На звук пушек

Однако и немцы, наученные кровавым опытом прежних сражений, помнили о дальнобойных французских ружьях. Выдвинувшись из теснины главной улицы Сен-Ай немецкие колоны разворачивались, одни вправо, на восток, а другие влево, на запад. Причем те, что поворачивали на запад, прошагав по полю стройными рядами, не смогли выдержать равнения, переправляясь через ручей. Даже с большого удаления было видно, как они сбивались в кучу, чтобы вновь выровнять ряды на другой стороны ручья. А затем продолжали шагать по стерне, как по брусчатке ровными квадратами батальонов.

Постепенно германцы выстраивались в боевой порядок уступом влево, так что их левый фланг нависал над Сен-Мари, охватывая селение с северо-запада.

Кто-то из солдат присвистнул, оценив мощь, которую предстоит встретить французскому полку. Точней двум батальонам, составляющим 94-й полк[5].

Обгоняя германскую пехоту, промчались упряжки с орудиями, прикрываемые с флангов кавалерией. Орудий было много, не менее пятидесяти.

До неприятельской позиции было чуть меньше полутора километра, вне досягаемости ружей Шасспо. А орудия выдвинулись еще ближе, на сотню-другую метров перед пехотой. И направлялись они в ту сторону, где находился фруктовый сад. Поэтому можно было различить не только отдельные орудия, но и офицера, гарцующего на коне перед передовой батареей. Рискуют немцы, ой рискуют. Один бросок — и пушки окажутся под огнем батальонов. Как это недавно, час или полтора назад, случилось у Аманвиллера. Но никто не даст приказа атаковать дивизию, а то и корпус силами неполного полка.

Вот конные расчеты замедлили свой бег. Красиво, как на маневрах, батарея за батареей развернулись и застыли на месте, жерлами пушек — прямо на сад.

А лошади у каждой батареи своей масти. Наверняка конная гвардейская артиллерия.

Артиллеристы соскочили с коней, принялись распрягать упряжки. И вот уже коноводы отводят коней в тыл, а канониры несут пушкам заряды, выправляют прицел.

«Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица. Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда», — слова молитвы сами рождались в голове Дюпона.

Заметив какое-то шевеление справа, Гаспар бросил взгляд на соседа, расстегнувшего мундир и достающего медальон с изображением какого-то святого. Взгляд солдата был прикован к пушкам, а губы безмолвно шевелились.

Гаспар опять повернулся в сторону неприятеля, поочередно вытерев о мундир вспотевшие ладони, но не выпуская оружия из рук.

За рядами пехоты на поле за Сен-Ай поворачивали новые германские батареи. Из-за дальности было не различить, сколько их. Но много. Слишком много для одного полка.

Давешний офицер, уже успевший спешиться, с шпагой в руках, потому что ничем иным сверкающая на солнце иголка быть не могла, вышел впереди и несколько сбоку батареи. Вот клинок пошел вверх…

Гаспару хотелось зажмуриться, потому что он понимал, что последует через мгновение… Но глаза до рези вглядывались в эту крохотную, скорей угадываемую, чем видимую шпажку…

Но иголка-шпага все блестела на солнце, никак не опускаясь вниз. А офицер замер, вглядываясь куда-то в сторону дороги. И точно так же застыли у пушек фигурки его подчиненных, фейерверкеров и бомбардиров, или как они там еще называются у немцев.

Дюпон оторвал взгляд от офицера и увидел, как по дороги из-за селения выезжает кавалькада всадников. Какое-то высокое начальство решило лично наблюдать, как подчиненная ему мощь сметет жалкое препятствие, посмевшее встать на пути.

Вот только вместо грома немецких орудий, неожиданно послышался стрекот французских митральез. Звук доносился с поля, именно оттуда, где находились неаккуратно сметанные стожки. Сейчас стожки были порушены, а над ними поднимался пороховой дым.

Когда ординарец капитана сообщил, что в селении спрятана французская батарея, и чтобы не стреляли по всяким непонятным вещам в поле, Дюпон, да и все остальные, решили, что в стожках спрятаны наблюдатели. Еще посмеялись над глупостью офицера, разместивших их так далеко и неудобно. Да еще и замаскировали мало что по-дурацки, да еще и бог весть как. Жители деревень просветили остальных, как должны на самом деле выглядеть стожки. И поделились тем, что должны были ощущать солдаты, которых офицеры отправили в жаркий день париться с колкой соломе.

В общем, посмеялись и забыли.

А оказывается, под самым носом скрывалась целая батарея! И никто не заподозрил! Закопали ее в землю что ли? Тем более, что размещать батарею без пехотного или кавалерийского прикрытия… это просто не умещалось в головах.

Но митральезы справились и сами. Без прикрытия. Они не только обрушили град свинца на германскую артиллерию, но и рассеяли два эскадрона немецких уланов, даже не успевших отреагировать на опасность. Картечницы стрекотали и стрекотали, сея смерть не только среди вражеских артиллеристов, бывших для них главной целью, но и среди германской пехоты, выстроенной плотными квадратами батальонов. Падали убитые и раненные, но ряды тевтонов вновь смыкались, оставаясь пусть уже не безупречным, но строем. Немецкая пехота продолжала стоять под вражеским огнем, ожидая команды.

Германские генералы, выехавшие со свитой посмотреть, как германские пушки разнесут французское селение, стремительно умчались в сторону тыла.

Никто этого не ожидал, но первый же залп одной из митральез, направленный в сторону вражеского командования, дал лучший результат, чем ожидалось. Выстрелы должны были спугнуть генералов и заставить их убраться. Но двадцать пять пуль отправленных в полет без надежды на попадание, неожиданно показали пример меткости и эффективности. Кучно летевшие пули, уже почти на пределе своей дальности, сразили сразу трех вражеских генералов. И не абы каких! Был убит командир 1-й гвардейской дивизии фон Папе. Ранен командующий Гвардейским корпусом принц Фридрих Август Вюртемберский. Ранен и скончался в тот же день начальник штаба корпуса генерал фон Данненберг. Кроме этих троих была убита одна лошадь и ранены еще три. А больше никого в свите и не задело.[6]

Чуть позже был ранен и командующий гвардейской артиллерией князь Гогенлоэ-Ингельфингель, наблюдавший за тем, как его батареи занимают указанные диспозицией места. Несмотря на ранение, князь остался в строю, и позже император Александр II наградит его за этот подвиг орденом Святого Георгия 4-й степени, «в воздаяние отличной храбрости и военных подвигов».

На неожиданный обстрел митральез немцы ответили выстрелами нескольких орудий, стрелявших совсем «не по-немецки», беспорядочно и вразнобой. Никакого «орднунга», что приписывают пруссакам со времен Фридриха II. Снаряды разорвались на противоположной околице села, далеко от сада, а тем более от позиции картечниц.

Послышался металлический лязг, топот копыт, громкие крики возницы, подгоняющего лошадей.

Из-за домов в поле выскочил всадник, в щегольском мундире конных артиллеристов и мохнатой шапке с белым султаном. Черный как смоль жеребец был под стать всаднику. Рослый, могучий, ярый. Оба будто сошли с картин Жана Детая, посвященных армии времен великого Наполеона. За всадником появились повозки, которые издавали шум, привлекший внимание Дюпона, да и не только его. Это были три настоящих парижских фиакра, подобных тем, что можно увидеть на бульварах столицы перед дорогими гостиницами. Но были почему-то выкрашены в неряшливый коричнево-зеленый цвет. Да и колеса отличались от парижских колясок. С более толстыми спицами и непривычными широкими шинами на колесах. На задних сидениях двух фиакров были установлены митральезы непривычного вида, а на третьем вместо заднего сидения был какой-то ящик. Замыкали строй конные артиллеристы, имевшие вид весьма опытных вояк.

Повозки прогрохотали, оставив после себя клубы поднятой пыли, и умчались в поле, по дуге обходя митральезы, продолжающие обстреливать бошей.

— Матка боска! — услышал Дюпон рядом.

— Матерь божья! — повторил Гаспар следом, второй раз в этот день вспомнив Небесную Госпожу.