Бар «Безнадега»

Это движение отчего-то кажется очень интимным, хотя не является таким. Там нет подтекста. С его стороны. Просто любопытство. Но у мня волоски на руках встают дыбом, и температура вокруг вдруг повышается на несколько градусов. Напрягается спина, благодушное, почти расслабленное настроение, мое обычное состояние пофигизма, вдруг сменяется чем-то другим. Чем-то… Это еще не желание, но… легкий намек уже есть.

Я не убираю руку.

- На укулеле, - отвечаю. Это тоже не вранье, но и не ответ на его вопрос. Я не знаю, почему не хочу отвечать. Но не хочу. Наверное… это слишком мое…

- А еще?

- Это твоя цена? Узнать, на чем я играю?

Черты его лица вдруг плывут еще больше, а пальцы на моем запястье ослабляют давление. Он силен, бесконечно силен. Силен настолько, что мне вдруг становится неуютно… И слишком непонятен.

Мне не нравятся его вопросы, опасность, исходящая от искателя, его руки на моих.

- Это вежливость, не более. Цена у души другая.

Я все-таки отнимаю свою ладонь, опускаю руки на колени, склоняю голову к плечу.

- Я слушаю.

- Твой список, - произносит Шелкопряд.

Произносит так, словно говорит о пачке стодолларовых купюр, а не о списке будущих трупов. Вызывая у меня это фразой не то недоумение, не то желание рассмеяться ему в лицо.

- Нет, - произношу холодно.

- Да, - так же холодно произносит он. Мужчина почти не двигается. Почти, потому что те движения, которые есть... едва заметы, очень сдержаны, выверены. Голос такой же. Каждая эмоция четко дозирована. Специально дозирована для меня. На самом деле он едва ли чувствует хоть что-то. Едва ли чувствовал что-то вчера. Даже из-за моего отказа ничего не ощущает.

Не понимаю, откуда приходит это знание, но приходит. Почти, сука, божественным откровением, и это веселит.

- Нет, - снова произношу, улыбаясь. – Ты не знаешь, но я могу так продолжать бесконечно, пока ты не озвучишь нормальную цену.

- Ты слышала мою цену. 

Он смотрит на меня еще какое-то время, а потом поднимается из-за столика, бросает небрежно деньги, и зеленые бумажки чуть не падают в мою миску с чипсами, что заставляет хмуриться.

Шелкопряд больше не говорит ни слова, разворачивается и уходит. Просто делает шаг и растворяется в пустоте.

А я все продолжаю вертеть в руках кружку с кофе и смотреть туда, где еще миг назад стоял искатель.

Глава 2

Андрей Зарецкий

Я разминаю плечи и тру виски, возвращаясь в свой кабинет, в себя, в кресло. Здесь тихо. И это хорошо. Шум с некоторых пор начал меня… не то чтобы раздражать, но… что-то близкое к этому.

Я сажусь за стол, закидываю ноги на темную гладкую поверхность. Он новый, потому что старый… приказал долго жить неделю назад, по причинам не то чтобы совсем от меня независящим. И этот новый мне нравится гораздо больше, чем старый. Удобнее.

Тот кусок диалога, что мне удалось застать, почему-то не выходит из головы.

Камо грядеши, Элисте Громова?

Странная девочка. Всегда такой была, но почему-то сейчас это бросилось в глаза с новой силой.

Я выдвигаю ящик стола и достаю из него сферу с душой. Обычная душа: хреново жил, хреново умер. Карма – беспощадная сука, и она есть. Ах, да. Не карма. Воздаяние… Лицемерная гадость…

Шарик тускло светится в моих руках, переливается молочным туманом, стелется по прозрачным стенкам, будто льнет к пальцам. Конечно, льнет. Говнюк знает, что только я могу его отсюда выпустить, и делает то, что делал всегда. Только то, что умеет делать – заискивает и лебезит.

Тоже смешной.

Но…

Может и правда его выпустить? Пусть идет, куда хочет, делает, что планировал.

Я рад, что мои ожидания оправдались, но… это, по большому счету, не имеет совершенно никакого значения. И странная девочка в белом, с глазами цвета осеннего безоблачного неба тоже. Таким лазоревым, насыщенным небо бывает только осенью. Мне всегда нравилось смотреть в ее глаза. Мне всегда нравилось слушать, как она поет.

Вот только… Что-то явно не то с этой девочкой. Давно и прочно не то.

Впрочем, не только с ней.

Ноут я открываю нехотя, поднимаю крышку, включаю и пялюсь на заставку. Жду. Я ненавижу ждать. Но иногда просто нет выхода.

Стук в дверь заставляет оторваться от монитора и заставки на нем. Приперся.

- Ты знаешь, что я один, так чего ради утруждаешься?

Ручка поворачивается тут же, и на пороге застывает Игорь. Он всматривается в мое лицо какое-то время, стараясь понять, в каком я настроении.

Удачи ему.

Даже я не понимаю, в каком я сейчас настроении.

- Ты видел, ничего не получилось, – наконец произносит мужик. Зачем говорит – непонятно, потому что я действительно все видел. С другой стороны, понятно… Он хочет попросить, но попросить у меня, значит заставить харкать кровью непомерную гордыню, поэтому и срывается эта убогая фраза с почти по-бабски пухлых губ.

Я откидываюсь на спинку кресла, сцепляю руки за головой в замок, закрываю глаза. Мне не очень интересно, что он скажет дальше. Совсем неинтересно. 

Игорь, так и не дождавшись от меня хоть какой-то реакции, проходит к тому самому креслу, в котором еще несколько минут назад сидел я, тяжело в него опускается.

- Она еще не ушла, если ты спустишься вниз и…

- И что? Сделаю твою работу? – спрашиваю, потому что Игорь снова ждет реакции. Хоть какой-то.

- Может…

О, ну да серьезно?

- Может, она отдаст список мне? – перебиваю мужика, не сдерживая насмешки. – Нет, не отдаст. И я ничего не собираюсь предпринимать по этому поводу. Ты и совет и так злоупотребляете моим терпением.

- Она нужна мне, - хмурится мужик. – Аарон…

- Андрей, - поправляю почти безразлично.

- Да насрать, - бесится бывший смотритель, теряя всю свою сдержанность в один миг. – Приведи ее ко мне.

- Ты забываешься, - чеканю холодно, снимая ноги со стола, разжимая руки, открывая глаза. – Ты просил дать тебе возможность с ней поговорить, я дал. Ты все просрал, на этом наше соглашение себя исчерпало. Катись отсюда, пока я не позвал охрану.

- Охрану, - кривится мужик. – А самому…

- Можно и самому, - я поднимаюсь на ноги, - только ты же знаешь, - улыбаюсь, разводя руками в стороны, - я ж тебя покалечу, Игорек. Позвоночник из трусов вытаскивать замучаешься.

Я улыбаюсь дружелюбно и совершенно искренне, потому что Игорек меня забавляет. Его тупость меня забавляет, даже его показательная поза «я-сейчас-вломлю-тебе-по-самое-не-балуйся» меня забавляет. Потому что мы оба знаем, что он даже встать на ноги не осмелится. Его страх пусть и не очевиден, но более реален, чем даже мое веселье.

Я разглядываю тени, клубящиеся в дальнем углу кабинета, и продолжаю улыбаться.

- Аарон, послушай…

- С чего бы? – вздергиваю бровь.

- У меня есть, что тебе предложить. Только…

- У тебя ничего нет. Вали, Игорь, - я опускаюсь назад, к наконец-то проснувшемуся ноуту, щелкаю мышкой, всматриваюсь в строчки нового заказа.

Игорь сидит на месте еще несколько секунд, сверлит меня взглядом так, будто мне до этого действительно есть дело. Потом все же поднимается и уходит.

Он еще вернется. Обязательно вернется. Они всегда возвращаются. Совет и его шестерки – как назойливая мошка с приходом весны.

Но я вышвыриваю мужика из мыслей окончательно, стоит двери за ним закрыться. Просматриваю еще раз письмо и думаю, что теперь делать с душой в хрустальной сфере.

Она мне на хрен не сдалась, но…

Но она нужна Элисте. И тут возникает вопрос, нужна ли Элисте мне?

Нет, я не мудак. Я законченный мудак. А это две большие разницы.

Я провожу за бумагами весь остаток вечера и ночь, а как только стрелки часов замирают на шести, спускаюсь по лестнице к пожарному выходу, заглядываю по пути на кухню и толкаю тяжелую железную дверь.

Осень дышит в лицо сыростью, запахами мокрого асфальта и земли, палыми листьями и влажной корой деревьев.