Страница 68 из 99
А Эле жалко было… Красота-то какая! За такие деньги платье в руки взять страшно, а на работу носить, чтобы шваброй махать – и вовсе глупость несусветная. Три тысячи рублей за сарафан… юбка за две тысячи, платье и вовсе - пять! Разве в таких вещах через поле с электрички бегают?
Добегалась.
Неслась после ночного дежурства. Дамир не встречал. В те дни он уезжал куда-то с Юнусовым, сказал, по делам отца, его не было почти полторы недели. Не успела задами проскочить во двор, как кто-то схватил её, скрутил руки.
В нос ударил запах свежей самогонки, вонючей, как раздавленный клоп. Владимир - собственным пьяным рылом.
– Прибежала, подстилка татарская! – сипел, плюясь и матерясь, вцепившись в плечи, кривоногий.
– Я папке скажу, – прорычала Эля в ответ.
– Нету его дома, крышу у Захаровны латает. Придёт, продолжим, я, покаместь, с тобой покувыркаюсь.
– Прям! – взвизгнула Эля.
– Вот тебе и прям, – засмеялся пьяный. – Сиськами своими трясёшь, ляжками. Думаешь, не вижу, как глазки мне строишь? – Эля чуть не захлебнулась от возмущения. Кому она глазки строит? Володе, недомерку? Даже Митька красивей, чем это тощее, вечно пьяное, кривоногое недоразумение. – А титечки у тебя сладенькие, – продолжил он.
– Я Дамиру расскажи.
– Скажи, скажи, заодно расскажешь своему татарчонку, как полуголая передо мной ходишь, в шортиках, из-под которых трусы видать, по двору перед моими окнами бегаешь, кажешь всему порядку свои прелести.
Эльке надоело, она бы справилась с этим Володей, его соплёй перешибить можно пополам, надвое сломать, только не получилось. От удара о стену потемнело в глазах. Не смотри, что сарай деревянный, на ладан дышит. Удар крепкий получился, Эля сползла на землю, едва не заревев от боли и обиды.
Кривоногий пристроился сверху, Эля почувствовала, как грязные руки шарят у неё между ног, дёрнулась, но было поздно.
– Ах, ты, мразина кривая! – закричала девушка, со всей силы вцепилась в мужские торчащие волосы в испарине, а потом, извернувшись, ударила обидчику коленом между ног. Шибанула, что было силы.
Володька взвыл, стал кататься по двору. Эля схватила вилы, пригрозила проткнуть насквозь, если ещё хоть пальцем тронет. Спасла урода кривоногого жена, набросилась на Элю, обозвала по-всякому, оскорбляла. «Шалава» – самое безобидное из того, что услышала о себе девушка.
– Говорил я тебе, – пьяно промяукал папка к ночи. – Теперь молись, чтоб татарин твой не узнал, живьём тебя закопает! Зря, что ли, шмотки покупает, на машине возит… Что мать твоя – шалава, добра не помнящая, что ты.
Эля и молилась всем святым, которых знала, чтобы Дамир не узнал. Благо, Маша решила сор дальше не нести, только выгнала мужа жить в сараюшку, в загон рядом с гусями. А Эля тогда подумала: прав Дамир, и папка прав – нельзя без лифчика ходить. Выходит, сама виновата. Молчать надо, и впредь быть осторожной.
Выпросила у Дамира электрошокер, ходила только с ним, лифчик всегда надевала, как оберег. Только не помог оберег – Эля умудрилась забеременеть в тот злосчастный раз.
Скорострел паршивый!
Глава 45
Эля. Прошлое. Поволжье
Как же хотелось рассказать всё Дамиру, когда он приезжал. Всё-всё рассказать. И про врачей, пройденных Элей, про профессора, у которого побывала дважды. Просто – взять и рассказать, намного сложнее молчать.
Причин для откровений не было, а вот для молчания – очень много. Зарима сказала – врачи ошибаются сплошь и рядом, нужно всё перепроверить, только потом говорить мужу. Врачи озвучивали проценты, что надо делать дополнительные обследования, а делаются они в определённый срок, пока рано. Внутриутробное обследование опасно для беременности – так и врач сказал, и Зарима, и в интернете то же самое написано. Вдруг врачи ошиблись, ребёнок ни за что пострадает.
К тому же, разговор Заримы с мужем из головы не шёл. Если патология всё-таки есть – значит, беременна Эля не от Дамира… Разве в таком признаешься мужу? Никогда! Эля ни за что не признается! Однажды мама сказала – свекровь считала, что та родила не от мужа. Как увидела синие глаза Эли, сразу сказала – не Гришина дочь. Потому и развелись. Эле разводиться совсем не хотелось.
Арслан с Элей лично ничего не обсуждал, но за столом перед приездом Дамира и после отъезда часто повторял, что сыну в Штатах тяжело приходится. Чужая страна, много работы, а он один-одинёшенек там. Здесь все свои, рядом, поддерживают друг друга, а он – один. Работает, стремится к лучшей жизни для своей семьи, и всегда выразительно смотрел на Элю. Она сразу передумывала делиться с мужем своей бедой. Правда, чем он поможет, только нервничать зря будет.
Если ребёнок Дамира, а Эля на это надеялась изо всех сил, то он родится здоровеньким.
Зарима через день присылала ссылки из интернета о том, как врачи ошиблись – настаивали на аборте, а малыш родился здоровеньким. Совсем здоровеньким. Или – как специально обманули молодую девушку, ровесницу Эли. Сказали в роддоме – ребёнок со страшным синдромом родился, хотели, чтобы она отказ написала. Девушка не написала, ведь это её ребёночек, и она будет любить его любым. Выписали, а дома оказалось, что младенец здоров.
Сколько таких случаев! Ужас! «Куда только государство смотрит», сокрушалась Зарима.
Как ребёнка убьёшь? Он шевелится уже, ножками стучит ночами, а днём спокойненько спит. Ему невыносимо больно будет! Разве можно живого человека убить? Собственного ребёнка?
Правда, когда Зарима переставала говорить, Эля начинала сомневаться, и с каждым днём всё больше и больше. Особенно, когда врач прямо сказал, что шансов на рождение здорового «плода» нет. Он выставил свекровь из кабинета, начал рассказывать всё, что ждёт Элю и её ребёнка. Рассказывал так, что у Эли не осталось никаких сомнений – если ребёнку не суждено жить, значит, и рожать его незачем.
А Дамир? Что Дамир? Эля знала, она одна на свете, это её и только её жизнь. Несправедливая и жестокая, но её.
Она ускользнула от Заримы, собрала все бумаги, выписки, обследования, что у неё были, и добралась в Областную больницу, в педиатрическое отделение, к Наталье Сергеевне. Та всегда была доброй к Эле и казалась очень умной. Детей лечит, значит, точно скажет, будет ребёнок жить или нет.
Наталья Сергеевна долго перебирала листочки, посмотрела результаты исследований, потом повела её в отделение патологии новорожденных к Андрею Геннадьевичу. Его Эля помнила – несколько раз убиралась в их отделении. Он едва здоровался с санитарками, но они-то заведующего в лицо знали и побаивались.
– Сама-то ты чего хочешь? – спросил заведующий после такого же долгого изучения документов.
– Хочу, чтобы ребёнок был здоровым.
– Значит, родишь другого, а этот здоровым не будет.
– Умрёт? – уточнила Эля.
– Умрёт.
– Что можно сделать?
– Чтобы жил – ничего, а вот для тебя, дорогая моя, можно.
Элю записали на прерывание беременности без всякой очереди, как бывшего сотрудника, Наталья Сергеевна и Андрей Геннадьевич договорились. Всё необходимое, сказали, сделают на отделении.
– Дамир знает? – спросила Наталья Сергеевна, когда оглушённая, всё ещё до конца не верящая в происходящее, но твёрдо решившаяся избавиться от обречённого эмбриона, Эля шла по привычному педиатрическому отделению. – Чего ждали-то?
– Не знает, – Эля надулась.
– В смысле?
– Ни к чему его волновать…
– А ты здесь, выходит, на пляже мартини попиваешь?
– Нет! Но…
– Скажи мужу, Эля. Ты обязана сказать, понимаешь? Это и его ребёнок. Вам необходимо всё обговорить, решить вместе, вдвоём. Как ты собираешься планировать следующую беременность, если не разберётесь в этой ситуации?
– Не собираюсь я ничего планировать…
– Очень плохо, а надо планировать и думать, когда рожать и от кого. Скажи мужу, сегодня же. Поняла меня?! Он должен принимать участие в решении судьбы своей жены и своего ребёнка.