Страница 92 из 118
Ему немилосердно хотелось рассказать. Никто не знал — ни один из живущих на свете людей никогда не знал всей этой правды. Знал бы — понял бы?.. Понял бы его Лоренцо Медичи? А Уолтер?.. А Лопе?.. Что бы они сказали, узнав его историю целиком?.. Посмеялись бы над его наивностью, пожалуй — и это было бы справедливо.
— У него очень влиятельная семья, — сказал Кроули, выпуская дым. Перекладывая историю в человеческие обстоятельства. Подбирая слова. — Они были против.
Уильям молчал, явно боясь спугнуть. Только его рука продолжала греть спину Кроули между лопатками.
— Были бы, — добавил Кроули, глядя, как табачный дым клубится в воздухе спальни. — Если бы знали. Мы скрывались. Они достаточно влиятельны, чтобы стереть меня в порошок. Он… — Кроули ненадолго запнулся. — Он младший в семье. К нему бы они отнеслись снисходительно. Сочли бы наивным, глупым… Пожурили, может. Ничего серьёзного.
— А что ждало бы тебя? — тихо спросил Уильям. — Если бы они узнали?..
Кроули скривился.
— Было бы что узнавать. Мы так ни на что и не решились. Встречались… вели светские разговоры. И это всё. Но его семья… она очень консервативна, — добавил он, подгоняя их ссору с Азирафелем под человеческое понимание. — Очень религиозные люди — отец, братья. А у меня есть определённая… скандальная репутация. Узнай они о наших светских беседах, они были бы в ярости.
— Понимаю, — тихо сказал Уильям.
Кроули замолчал.
Он был уверен, что Азирафелю за их дружбу ничего не грозит. Ничего серьёзного. Но он сам — о, это другое дело. Он же демон, нечестивое создание, отродье Ада, абсолютное зло. Для него не предусмотрено ни пощады, ни милосердия — ни от демонов, ни от ангелов.
Его ждали вечные муки. Вечные — в буквальном смысле. А вечность длится куда дольше, чем шесть тысяч лет. И каждый день своей бесконечной жизни он бы радовал своих палачей своим отчаянием. За то, что посмел посмотреть на ангела, забыл своё место. Восстал против божьей воли, раз и навсегда определившей его судьбу. Он не будет прощён, сколько бы добрых дел ни совершил. Никогда.
Кроули не хотел для себя вечных мук. Но он понимал — разоблачение неизбежно. Он никогда не сможет сбежать достаточно далеко, чтобы его не нашли. Найдут. И линчуют. И будут линчевать каждый блядский Божий день, день за днём. И даже после Страшного суда для него ничего не изменится. Это людям будет дан второй шанс. Демонам его никто не даст.
Выход напрашивался сам собой.
Демона невозможно убить — почти невозможно. Суть бывших ангелов такова, что наличие материального тела для них — необязательное условие. Единственное, чем можно убить демона навсегда — святая вода. Единственный, кто мог достать Кроули святую воду — Азирафель.
— Между нами всё было невинно, — сказал Кроули. — Но я писал ему письма… Откровенные. Очень откровенные. Если бы их нашли — его семья упекла бы меня в тюрьму или в Бедлам. Я попросил его их вернуть — я хотел их сжечь. Чтобы обезопасить себя. Тогда бы они меня не достали.
— И что случилось? — едва слышно спросил Уильям.
— Он отказался.
Кроули опустил голову. Потом добавил:
— Я до сих пор не знаю, почему.
— Наверное, они были ему очень дороги. Ему не хотелось расставаться с ними, — предположил Уильям.
— Зная, чем это мне грозит? — Кроули обернулся, посмотрел на него через плечо. — Нет. Он не настолько жесток!
— Любовь бывает очень жестока.
Уильям улыбнулся. С сочувствием. С пониманием. С болью.
Годом позже
Толпа заполняла парк перед Хрустальным дворцом. После вчерашнего шторма земля вся была в лужах, и дамы придерживали платья, перешагивая через хлябь. Джентльмены в котелках привычно косились на небо, но на нём сегодня показывали только лёгкие тучки.
В парке гремел оркестр. Несколько тысяч голосов выводили гимны. Каждый в толпе, привставая на цыпочки, вытягивал шею — где-то там, за людским морем перед Хрустальным дворцом, король приветствовал свой народ, улыбаясь и помахивая рукой.
Кроули ни на что не привставал и ничего не вытягивал — в своей жизни он видел достаточно королей и королев, и мало кто из них его по-настоящему впечатлил.
Но Уильям был полон радостного энтузиазма — и поминутно оборачивался на Кроули с сияющей улыбкой.
Это была его идея — отправиться посмотреть на Фестиваль Империи. Грандиозное мероприятие посвящалось коронации Георга V в частности и величию Британии в целом. Кроули не собирался идти и глазеть на него. Он бы предпочёл провести этот день дома, глядя в окно. Он бы предпочёл, чтобы его оставили в покое с его мыслями и сожалениями, но Уильям не слышал никаких отговорок. Он едва ли не силой заставил Кроули одеться и вытолкнул его на улицу.
В отместку Кроули непрерывно жаловался на всё вокруг. На толпу. На погоду. На солнце. На тучи. На трамвайчик, прокативший их по парку вокруг выставки. На палатки с лимонадом и сувенирами, ещё раз на толпу и погоду, на карусели, на занятые лавочки, на оркестр, на блики солнца, сияющего в стенах Хрустального дворца, на чужие подолы, лезущие под ноги.
Уильям отвечал на его ворчание с таким добродушным смирением, что в конце концов Кроули выдохся, не найдя больше ни одного достойного предмета для жалоб. Это было так подло со стороны Уильяма — быть таким милым, что Кроули с энтузиазмом принялся искать новый повод для недовольства. Он с наслаждением раскритиковал апельсины, купленные с лотка, охлаждённый сливочный крем, который по недоразумению назывался мороженым, и фонтаны, с которых ветерок сдувал в его сторону водяную пыль.
Уильям улыбался, соглашаясь с каждым его словом. Глядя на него, Кроули чувствовал, что уголки губ у него тоже тянутся вверх.
Это был хороший день. Славный день. Кроули впервые за несколько лет забыл о том, что каждую минуту в груди саднило и царапалось разбитое крошево. Оно всё ещё было там, оно никуда не делось — но…
Но сегодня был хороший день. И Кроули улыбался, возвращаясь домой пешком через весь город. И Уильям улыбался, поглядывая на него.
Мало-помалу в их маленькой уютной жизни заводились странности. Кроули никогда особенно не старался заботиться о бытовых мелочах. Иногда ему было приятно зайти в лавочку и купить какие-нибудь иголки или зубной порошок, или что-то ещё, что ему казалось необходимым для человеческой жизни, но по большей части от него это ускользало. Зубной порошок перестал кончаться, свечи перестали оплывать, роза в горшке на окне цвела круглый год. Кроули был доволен тем, как он постепенно устраивал всё наилучшим образом. Он не учёл только одного — Уильям был наблюдательным человеком.
Раз в месяц Уильям виделся с детьми. Его жена поначалу была резко против их встреч, но время её смягчило. Время — и принципиальная порядочность Уильяма, который каждую неделю отсылал ей чеки с частью своего жалованья.
Обычно он встречал сыновей после церкви, чтобы отвести их в парк и угостить мороженым. Кроули обыкновенно держался поблизости, но они оба с Уильямом были согласны, что знакомиться с детьми ему незачем.
Это был один из таких дней — летнее солнечное воскресенье. На улицах было полно людей, экипажей, велосипедистов. Уильям шёл, держа детей за руки, Кроули следовал за ними по другой стороне улицы, и приглядывал за всеми тремя. Младший Таунсед, Эдвард, прижимал к груди только что полученный в подарок мяч. Старший, Джордж, нёс деревянный парусник, чтобы запустить его в пруду. Они вели себя, как обыкновенные дети — беззаботные, любопытные и наивные.
Кроули нравились дети, хотя он предпочитал смотреть на них издалека. Они все были одновременно такими глупыми и такими непосредственными. Маленькие зародыши людей, которые вырастали на глазах и превращались в разумных существ.
Или не превращались.
Это было самое настоящее чудо, которое люди, по мнению Кроули, сильно недооценивали. Из ничего, из пустоты, из двух песчинок вселенной рождалась новая душа. Бог так щедро раздал людям способность Творить, что люди даже не задумывались, чем обладают на самом деле. Они сотворяли новую жизнь наравне с Богом. Пять, семь лет назад не существовало никакого Джорджа и Эдварда, никто о них ничего не слышал, никто их не ждал — но вот они есть, два смешных мальчишки в коротких штанах, с ободранными коленками, с мячом и парусником. Из ниоткуда. Они просто возникли. Две живые души.