Страница 8 из 17
Однажды, так уж вышло, Джозеф невольно подслушал её прямолинейный разговор с подружкой, бывшей напарницей по ресторану, решившей, вопреки установленным правилам, нанести ей визит в рабочее время. А ведь он не терпит никаких отступлений от заведённого им порядка!
– Скажи, подруга, до каких это пор ты собираешься мотаться как угорелая между столиками с вонючими, грязными подносами и расплываться в улыбке сверх силы направо и налево? Тебя ещё не воротит от запаха форели, запечённой в фольге с овощами? У тебя же мозги свои есть! – пылко спрашивала Келли. – И экстерьер присутствует, ну, то есть, наружность подходящая! Чего же ты ждёшь? Могла бы воспользоваться антуражем, обаять играючи раздутого толстосума с Уолл-стрит и взметнуться, как ракета, с его трамплина на самый верх.
– Ты права, Келли. И двух мнений тут быть не может, но не так всё просто, – отвечала та. – Мне, конечно, многого не понять в сложном мире человеческих чувств. Но одно мне известно точно: толстосумы сокращают не только путь наверх, но и твою жизнь. Я слышала, как они умеют пить кровь своих несчастных пленниц. А уж если ты ещё продала им душу… ну, то есть тело… нет, это точно не для меня.
– Ну-ну, смотри, подруга, не переусердствуй, изображая из себя недотрогу, принцессу на горошине, ждущую своего принца. А то и впрямь придётся всю жизнь хребет ломать подавальщицей. Просто запомни одну элементарную вещь: никогда не выходи замуж по любви. Это весьма ненадежно.
– Ты не веришь в любовь, да, Келли? – простодушно спросила та.
– Ни капли! Потому что совершенно нереально, чтобы мужчина и женщина прожили всю жизнь вместе, чувствуя лишь временное взаимное влечение, пусть даже страсть. Любовь – всего лишь вежливое слово, которым люди пользуются, чтобы описать эти чувства.
– А как же создавать семью без любви? На основе чего?
Келли насмешливо взглянула на неё:
– Невеста должна быть на поколение, а лучше – на два моложе своего жениха. Короче, чем кобель старше и богаче, тем лучше… И пусть это тебя не шокирует! Это современно, а главное – практично…
Ранним утром, на второй день после увольнения Келли, уста профессора Фрейда разверзлись и устроили Уилсону строгую взбучку:
– Когда вы нанимали на работу эту девицу, коллега, вы наивно верили, что она является образцом добродетельной фрау и будет превосходным работником. Но извольте ответить, бывает ли у добродетельных фрау такой порочный изгиб губ?
Этот вопрос прозвучал с таким высокомерным тоном, с которым, не исключено, профессор Фрейд, позволял себе вести воспитательные беседы с безусыми студентами-первокурсниками… Но разве Зиг не знает, что как ни изучай людей, хоть лоб себе расшиби о стену, в них всегда ошибаешься. Почти всегда!
Третьей ассистенткой Джозефа Уилсона стала Камилла – бывшая школьная учительница, не в меру привередливая, с поджарой фигурой и высокой грудью, потерпевшая крах на профессиональном поприще. С тяжёлым характером, с таким же тяжёлым квадратным подбородком и подозрительным зырком глубоко посаженных глаз. Их жёлтые зрачки впивались в собеседника, словно гипнотизируя. И почему-то трудно, почти невозможно было уйти от этого пронзающего насквозь взора.
Да, дела вела она, пожалуй, неплохо, во всяком случае, в бумагах у неё царил полный порядок. Но всё же никак не подходила для него, поскольку обладала некоторыми малообъяснимыми странностями. В частности, имела дурацкое обыкновение встречать и выпроваживать клиентов долгим косым взглядом, награждая их прозвищами вроде: «псих», «чудаковатый тупица», «маниакальный интроверт» или «неуч-второгодник». Каждую минуту своей жизни она тратила на то, чтобы успеть вторгнуться в чужое личное пространство и, кровь из носу, отвоевать его. Она знала правило: чтобы победить – необходимо нападать. И в такие моменты напоминала кобру, готовящуюся к прыжку, хотя сама в это время могла мило улыбаться. Если же она, по какой-то трудно объяснимой причине, терпела фиаско, то не сдавалась в стремлении хотя бы оставить за собой последнее слово – как в общении с клиентами, так и с ним, Уилсоном, что заставляло его думать, что всё происходящее имеет место не в кабинете психоаналитика, а в самом настоящем театре. Театре одного актёра, в котором все роли исполнялись комедианткой Камиллой!
Хм, а что она учудила ровно год назад, на «День дурака»! Устроила глупый розыгрыш, который, должно быть, позаимствовала у бывших учеников: перевязала тесьмой свой портмоне и незаметно подбрасывала под ноги озадаченных клиентов. Это занятие так веселило её, что она принималась хохотать во всё горло и хлопать в ладоши, заикаясь, ловя воздух ртом и вытирая слёзы ладонями так, что пробудила ото сна даже надоедливого профессора Фрейда: тот очнулся от полуденного сна и первым делом пытался разобраться, где находится. Оглядевшись, он вспомнил, что висит на стене, окаймлённый в портретную раму, отчего залился густой краской и начать сыпать словами как горохом из мешка:
– Нет, вы только полюбуйтесь на неё, коллега! Любопытнейший случай, скажу я вам! Вы ведь подметили, у этой вашей чудаковатой фрау нарушены эмоции: она смеётся и плачет в странным образом перемешанной и навязчивой манере? Исходя из симптоматики, пациентка испытывает глубокую клиническую депрессию. Надеюсь, дорогой мой друг, вы обойдётесь без моего совета о том, что эту истеричку, в лучшем случае, может излечить контрастный душ. Хотя я всё же полагаю, что её место на этой кушетке. Не беспокойтесь, со временем оно придётся ей по вкусу…
– Прошу прощения, профессор, но мне не смешно!
– Ну вот! – вздохнул старик, состроив нарочито обиженное выражение на своём изжелта-бледном лице, и пробурчал недовольным тоном: – И так всё время. Коротать ночь в ожидании рассвета, чтобы утром, в ответ на бесспорную истину, тебе, знаменитости, обречённой на полную неподвижность, наглухо затыкали рот… А где же справедливость и признательность за сотрудничество? Ну что ж, вижу я, пытаться научить вас чему-то, доктор Уилсон, – занятие неблагодарное; похоже, вы предпочитаете учиться на собственных ошибках, не прислушиваясь к наставлениям величайшего доктора медицины, профессора, почётного доктора права Университета Кларка, члена Лондонского королевского общества, обладателя премии Гёте, почётного члена Американской психоаналитической ассоциации, Французского психоаналитического общества и Британского психологического общества… – и он демонстративно умолк, неодобрительно хмурясь…
Последним перлом Камиллы стала укорительная фраза, брошенная ему, Уилсону, как бы невзначай незадолго до своего увольнения: «Сегодня вы попыхтели на оценку «C» – то есть «удовлетворительно». Но этот балл хорош для посредственностей и бездарей. Но не для вас, мистер Уилсон! Для вас это скверно! Весьма скверно! Вы могли бы, однако, и большее рвение проявить…». Чеканя каждое слово, она не скрывала менторского самолюбования в проявлении склонности воспитывать. Сотни раз просил он не кликать его «мистером». Только доктором, именно доктором Уилсоном… Вдалбливал такую простую и, казалось бы, очевидную вещь, в её чугунный котелок, интеллект которого был цепко стянут прутьями её волос, собранных в неизменный сердитый пучок на макушке. Но Камилла, похоже, так ничего и не поняла… Или не желала понимать. Он уже стал подумывать над тем, как бы от неё деликатно избавиться, но, к счастью, она его опередила, сделав это самостоятельно и не забыв с ледяным выражением лица напомнить ему о выходном пособии.
Дольше всех здесь продержалась Люси, без малого, один год. И на тебе… забеременела – если и так! – в самое неподходящее время. И теперь столь решительно покидает его.
Только он откинулся на спинку, и в бессилии закрыл глаза, как открылась дверь и в кабинет вошла виновница сегодняшнего мятежа.
– Я хотела поблагодарить вас за всё, доктор Уилсон. И попрощаться, – миролюбиво молвила она. – И ещё, вот, я подумала, что не могу не сказать напоследок: возможно, вам необходимо посетить врача.
– Врача? Какого врача, Люси? С какой стати? – было видно, что Джозеф всё ещё сердится и дует губы, понимая, однако, что уже не в силах что-либо поменять.