Страница 32 из 81
— А кто еще? — Супрядкин удивлялся так искренне, что мне сделалось тошно. — Ты так и не ответила, сколько мне осталось жить?
— Слушай, Леша, начинай говорить серьезно! — выплюнула я ему в лицо оставшиеся на губах капельки лукового супа.
Даже не скажешь — горе ты мое луковое. Горе мое атомное!
— Я давно не говорил с тобой серьезно. Ты забыла мой серьезный тон. А я реально давно не был с тобой настолько серьезным, — буравил меня взглядом Супрядкин, будто стену.
Глаза и вправду оставались мутными. Какое там зеркало души! Они были тьмой души! Омутом, в который он снова пытается меня затащить.
— Так сколько кукушка мне накуковала?
Ну, конечно, кукушкой меня назвать — ну как же без этого!
— Я лично сомневаюсь что-то, что больше четверти века, и я хочу прожить их с тобой и со своими детьми, — говорил он так монотонно, будто нудный доклад зачитывал. — Хватит, поиграли и хватит!
Взрыв эмоций оказался таким неожиданным, что я чуть на стуле не подпрыгнула.
— Тогда у нас с тобой мозгов не было, но сейчас, не отрицай, мы поумнели и не будем больше эгоистами. Юля должна получить шанс на свою жизнь, а мы — на свою, пока у нас еще есть силы на семейную жизнь.
Я не знала, что сказать. Я не знала, как доесть суп. Нет, я, конечно, уже знала наверняка, что оставлю тарелку полной: в горле стоял ком, кислый, горький, противный, огромный, смертельный. Если я его не проглочу сейчас, то умру, а я его точно не проглочу…
— Как ты себе это представляешь?
Лешка не изменился в лице — он, похоже, транквилизаторов наглотался. Предупредил бы, я бы тоже в аптеку зашла. Хотя бы за валерьянкой. Правда, тут и корвалол не поможет… Только димедрол!
— А есть какие-то варианты? Я ушел от тебя с сыном и с сыном вернусь…
— А сын что по этому поводу думает? — я спрашивала с опаской. С опасением за психическое здоровье Супрядкина.
Покер-фэйс покер-фэйсом, но мы же серьезно не в картишки решили перекинуться. И не играем в веришь, не веришь. В наших с Супрядкиным отношениях поверить можно во что угодно! Увы…
— Это Богдана не касается. Оливку мы тоже, кажется, не спрашивали, хочет она уйти с папой или все же остаться с мамой. И сейчас, если честно, я жалею, что оставил ее с тобой…
Договорились… У меня тоже покер-фейс, не выдам ему никаких эмоций. Привыкла, что они рвут мою душу в тишине пустой квартиры.
— Так зачем забирать Богдана от Юли, раз она такая хорошая мать? — спросила я с неприкрытой издевкой.
Он пригласил меня на ковер унизить, так, что ли? Не постучать в дверь — пустите переночевать, мы сами не местные, а с ноги открыть — что ж, фирменный стиль Супрядкина!
— Потому что я уже оставил одного ребенка. Второго оставлять не собираюсь, — завелся Лешка. — Если Оливка хочет жить с мамой, то пусть принимает и папу. Я не собираюсь особо стеснять вас своим присутствием…
— Тогда какого хрена тебе разводиться? Живи с Юлей. Ты все равно не ешь там, только с собакой гуляешь. Постели себе в ванной, чтобы не пересекаться вообще…
— Тебе смешно, да? — Лешка затряс башкой, как одержимый. — Тринадцать лет назад я сделал то, что сказала мне ты. Сегодня ты сделаешь то, что скажу тебе я. Понятно?
Грудь ходила ходуном, но я старалась не дышать вообще. Только слова выплевывала, как пушечные ядра — они ж далеко в море не летят — вот прямо на стол в тарелку и плюхаются. Это я на ложку пальцем наступила, и все забрызгала: салфетку, блузку, стол… А Супрядкин остался чистым, как всегда!
— А Юле все понятно? Ты женат на ней дольше, чем был женат на мне. И вообще ты тут пытаешься меня убедить, что она ничего к Богдану не чувствует? Садик закрылся, товарищи-родители, заберите своего ребенка. Он умеет читать, считать, писать и даже говорить на двух языках. Если бы я не знала, что ты на работе не пьешь, я бы не сомневалась, что ты набрался. Ты бредишь!
— Юля сделает то, что я ей скажу, — огрызнулся Супрядкин. — Спрашивать ее нечего. Она мне не жена, то есть женой я ее никогда не считал. В постели она мне нахрен не сдалась. И вообще мы с ней почти год живем в разных комнатах…
— Зачем же ты врал про собаку тогда? — почти не поверила я в семейные откровения Супрядкина.
— Я не врал, — наконец-то покер-фэйс сменился ухмылкой. — Я не хотел обсуждать с тобой Юлю раньше времени.
— А теперь время пришло, так выходит? И что тебя сподвигло на разговор? Отсутствие секса или что-то другое?
Лешка снова надел маску — гипсовую. Но она еще оставалась подвижной, не застыла намертво: левый глаз у него дергался. Ну что — не в бровь, а в глаз попала?
— Ты зачем хамишь, Надя?
Вот же мужская непробиваемость!
— Я не хамлю. Я просто не хочу участвовать в устроенном тобой цирке. Пусть Юля сама ко мне придет и скажет, что ей больше не нужен ребенок, в чьем свидетельстве о рождении записано ее имя. Хочешь разводиться, вперед! Богдана не трогай!
— Он мой сын. И твой.
— И Юлин! — перебила я. — Леша, ты вообще со стороны на себя посмотри. Ты ку-ку, да? Богдан уже не эмбрион, он живой человек. А ты решил его, как какую-то недвижимость, отобрать у женщины, которую он считает матерью, и передать непонятно кому… Ну да, матери его сестры, которую он последний раз видел, кажется, пять минут на дне рождения в боулинге. Пазл сошелся или еще нет? Картинку видишь, Алексей Михайлович?