Тревожный Саббат

Они исследовали шкаф, в котором действительно не было ничего, кроме одежды, вышедшей из моды еще полвека назад. Затем простучали каменных львов. И даже осмотрели стоящий рядом фикус в кадке. Бесполезно.

— Может, под полом что-нибудь есть? — спросила Ким. — Я тебе клянусь, что чувствую. Вижу глазами Ницшеанца.

— Ты за кого меня принимаешь? — усмехнулся парень. — За маменькиного сынка, который днями и ночами занимался чистописанием? Нет, я был сорвиголовой и мечтал о карьере диггера. И уж поверь, облазил все укромные уголки в доме и подвале.

— Видно, не все, — пожала плечами Ким. — Красивый шкаф. И очень тяжелый. Старинный?

— Конечно. Ему не меньше ста пятидесяти лет, — похвастался Заратустра.

— Тяжелый. Очень, — задумчиво повторила Ким. — Скажи, когда здесь в последний раз был ремонт?

— Лет десять назад. У моей семьи не водилось особенных денег, и мы поклеили самые простенькие обои. Стой, Ким. На что ты намекаешь? Мы никогда не двигали этот шкаф.

— А теперь давай подвинем, — негромко сказала Ким.

— Мы не сдвинем, — голос Асмодея задрожал. — Придется звать Чайну.

— Справимся, — улыбнулась Ким. — Ты забыл, что я — роботетка, а не кисейная барышня.

— Ты — крутая! — воскликнул Заратустра. — Если поможешь, женюсь на тебе.

Ким притушила блеск в серых глазах:

— Боюсь, что не смогу выполнять супружеские обязанности… Да и мой долг перед Еретиком никто не отменял. Так, хватит болтать, наляжем!

Оба глубоко вздохнули, поднапряглись и все-таки передвинули шкаф. Их взору открылась стена, оклеенная дореволюционными обоями.

Ким заколотило. Она обняла себя руками и вся скукожилась.

— Слава богам, — воскликнул Асмодей. — Кажется, это то, что нам нужно. — Он поднес руку к неровной стене и нежно погладил ее. — Да это дверь, заклеенная обоями… Потайная дверь, ведущая к сокровищам! Не может быть. Я всю жизнь прожил рядом с фамильными сокровищами, которые искал где угодно, но только не в бабушкином доме!

— Подсказка говорила об этом. И расчет Ницшеанца понятен: он слишком любил жизнь, чтобы спрятать клад в подземелье. И никогда бы не закопал золото в фонтане, потому что отличался дальновидностью. А может, еще в 1905 году предчувствовал, что усадьбе осталось жить недолго. Кстати, твоя прабабушка была очень шустрая девочка. Она и помогла все организовать, — усмехнулась Ким, сдирая обои.

Асмодей принес топор и, размахнувшись, вынес заколоченную дверь.

Фаерщики затаили дыхание, безумно боясь, что призраки опять над ними подшутили. Но нет, их взору открылась удивительная картина. Небольшая комнатка полтора на полтора метра была буквально забита старинной утварью, драгоценностями и книгами.

— Да это же бриллиант Султан, который считали утерянным, — простонал Заратустра, глядя на Ким расширившимися глазами.

— Твоя прабабушка была очень шустрой, — повторила Ким. — Истинной сестрой Ницшеанца. Ее я видела тогда у фонтана, а вовсе не Аглаю Феоктистову. А теперь, позволь, я тебя покину. Увидимся вечером, ведь у нас еще выступление. И Тревожный Саббат!

Глаза Асмодея расширились еще больше. Ким захотелось его встряхнуть, чтобы привести в чувство. Но, разумеется, она не могла этого сделать.

Наконец фаерщик пришел в себя:

— Да, конечно, выступление состоится, ведь Саббат в самом разгаре. Спасибо тебе большое, Ким! Ты — мой герой! Ты сделала невозможное! Вот, возьми подвеску с изумрудами. Это не моя благодарность, она будет позднее. Это просто тебе подарок как необыкновенному человеку, лучшему в моей жизни.

Девушка покраснела, ее голос задрожал:

— Заратустра, ты единственный мужчина, который мне что-то дарил. Я это не забуду! И ты увидишь, что я могу быть другой. Благодарной, любящей, нежной.

Она опрометью бросилась и убежала.

Ким была счастлива, бесконечно счастлива, что помогла Асмодею. Но она чувствовала бесконечную усталость. Напряжение схлынуло, хотелось одного — лечь спать, ведь ночью состоится выступление, которое они готовили так долго.

Ким шла по улице. И люди оборачивались на нее, ослепленные блеском серых глаз. Но, войдя в квартиру, девушка почувствовала себя странно. Ей захотелось развернуться и уйти в соседний дом, дом детства, где ждали мама и бабушка с яблочным пирогом и мятным чаем. Но фаерщица закусила губу и побежала в жилище Еретика, своего сожителя. Того мальчика, чью жизнь когда-то сломали призраки и Тревожный Саббат. И Ким, которая позволила злу овладеть своей душой.

Он лежал в кровати, но не спал. Абсолютно голый. С девушкой…

Ким далеко не сразу сообразила, что та девушка — Ингрид. А когда поняла, вдруг почувствовала ликование. На мгновение фаерщице показалось, что где-то у нее над головой взрывается фейерверк. Она превратилась в заключенного пожизненно, которого внезапно амнистировали. Больным, выздоровевшим после тяжелого недуга. И теперь она была свободна и имела право распоряжаться собственной жизнью.

Ким встала на колени и во все глаза смотрела на Еретика, перебиравшего мягкие волосы Ингрид. Перебиравшего их парализованной рукой.

Девушка не могла говорить. Ее глаза наполнились слезами:

— Дотронься до моей груди, — сдавленно проговорила она, поднимая толстовку. — Я боюсь, что сердце выскочит из груди. Все закончено.

Еретик прикоснулся к ней изуродованной ладонью. А Ингрид подняла растерянные желтые глаза, которые, вероятно, впервые в жизни выглядели красивыми. Ким улыбнулась:

— Пока, ребята, удачи вам. А я пойду домой.

— Ты дома, — прошептал Женя.

Ким ничего не ответила. С ангельской улыбкой она укрыла их одеялом.

Затем собрала самые необходимые вещи и ушла без промедления.

Открыв ключом родительский дом, она ощутила знакомый с детства запах яблочного пирога. Обняла мать и бабушку, в двух словах объяснив им, что переезжает. И что Еретик теперь здоров, а значит, долг выплачен.

Девушка легла в свою подростковую кровать, на которой было выплакано столько слез. Свернулась калачиком, подоткнув одеяло. И впервые за много лет уснула с улыбкой на губах.

Глава 15, заключительная. И пришел Саббат…

Еще не сгустились сумерки, а на площадке для праздника по случаю Иванова дня собрались зрители. Но их не слишком интересовали танцоры и певцы. Все ждали укротителей огня с новой программой и в новом составе.

А между тем фаерщики наводили последние штрихи за кулисами, готовясь к выходу.

— Где эта чертова Ким? — недовольно спросила Ингрид. — Спит без задних ног после шаманской ночи? Мне вообще-то надо ее накрасить, чтоб хоть на женщину стала похожа.

— Может, ей плохо? Забеспокоился Чайна. — Все-таки человек пережил непростое время.

— Не смей говорить глупости, — воскликнул Асмодей. — Ким — большая умница, очень самоотверженный человек, который совершил невозможно. Она нашла наш семейный клад огромной ценности! Я теперь богат.

— Ты это уж раз десять повторил за сегодня, — вздохнула Ингрид. — Но мне очень надо увидеть Ким перед выступлением. Попросить прощения.

— А есть за что? — напрягся Чайна.

— Это наше дело, — начала Ингрид, но вдруг резко замолчала, потому что за кулисы вдруг зашла незнакомая девушка.

Фаерщики отреагировали по-разному:

Заратустра прошептал:

— Иней…

Чайна посмотрел с нескрываемым интересом и улыбнулся.

А Ингрид поджала губы и прошипела:

— Посторонним вход запрещен. Прошу удалиться.

— Да вы что, ребята? Меня не узнали? — спросила девушка хорошо знакомым голосом.

Она подошла ближе к фаерщикам. Те оцепенели.

Это была Ким, но какая Ким! Кружевной корсет, короткая юбка-солнце, высокие сапоги на каблуке, парик (длинные светлые косы, которые та носила на работе), яркий макияж. Теперь даже злейший враг не назвал бы ее роботеткой.

— У тебя появилась грудь, — захихикала Ингрид.

— Она у меня всегда была, — пожала плечами Ким. — Просто футболки и толстовки ее скрывали. Вы же знаете, как я боюсь стать объектом желания.