Тревожный Саббат

— Прости…Ты обязательно поправишься, Жень, клянусь. Мы прорвемся. Вместе. И не важно, кто мы друг другу — муж и жена, брат и сестра, друг и подруга. Это же все слова. Это не отношения между людьми. Не важно, кто мы. Неважно, почему вместе. Неважно, что я не выношу твоего прикосновения. Важно, что я за твое здоровье перегрызу глотку любому и пойду хоть в фаерщицы, хоть в воры, хоть в проститутки.

Евгений несколько секунд молча следил за ней, затем тихо сказал:

— Береги себя.

Ким поправила капюшон на серой толстовке и, закинув рюкзак, бодрым шагом вышла на улицу.

День выдался теплым, но девушка ежилась от внутреннего холода.

Эта привычка появилась у нее в четырнадцать лет, когда Ким уже полностью отрезала себе волосы. Тогда она и полюбила кладбища, стала посещать их время от времени, но только днем. И не просто гуляла по заброшенным могилам, читая эпитафии и рассматривая полустертые фотографии, а выбирала самые запущенные и убирала их. Затем долго сидела и вела с покойниками диалог.

Обычно Ким рассказывала мертвым о своей жизни, учебе, планах, обидах и горестях. И сама себе отвечала. А иногда плакала и кричала, зная, что ее никто не услышит. Затем, положив пару конфет на «помин», уходила спокойная и веселая, готовая ко всему. Потому что видела, что есть те, у кого больше не будет ничего — ни зла, ни добра.

Но в этот раз все было иначе. Солнце пропало, едва Ким открыла кладбищенские ворота.

Девушка еще раз поправила капюшон и оглядела знакомый пейзаж. Кладбище располагалось на небольшой возвышенности. Вход в него находился внизу, а старинная церковь XVII века — на самом верху. «Через смерть — к храму» — говорили родственники умерших. Впрочем, на этом кладбище не хоронили с 80-х годов. Лишь священники находили вечный покой в склепе рядом с церковью.

Обычно Ким слушала колокольный звон, с удовольствием работала, а затем отдыхала, сидя на скамейке у захоронения. В течение десяти минут девушка находила могилу, куда звало ее сердце. Как будто бы там горел огонек. Там, где фаерщица остро ощущала свою нужность. Там, где ей были рады.

Но в этот раз она бесцельно бродила по некрополю, и все захоронения казались одинаково чужими и холодными. Ким сама не заметила, как зашла достаточно далеко — туда, куда не ходила уже много лет. Она подошла прямо к склепу Аглаи Феоктистовой. Девушка вздрогнула и попятилась. Ей безумно захотелось убежать прочь — в знакомую часть кладбища, к привычным могилам 50-х годов, к аллее погибших в войнах. Но она стояла и неотрывно смотрела на последнее пристанище ведьмы.

— Я не боюсь, — громко сказала фаерщица. — Это все случилось в детстве, в далеком прошлом. Я докажу, докажу, что мне все равно.

Ким стала работать, как будто в нее вселился дьявол. Сначала очистила склеп от крупного мусора и веток, сгребла в мешок опавшие листья, затем оттерла надписи и рисунки на входе в склеп.

— Извини, ведьмочка, — уже спокойней сказала девушка, — но внутрь я не полезу. Да и не думаю, что ты будешь рада меня видеть. Вот тебе конфетки. Спи спокойно. И знай, что мы помним тебя в мире живых. Скажу честно, нечто странное со мной творится. Меня преследует призрак. И что я сделала этому Ницшеанцу?

Ким беспомощно присела, оперлась локтем о стену и погладила гладкие камни. Вдруг она отчетливо ощутила, что с другой стороны склепа кто-то стоит. Девушка посмотрела на небо — оно окончательно затянулось тучами. Казалось, будто бы на кладбище опустились сумерки, хотя еще не было и двенадцати. Самым разумным было развернуться и уйти. Но Ким решила иначе. Скрестив руки на груди она, крадучись, обошла склеп.

Крепко зажмурила глаза прежде, чем взглянуть на спрятавшегося. Затем открыла.

Перед ней стоял Асмодей. В одной руке он держал лупу, а в другой фотоаппарат.

— Что ты здесь делаешь? — оба задали вопрос одновременно.

— Я облагораживаю городскую среду, — с достоинством ответила Ким, — убираю заброшенные, никому не нужные захоронения. Это как раз из таких.

— Лучше б пои с веерами крутила, чем шататься по кладбищам, — вздохнул Заратустра. — Ну, да ладно. Ты все равно в теме. Решил я снова попробовать найти клад. Долго думал, с чего начать. Наша семья всегда увлекалась загадками и шарадами. И после смерти родственнички могли что-нибудь отчебучить. Например, оставить подсказки на могилах. Вот и брожу тут с лупой. А родных у меня на этом кладбище похоронено много.

— И Аглая Феоктистова тебе родня? — удивилась Ким.

Асмодей снова вздохнул.

— Нет, что ты. Она — невеста моего предка. Того самого, кто искал Шаолинь. И чью усадьбу сожгли.

— Страшная история.

— Согласен, поэтому и осматриваю склеп Аглаи. Пока ничего особенного не вижу. Пойдем, залезем в ротонду и, хоть этого мне совсем и не хочется, в сам склеп.

— Что?! В склеп?! — вскрикнула Ким, в ужасе отшатнувшись от Асмодея.

— Тебя я лезть не прошу, просто постой рядом.

Девушка недовольно поджала губы, но согласилась. Вместе они осмотрели покалеченную ротонду. Ничего особенного, кроме странного знака — приоткрытая дверь и фонтан.

— Наверное, это какие-то масонские символы, — предположил Заратустра.

— Сомневаюсь. Скорее подсказки, где искать клад.

Асмодей сфотографировал символы и, чертыхаясь, полез в склеп. Ему предстояло преодолеть горы песка, прошлогодних листьев и мусора.

Ким, ежась, смотрела в черноту могилы. «Только бы не было обвала, — прошептала она. — Кирпичи-то дореволюционные».

Через десять томительных минут Заратустра крикнул:

— Нашел. Здесь внутри такие же символы. Все, можно выбираться.

Фаерщик, как уж, пополз к солнечному свету, к жизни:

— Дай руку, Ким.

— Не могу, — отшатнулась та.

— Верю, но мне действительно нужна твоя помощь. Вылезать отсюда гораздо сложнее.

— Да пойми же ты, — выдохнула девушка. — И в обычной ситуации прикосновение для меня — стресс. Крайне неприятно, но вытерпеть я смогу. А сейчас…Сейчас ты лезешь из могилы. Я просто не вытерплю.

— Вытерпишь. Я серьезно не могу вылезти. Хочешь оставить меня в склепе?

— Ну, подтянись…

— Порог склепа слишком скользкий, Помоги, — скорее простонал, чем попросил парень. — Пожалуйста, дай руку.

— Хочешь, я позвоню Чайне? — предложила Ким.

— Чайна на фестивале фаерщиков и уж точно отключил телефон. Освободится не раньше вечера. Дай руку, прошу.

Ким позеленела. Дышала она с трудом. При всей симпатии к Амодею, необходимость дотронуться до него, вызвала приступ панической атаки.

«Если не помогу ему, на место в коллективе можно не рассчитывать», — мелькнула тяжелая мысль. — «А значит, не будет ни малейшего шанса изменить свою жизнь».

Ким глубоко вздохнула, зажмурилась и протянула обе руки Заратустре. Тот цепко ухватился за них и быстро выбрался на поверхность.

Немного отдышавшись, он с извиняющимся видом посмотрел на Ким:

— Прости, — начал он, но тут увидел, как Ким стоит, оперевшись о дерево и ее жестко рвет. По щекам девушки катились слезы.

Асмодей деликатно отошел на некоторое расстояние и привел себя в порядок. Вскоре успокоилась и Ким. Она сама подошла к фаерщику и протянула ему бутерброд и термос. Некоторое время молодые люди молча ели, затем Ким твердо сказала:

— Не прикасайся ко мне. Никогда. Пойми, это не шутки!

— Прости, — повторил Асмодей, — но иного выхода не было. Спасибо. Ты — очень смелая.

Ким пожала плечами и не ответила. Она вдруг что-то почувствовала. Знакомый неприятный холодок. С замиранием сердца оглянулась — в десяти шагах стоял Ницшеанец.

— Уходим отсюда, — негромко сказала она Заратустре.

Тот не стал задавать лишних вопросов, и быстрым шагом они двинулись к тропинке на выход к центральной аллее.

Фаерщики передвигались беззвучно и, возможно, впервые в жизни Ким захотелось взять Асмодея за руку. А тропинки все не было видно. Небо заволокло тучами. Фаерщики никак не могли понять, где находятся. Даже Ким, обходившая кладбище вдоль и поперек.