скрыть замешательство. Не мужчина, не парень. Жених.
— Ну, ведь не муж, — с нажимом на последнее слово ответил он. Словно перед самим собой оправдывал собственные поступки.
— Я предупредила, — Полина пожала плечами.
— Мне кажется, я не сделал пока ничего предосудительного. Два раза попытался напоить кофе. Второй раз безуспешно.
— Еще ты пришел на концерт, а сегодня оказался в моей электричке. И даже не счел нужным выдумать, что тебе срочным образом что-нибудь понадобилось в Белгороде.
— Тебе я врать не собираюсь, Зорина, — подмигнул Мирош. — В Белгороде ловить нечего. Аккерман изучен еще в школьные годы.
— И что прикажешь делать с твоей правдой?
— Не знаю. Например, рассказать, куда едешь ты.
— К маме. У меня мама в Затоке.
— А пианино у тебя там есть?
— Естественно, — усмехнулась Полька. — Я часто на выходные домой езжу. А заниматься надо.
— Любишь играть? Или заставляют?
— Это в музыкалку могут заставить ходить, в академию — вряд ли.
Он смотрел на нее. Не придвигался больше. Мысленно чертил линию от мыска волос по лбу, носу, губам, подбородку — к шее, выступавшей из выреза свитера. И впитывал в себя ее черты. Впускал внутрь. И хотел быть внутри нее. Впервые в жизни хотел так сильно, так завороженно.
— А после консерватории? — спросил он, понимая, что сыпет вопросами не по делу. Но она говорила так мало… плевать! Удивительно, что вообще говорила.
— Стану как Кейко Мацуи, — рассмеялась Полина, вспомнив Лёльку. Но следом вспомнился Стас, и она перестала улыбаться. Вряд ли ему понравится такая перспектива.
— Еще плюс к моему плэйлисту. А Гапон тебе понравился? Помнишь, наш клавишник? Ты же не ушла, видела?
— Лёлька очень хотела вас послушать.
— Лёлька?
— Лёлька!
— Стало быть, Гапон тебе не понравился, — резюмировал Мирош, забрал у нее так и не тронутый кофе и поставил оба стакана себе под ноги, после чего торжественно откинулся на жесткую спинку сиденья и прикрыл глаза.
Полина же хмыкнула и отвернулась к окну. За ее спиной было тихо — Мирош молчал. И когда любопытство взяло верх, она снова повернула голову к нему. К ее удивлению, оказалось, что он спит. Или делает вид, что спит.
Все то же любопытство не позволило отвести взгляд. Полина рассматривала молодого мужчину, сидящего рядом с ней, испытывая странный трепет, которого не испытывала никогда прежде. Лицо его не имело идеальных черт, но в то же время было не лишено привлекательности. Рыжеватая поросль на щеках. Чувственные губы, ровный нос, разлет темных бровей над сомкнутыми веками. Длинные густые ресницы. Как часто природа ошибается, наделяя таким богатством мужчин и принуждая девушек им завидовать! Павлинова точно уже бы причитала о несправедливости. Полька усмехнулась и с трудом сдержалась, чтобы не прикоснуться к ним кончиками пальцев. Ее взгляд скользнул дальше — на виске оказался едва заметный шрам, слегка неровный и бледный.
«Шрамы украшают мужчину», — подумала она, смутилась, будто кто-то мог подслушать ее мысли, и заставила себя прервать свое увлекательное занятие. Достала из рюкзака книгу и уткнулась в нее носом, прочитывая по несколько раз одну и ту же строчку и совершенно не понимая ее смысл, но почему-то думая о том, что у Стаса шрамов нет совсем.
Так они и ехали. Сквозь степи и время. Почти нетронутые стаканчики на полу под его ногами. И его голова, медленно клонившаяся в ее сторону. Сказал бы кто, что однажды он уснет на первом же свидании с девушкой своей мечты — рассмеялся бы.
Но, тем не менее, Мирош спал, как не спал уже очень давно. Крепко, сладко, в полной уверенности, что еще немного, и он возьмет ее за руку, а она не отпрянет. Накануне «Мета» играла до полуночи в клубе. Потом уехали к Гапону отмечать удачный концерт. Пацаны обдолбались. Иван — как ни странно, нет. Это было смешно: Зорина его дисциплинировала.
Дисциплинировала настолько, что сейчас он, сморенный этими безумными сутками, несмотря на выпитый кофе, просто дрыхнул. Несмотря на неудобную позу, покачивание вагона и совершенную нелепость всей этой ситуации в целом. Сегодняшнюю репетицию Иван прогулял, Фурсов ноги оторвет. Чтоб сидел на месте и не рыпался. И не прыгал по электричкам, которые идут неизвестно в какую толком сторону.