Страница 13 из 16
– А! – воскликнула Рябова. – А!! Вот они где у нас! Вот где они, сударики! И-е-х!
Рот Зимняковой наполнился слюной. Сглотнув, она засмеялась, потом спросила сквозь смех:
– И по сколько ж нам?
Рябова сразу построжела.
– По столько, – отрезала она, бросая смятые купюры в сумку и защёлкивая замок. – Не торопись, Раюха. Тише едешь, ловчее спрыгнешь.
– Точно, – подтвердил спрыгнувший из фургона на пыльную убитую землю площади шофёр. Он только что закончил сворачивать импровизированные торговые места. Зубы его скалились ещё шире, чем прежде, кепка сидела на голове козырьком назад. – Но ко мне, Петровна, эта пословица не относится. Люблю быструю езду. Гони монету!
Рябова молча достала из кармана своего рабочего белого халата стопку рублей и сунула их в его сложенную ковшиком левую пятерню. Шофёр пересчитал и смешно оттопырил губы.
– Маловато будет, Петровна. Как-никак, не меньше полутора тонн сегодня вот эти руки перекидали. Так что, добавить бы, Петровна, а?
– Мало?! – возмутилась Рябова. – Как всегда платила, так и сегодня плачу.
– Как всегда было раньше, а теперь – мало. Товару-то прибавилось!
Рябова дёрнула его за рукав и потащила за машину.
– Вот что, малый, – услышала Рая приглушённый говорок Рябовой. – Ты с кем о таксе договаривался?
– Ну, с самой.
– Вот с ней и выясняй, мало тебе или нет! Понял? А мне мозги не пудри. Подрядился, так будь добр. А то… Смотри, замену найти недолго. Желающих навалом. Копытом бьют! Рогом роют! А ты можешь попробовать поискать, може, где больше заплатят.
– Да я что… я так только…
– Только-постолько, – передразнила Рябова. – Кончай бодягу, поехали, нечего тут торчать у всех на виду. С такими деньжищами – только на грех колхозничков наводить. Едем, пока они не опомнились!
22 руб. 40 коп. Коси сено, пока вёдро
На обратном пути трясло уже меньше – Раиса поглядывала на грохочущие друг о дружку и об пол пустые ящики, время от времени отталкивала ногой наползавшие от тряски прилавки и, шевеля губами, вела подсчёты. Картина вырисовывалась настолько феерическая, что Раиса даже испугалась: как бы не сглазить. Да и… Ещё неизвестно, сколько ей выделят, деньги-то все у Рябовой. Самый жирный кус, естественно, уйдёт к заведующей, потом – к Рябовой, шофёр свое уже получил, а ей… Кто она такая? Бросят кость, и будь довольна.
Рая пнула придвинувшийся стол и выругалась: кость её не устраивала. Как же она забыла сунуть, для начала, хотя бы пару пятёрок себе в карман? Совсем одурела за работой, ведь хотела припрятать, ещё дорогой в деревню о том подумала, и на тебе! Сначала побаивалась, всё момент выжидала, а потом закрутилась-закружилась-завертелась, и вот результат: сиди теперь, надейся, что мачеха доброй окажется, не обидит бедную Золушку.
«Ничего, – зло подумала Рая. – Ничего! Выберусь, выскребусь я из бедных родственниц. Закончу вот техникум, а там… Поживём – увидим, кто кого, если что, вышибать будет!»
В город они въехали уже поздним вечером.
– Долю свою получишь завтра, – сообщила Рябова. – Ну-ну, не грусти, не обманет заведующая. Сама понимаешь, надо ж посчитать, прикинуть, что к чему, навар посчитать… Тем более, думаю, ты сама себя не забыла, а? Детишкам на молочишко!
Она подмигнула и откровенно расхохоталась.
– Да ты что, Петровна! – искренне запротестовала Раиса.
– Ну-ну, – махнула рукой Рябова, – не надо прикидываться глупее, чем ты есть. Дело житейское, что я, не понимаю. Главное – меру знать. Ну, я к начальству, а ты можешь домой отправляться. Хорошего помаленьку. На сегодня всё.
Она повернулась и хотела уже идти, но – помедлила, словно окончательно что-то решая для себя, и сказала:
– Да! У тебя завтра выходной, но если можешь – выходи на работу. Потом отгуляешь. Завтра опять ехать, в другую деревню. Так я бы снова взяла тебя в напарницы. Думала, другую осчастливить, но уж больно хорошо ты сегодня проявила себя.
– Конечно-конечно! – воскликнула Зимнякова, возликовав душой: всё, проверку прошла!
– Молодец, – понимающе усмехнулась Рябова. – Коси сено, пока вёдро. До завтра.
Раиса кивнула и пошла в подсобку – переодеваться. «Дура ты, дура!» – костерила она себя в сердцах. – Они же и долю мою наверняка выделят с вычетом тех рубликов, что я прозевала. Ох-хо-хо! Они ж наверняка думают, что я сколько-то зажулила. Тьфу ты! Ну ничего, ничего, не последний раз. Вперёд умнее буду».
Наутро Рябова передала ей полста рублей. По меркам обычной Раисиной работы это было много – полтина чистого «навара» за один день! Считай, половина месячной зарплаты за одну поездку. Да если ещё, скажем, червонец прижать заранее…. Вот это жизнь начинается!
Во второй день выездной торговли она уже не зевала.
С Рябовой они сработались чётко. И та теперь старалась брать с собой именно Раису. Перерывы между поездками разнились когда одной ночью, когда неделей – всё зависело от подвоза товара и произвола заведующей, которая выездную торговлю превратила не только в свою золотую жилу, но и в премиальный фонд «особ, приближённых к её величеству».
Среди этих «особ» Зимнякова вскоре займёт одну из верхних ступенек.
22 руб.50 коп. Неродная родная кровь
Это на работе.
А дома её ждали муж и дочь.
И вот приходила она, избитая работой, измочаленная бешенным азартом делания денег, приходила нервная, взвинченная, желающая только одного – отдыха, покоя…
А семья тоже требует работы. Работы рук, работы души. И если с первой, благодаря помощи мужа, проблем не возникало, то со второй их становилось всё больше и больше.
Как-то непонятно жил муж. Точнее, в его-то жизни непонятного ничего не было: инженер-технолог (не выдающийся конструктор, не руководитель, не выдвиженец по партийной или профсоюзной линии – просто инженер, рядовой ИТР), кажется, на неплохом счету там, у себя на заводе, по вечерам возится с дочкой, иногда ходит во двор играть в шахматы, любит кино, большой книгочей. Всё привычно, всё понятно, обычно, размеренно, живёт и доволен уже тем, что живёт. Фронтовик, он не растерял, как многие вернувшиеся живыми, радости от того, что вернулся. И жил почти в таком же накале радости, в каком вернулся с фронта. Он даже признавался, что ему просто жизни вполне достаточно. Это уже само себе – подарок такой, что мало только идиоту покажется. А этого-то и не понимала Зимнякова: что, уже всё достигнуто? всё всем доказано? а тогда впереди-то что? то же, что и сегодня? говоришь, всё тебя устраивает? работу любишь? почему же вверх не стремишься? ах, тебе и здесь неплохо? не всем же вверху сидеть? но хоть чего-то ты хочешь? здоровья дочке, говоришь? любви жены? любимой работы? Свободного личного времени? и всё? это – всё?!!
Так вот непонятно жил муж.
Непонятно жила и дочь. Казалось, каждый новый сантиметр в её росточке выливался в новые метры между ней и матерью. Она росла и уходила. Она уходила от матери, а мать этого не видела. «Доча, как ты там, в детсадике?» – «Хорошо, мамочка». «Доча, как ты там в школе? Уроки сделала? – «Да, мама». Хорошо, мама, да, мама, нормально, мама…
Зимнякова совсем не умела с ней играть. Сама скучала в процессе, и Аля скучала. И скучала до тех пор, пока не появлялся отец – мордашка дочери оживала, и мать с удивлением обнаруживала, что во вмиг завязавшейся глупой возне на полу она как-то сразу оказывалась лишней. Алька понимала отца с полувзгляда, они болтали на каком-то своём тарабарском наречии и играли в игры, понятные только им двоим, чему-то непонятному радовались, над чем-то непонятным смеялись. Они и её тормошили и добросовестно тащили в игру, но мать не умещалась в их игре, она выпадала из неё, оттого терялась, от растерянности злилась и вымещала злость на них же – на муже, на дочери.
И они стали уходить, отдаляться от неё уже вместе.
Не вдруг, не сразу – годами.
Ещё не осознав толком этого, она уже ревновала. Свою Альку – к её отчиму, своего мужа – к его падчерице. Хотя какой отчим, какая падчерица? Отец и дочь. Дочь и отец. Что есть такое родная кровь? Один с родной кровью сбежал ещё от младенческой люльки, другая с родной кровью стала в конце концов чужой. А место их занял третий, с неродной кровью, но отчего-то родной по жизни. Так что же тогда есть такое, эта самая родная кровь?