Страница 22 из 75
— Домой.
Стас мрачно кивнул, встал. Подозвал официанта и расплатился за их с Полиной кофе. Тот обслужил их быстро и так же быстро исчез, будто бы тоже чувствовал исходившие от Штофеля волны злости.
Путь до ее дома они проделали в молчании. У подъезда, не позволяя сразу выйти из машины, он притянул ее к себе и поцеловал. «На прощанье», — скорее прочла по его губам, чем услышала Поля, когда он в очередной раз навязал ей себя и свое объятие. Но этим поцелуем Штофель не прощался, а словно бы наказывал ее за то, что своевольничает. Противостоит. Они были знакомы год. И последние месяцы находились в необъявленном, негласном противостоянии.
Началом тому стал ее отказ от машины. С тех пор подобные недоссоры были частыми во время их встреч. Полина понимала, к чему клонит Стас, даже если он не определял свои желания вслух, как сегодня.
Но и она не манерничала, когда говорила, что разобиженный Фастовский заботит ее куда сильнее, чем перспектива скорейшего сожительства.
Разъяренная физиономия приват-профессора пугала ее гораздо больше, чем Штофель при любом накале страстей. Чего стоило пережить понедельник после концерта у Дюка! Если бы она знала, что готовит ей день грядущий, она бы рискнула прогулять. Но ничего не подозревая, Зорина топала на занятия по полифонии, когда наткнулась в коридоре на Аристарха.
И если бы просто наткнулась! Фастовский остановил ее, преградив дорогу, и в ту же минуту совершил акт насилия в особо грубой форме, возопив, воздевая руки к небу:
«Зорина! А вы что здесь делаете? Вот уж не ожидал, не ожидал!»
Она от неожиданности отпрыгнула в сторону и выдала:
«У меня полифония»
«Ах, полифония? — вскинул он брови так, что, казалось, искренно удивился, даже почти проникся. Но выражения на его лице сменяли друг друга так часто, что Поля не успевала уследить за этими метаморфозами. — Какая, к черту, полифония, когда сегодня в городском парке концерт в честь дня работника УГРО! А вы не там!»
Полина некоторое время напоминала рыбу, выброшенную на берег, — она беззвучно открывала и закрывала рот, совершенно растерявшись. В отличие от продолжавшего нападать Фастовского:
«Что? Это ведь ваше призвание? Играть на улице, черт знает где, черт знает что! Да еще и по такому холоду! Вам же руки свои не жалко! Давайте, выметайтесь отсюда. Немного подучились — хватит! Чтобы аккомпанировать мало-мальски на корпоративах и этого довольно».
«А? Но я…»
«Что вы? Что? Скажете, не было? Вот в эту пятницу не вы играли на Потемкинской лестнице? Я обознался? Или еще добавите, что Павлиновой там тоже не было?»
«Были, — смиренно кивнула Полина. — Но это же благотворительная акция!»
«Это благотворительный балаган! И посреди него — Зорина Полина. Ладно Ольга, но от вас-то я ожидал некоторой серьезности! А если бы вы застудили суставы? Что бы делали? Вас в среду ждет сам Лист, а вы!»
«Ничего моим суставам не сделается, Аристарх Вениаминович», — вздохнула она.
«Об этом судить не вам, а медицинским работникам. Словом, имейте в виду! До среды принесете мне справку, что здоровы. Вам ясно? Концерт мне сорвать хотите? Ваше имя в афиши впечатали! А могла быть Пламадил, между прочим. Но нет же! Старый осел допустил на свою голову!»
«Ну какая справка? — уныло пробормотала Полина. — Когда я приду за такой справкой, мне выпишут направление к психиатру».
«А это, Зорина, ваши проблемы!» — уже почти беззлобно рыкнул Фастовский, уступая ей дорогу. И было совсем неясно, пошутил он или всерьез. Старожилы академии утверждали, что чувство юмора, хоть и весьма специфичное, у него все же присутствует. Правда, обычно от его шуток мало кому, кроме него, бывало смешно.
«До свиданья!» — быстро проговорила Полька и ринулась прочь по коридору.
Что бы она ни говорила, она никогда не бросит ни академию, ни Фастовского, тем более потому, что Стас давил с каждым днем все сильнее.
Полина как угодно могла убеждать мать и себя, что любит его, но упорно старалась не делать следующий шаг по направлению к нему. Было ли это желание окончить академию, или странные встречи с Мирошем, от которых ее начинало штормить, или мнение мамы, что Стас не тот, кто ей нужен, — но все вместе заставляло Полину противостоять Штофелю и его желаниям.
В такие моменты, которые случались все чаще, чему успешно способствовал весь окружающий мир, ей требовалась перезагрузка, получить которую она могла только у матери в Затоке. Той сейчас было не до Полины. Неумолимо приближающийся сезон, майские праздники на самом носу и объявивший забастовку котел занимали Татьяну Витальевну двадцать пять часов в сутки. И Поля была предоставлена сама себе. Себе — и чувству свободы и облегчения, которые охватывали ее, стоило вырваться. С наушниками в ушах, волосами, собранными в небрежный хвост, она часами бродила у моря, в тех местах, куда еще не добрались отдыхающие. И знала, что в следующие выходные обязательно снова приедет, что бы ни говорил Стас и как бы ни изгалялся Фастовский.
Сегодня она так же ехала к морю за одиночеством и покоем, которых не было, пока она, злая и голодная, устраивалась у мутного окна электрички.
«Кроссворды, газеты, лучшие рецепты!» — вооружившись здоровенной сумкой с означенной печатной продукцией, орала в вагоне дородная тетка, стоящая у выхода в тамбур и мешавшая мигрировать народу. Уж лучше бы она торговала пирогами. И кофе… кофе, много кофе…
— Ваш кофе, Снежная королева, — донеслось до Полины, прежде чем рядом с ней почти рухнуло тело лидера «одного из самых перспективных музыкальных коллективов Одессы», как окрестили «Мету» на «Первом эфире» в позапрошлую пятницу. А перед ее носом оказался высокий картонный стаканчик с забавными карапузами в стиле Гапчинской1, накрытый пластиковой крышкой ярко-оранжевого цвета.
— С молоком, — проникновенно добавил Мирош, повернув к ней заросшее рыжеватой порослью лицо.
Подпрыгнув на лавке, Полина обернулась к нему всем телом и поинтересовалась совсем не проникновенно:
— Ты откуда взялся?
— В «Базилик» забегал за кофе, пока ты по перрону круги наматывала. Успел!
— Лучше бы опоздал.
— С чего бы?
— Просто так, — она вздохнула и отвернулась к окну.
— То есть с молоком ты совсем не любишь? — деланно удивился Мирош.
Полина молча сопела, глядя в одну точку на перроне.
— И это мне два стакана пить? — снова подал он голос.
— Звучит как угроза.
— Зорина, он не отравлен. Бери, а?
Она снова повернулась к нему, медленно оглядела его хмурым взглядом и спросила:
— Чего ты ко мне прицепился со своим кофе?
— Ну, честно говоря, я не с кофе прицепился. Я по делу, — его взгляд принял загадочное выражение, а он сам чуть наклонился к Полине, и их лица оказались очень близко друг от друга: — Ты чего на концерте-то играла?
— А что? — она не отстранилась, лишь прищурилась, пристально глядя в его глаза.
— Ну афишу у вас сразу сняли, а я так и не нашел сам.
Прозвучало как-то очень тяжеловесно. Совсем на него непохоже. Будто бы говорил не он, а совсем другой человек. Тот, которого он ей сейчас на мгновение показал.
— В твой репертуар все равно не подойдет, — фыркнула Полька.
— Это сейчас превосходство классики над современностью?
— Нет, но у каждого своя целевая аудитория.
Мирош улыбнулся. Шумно отпил кофе из своего стаканчика. И как раз вовремя — электричка тронулась, и он захлебнулся. Закашлялся и посмотрел в окно, сквозь мутное полотно которого виднелось, как заскользил асфальт перрона, оставаясь позади.
— Мне понравилось, — наконец, произнес он хрипловато после кофе. — Как ты играла — понравилось.
— А мне — нет.
— Серьезно?
— Угу.
— Мне и бабкам было в кайф!
— Я, когда нервничаю, всегда плохо играю, — Полина вздохнула и усмехнулась. — И валерьянка не помогает.
— А еще ты краснеешь. Такая сигнальная лампочка: не трогайте меня, сейчас взорвусь, — он решительно сунул ей в руки стаканчик и пробормотал: — Остынет.