Страница 53 из 55
Когда прусские солдаты поднимались на восточный склон долины Моне шишаки их касок и штыки стали поблескивать в заходящем солнце алыми искрами, а мундиры наступавших окрасились в траурно-кровавый цвет. Французы в Москве и Пуэн-дю-Жур смотрели на заполонившие долину массы войск, но не стреляли.
Но стоило войскам втянуться в узкое дефиле, их встретили залпы в упор. Вновь ожила французская артиллерия, молчавшая до самого последнего момента, и каждый ее залп выкашивал целые просеки в рядах прусаков.
Паника охватила войска, уже пережившие сегодня кошмар долины Моне и обреченные испытать его вновь. Стоило кому-то крикнуть: «Мы пропали!», как исчезли среди подвергшихся обстрелу батальонов и сплоченность, и дисциплина, и мужественность, позволявшие этим самым солдатам стойко переносить обстрел при Шпихерне. Безумный ужас охватил и людей и лошадей, все помчались обратно, вниз по склону, давя и калеча друг друга. «Как снежная горная лавина», — так описали позже это бегство германские газеты.
А в это время с запада под барабаны и звуки горнов в долину Моне спускались дивизии генерала Франзецкого. Стройные батальоны маршировали мимо стоящего на возвышении Вильгельма I, окруженного множеством генералов свиты, среди которых выделялись своим представительным и властным видом Бисмарк, Мольтке и Роон.
Эта троица влекла за собой всю прусскую армию, всю Пруссию, Северно-Германский Союз и южно-германские государства, по пути к созданию Германской империи. И сейчас на пригорке они стояли так, будто подталкивали престарелого уставшего короля к известной им цели. Собственно, так оно и было на самом деле. Хотя и в переносном, аллегорическом смысле.
Присутствие короля и высокого начальства заставило солдат забыть об усталости, выравнивать ряды и четко ставить ногу. Передовые батальоны уже вступили в долину, а мимо короля все шли и шли войска.
Авангард II-го корпуса, еще под впечатлением встречи с королем, неожиданно для себя увидел несущуюся на него людскую массу. Не различив в сумерках мундиры, померанские батальоны быстро выстроились в боевые порядки и встретили бегущие остатки VII-го и VIII-го корпусов дружными залпами, приняв их за французов.
Но беглецов это не остановило. Они мчались дальше, расталкивая препятствующих их бегу и думая лишь о том, как оказаться подальше от проклятой долины. Батальонам Франзецкого пришлось буквально продираться через этот поток. То и дело, то тут, то там вспыхивали перестрелки между различными частями, принадлежащими к разным немецким корпусам.
«Все развалилось подобно карточному домику. Такой паники до полной утраты самоконтроля редко можно наблюдать даже на войне. Если бы французы продолжили бы нас преследовать, мы все остались бы в этой долине», — писал позже анонимный очевидец, чье письмо с фронта напечатали берлинские газеты.
Однако на самом деле, никакой контратаки французов не было. Никто отступавших… точней бежавших с поля боя не преследовал. Немцы стреляли в немцев.
Корпус Франзецкого занял позиции вдоль ручья Моне, давшего название долине, и приготовился к отражению атаки красноштаников. Но те затаились на своей стороне долины, скрытые наступившей темнотой.
Пользуясь затишьем и скрываясь под плащом густых сумерек, Гёбен провел в Сен-Юбер 32-ю бригаду генерал-майора Рудольфа фон Рекса. Сменив, наконец, храбрый гарнизон этого аванпоста. Сен-Юбер остался в руках немцев. Впрочем, его никто и не атаковал.
А кошмар долины Моне все еще не завершился.
Селевый поток беглецов, сметая всё и вся на своем пути, добрался до Гравилота и пронесся по его улицам, освещаемый сполохами непонятно как вспыхнувшего в селении пожара.
Пораженный Вильгельм I, только что наблюдавший стройные ряды германских войск, идущие на восток, теперь видел бегущее на запад стадо, охваченное животными инстинктами.
Никто не успел опомниться, как взбешённый король, у которого и так весь день было скверное настроение, одним прыжком соскочил вниз, в эту бурлящую толпу и принялся раздавать удары саблей направо и налево. При этом изрыгая самую грубую площадную брань, характеризующую это стадо трусливых баранов. Король живо описал извращенный процесс зачатия и рождения мерзавцев, а также многообразие сексуальных впечатлений, ожидающих этих дамочек в мундирах в самом ближайшем будущем.
Офицеры свиты, опомнившись, окружили короля и увлекли его в безопасное место, опасаясь, что обезумевшие солдаты, многие из которых даже в бегстве не бросили оружие, могут нанести вред монарху. Кроме того штабные боялись, что на плечах отступающих в Гравелот ворвутся французы.
В долине Моне не было слышно выстрелов ружей и злобного рявканья пушек. А темнота не позволяла увидеть, что там происходит. И эта тишина пугала больше чем грохот битвы.
В удрученном состоянии свита короля вернулась в Резонвиль, не уверенная в состоянии дел на левом фланге и не имея никаких сведений о положении на правом фланге, но надеясь, что вечерние известия из Сен-Прива будут радостней, чем утром.[2]
*
А под Сен-Прива шла рубка, которую позже назовут самым большим кавалерийским сражением войны. Сражением, в которое оказались вовлечены кавалерийские части пяти немецких и трех французских корпусов. Всего около восемнадцати тысяч германцев и двенадцати тысяч галлов.
Впрочем, столкновение конных масс было не единственным сражением, развернувшемся на пространстве в пятиугольнике Аманвилье — Абонвиль — Сен-Мари — Ронкур — Маренго, в центре которого находилось Сен-Прива.
Началось все с того, что несколько батарей из дивизии генерала Сиссе, наблюдая в прямой видимости ворвавшихся в Сен-Прива прусских гвардейцев, выкатили пушки на прямую наводку и обрушили на них град шрапнели.
Прусская артиллерия не могла оставить этой наглости без ответа и обстреляла французов. Неожиданно к веселью подключилась резервная армейская артиллерия и почему-то обстреляла северную околицу Сен-Прива, уже занятую саксонцами. Саксонцы решили, что огонь ведется с южной околицы, где, наверное, еще могли быть красноштанники, но вместо французов обстреляли прусских гвардейцев, которые к этому часу и так понесли фантастические потери. Свою лепту внесли французские пушки гвардейской артиллерии и орудия шестого корпуса, уверенные что в Сен-Прива только враги.[3]
Князь Гогенлоэ носился от батареи к батарее требуя прекратить огонь. Помчались во все стороны ординарцы и вестовые с приказами: прекратить, прекратить… Но долгие пятнадцать минут германские батареи обстреливали собственных пехотинцев.
На развалинах Сен-Прива, где шли рукопашные схватки, сражение не затихло даже под массированным артиллерийским огнем. Несколько минут участок земли в пятьсот на семьсот метров напоминал жерло извергающегося вулкана. Огонь, дым, стальной град осколков, летящие во все стороны куски тел, щебень и пыль. И среди этого ада одержимые жаждой смертоубийства люди продолжали тыкать в себе подобных заостренными железками, будто мало той смерти, что несли с собой снаряды. Французов было меньше, но они сражались с яростью обреченных. Впрочем, пруссаки и саксонцы в этот день им ни в чем не уступали.
Опали последние разрывы огненного безумия, немецкие офицеры навели порядок на своих батареях. Но французские пушки и не думали умолкать. И снаряды продолжили рваться на улочках деревеньки, не разбираясь кто гибнет от их осколков: французы или германцы. Огонька добавили и подкрепления из войск северогерманских земель. Они не стали лезть в кучу малу, а остановились у окраин, ведя залповый огонь по всему, что двигалось среди домов, не различая в сумерках по кому стреляют.
Казалось, еще несколько минут, и в Сен-Прива не останется ничего живого. И Победа-Ника увенчает своим венком немцев, которые сумеют овладеть ключевым пунктом, пусть даже и непомерной ценой[4].
Однако конники Ладмиро, внесли свои изменения в ожидаемый сценарий событий. Просто прямо за их спинами в этот момент из леса стали выходить полки гвардейской кавалерии, эскадрон за эскадроном. И командиры конных полков, томившиеся в ожидании позади Аманвилье, поняли — вот оно, настало! И будучи порывистыми как всякие конники, не пожелали отдавать гвардейцам честь начать атаку. Тем более, что и объект для атаки нарисовался как нельзя кстати. Пушки прибывшего армейского артиллерийского резерва бошей, выдвинулись слишком близко к месту боя и не имели прикрытия. Повторив тем самым утреннюю ошибку канониров Манштейна. Ошибка врага — возможность для смелых. Марш, марш! Впереди полетела легкая конница, гусары первой бригады. За ними, набирая скорость для таранного удара, драгуны второй бригады. Стремительным броском гусары ворвались на позиции вражеских батарей. А драгуны завершили разгром, вырубив прислугу батарей, избежавших внимания их товарищей.