Страница 14 из 16
Когда Зимнякова наконец разглядела, что происходит, она, естественно, обвинила во всём мужа.
– В чём же я виноват? – спросил он однажды, пожав плечами. – В том, что отношусь к Але, как к своей родной дочери?
– Да! – кричала она, совершенно глупея от злости и обиды. – Да! Ты приручил её к себе, ты воспользовался моей занятостью! Она ведь жить без тебя не может, а без меня обходится совершенно спокойно! Ты забыл, что я мать?
– Нет! – взъерошился обычно такой спокойный муж. – Это ты забыла, что ты – мать!
– Что? Что?!
– Да, ты, а не я, ты забыла, что ты мать! Ты когда последний раз в школу к дочери ходила? Ты хоть знаешь, чем живёт твоя дочь? Как она ждала тебя раньше каждый вечер! Ты… – Он вдруг запнулся, только-только разогнав себя на пути к тому, чего старался избегать всю их супружескую жизнь. Запнулся, мучаясь глазами, которые продолжали говорить то, что он не досказал словами. Потом отвернулся и махнул рукой.
– Как ты сказал? – растерянно переспросила она. – Ты сказал – ждала меня? Ждала меня раньше?
Муж молчал.
– Ждала меня раньше?!! А теперь что же, не ждёт?!!!
Алине шел тогда десятый год. И она действительно по вечерам уже не ждала мать, она ждала его, своего отчима, которого знала, как своего отца.
– Вот значит как… – Зимнякова закусила губу. – Значит вот так… Я, значит, работаю, сил не жалею, себя гроблю, а…
И это было правдой. Она действительно гробила себя работой – безоглядно шла к цели, жила реваншем. Закончив техникум, она чуть больше года походила в заместителях завмага – той самой Антонины Ивановны, что грозилась однажды «вышибить» её. Если бы та знала, кому она так неосторожно грозила! Тайными стараниями Зимняковой Антонину Ивановну потихоньку, с почётом выдавили на пенсию. Райпо заняла её кресло и засела там прочно – монолитом.
Совесть её не мучила, ибо к тому времени она уже напрочь забыла о том, что именно Антонина Ивановна впоследствии приблизила её к себе, допустила к кускам пожирнее и вообще, всячески благоволила и прощала многое из того, чего другим не прощала; да и, в конце концов, заместителем своим Зимнякову сделала тоже она. А забыла всё это Раиса Поликарповна потому, что обладала счастливой для карьериста чертой характера: в людях она помнила только плохое. Всё хорошее в своей жизни она считала делом своих и только своих рук и своих достоинств, всё, чего она добилась, она добилась сама – в это она верила свято, до точки.
Оснований для такого гамбургского счёта имелось у неё превеликое множество, и одно из главных – сам мир торговли, каким он предстал для Зимняковой, каким она его поняла, а затем и приняла. «Ты мне – я тебе», или «баш на баш», «дашь на дашь» – не имели принципа бессрочности.
Подобно обмену товаров на деньги, и денег на товар – всё здесь и сейчас.
Ценность таких сделок – здесь и сейчас. Ты же не придёшь в магазин, не скажешь: знаете, я у вас вчера купил диван, а сегодня мне нужен шкаф, но денег у меня пока нет. Вы не могли бы?.. Не могли!
Для чего, спрашивается, Антонина Ивановна в свое время облагодетельствовала Зимнякову? Да для своей же выгоды: Зимнякова оказалась надёжным и эффективным орудием делания денег. Вот она, цена хорошего отношения людей к другим людям: люди делают другим людям добро только тогда, когда ждут от них ответного добра для себя. То есть, дают с отдачей.
Нет отдачи – нет благодеяний. Вот он, корень добра – отдача!
За всем стоит корысть и расчёт. В чём, в чём, а уж в этом-то Зимнякова убедилась до точки. Учила её жизнь, и как учила!
Но, видимо, всё же плохо выучила… Человек, которого она пустила в семью, единственный человек, которому она имела глупость довериться, в конце концов обобрал её. Дочь украл.
Рубль 23
Век XXI, десятые
Женский вопрос – ребром
23 руб. 10 коп. Признавайся: куда дел женщин?!
Осень и дождь, прощай,
Здравствуй, зима, и привет!
Твой взгляд растаял,
Как первый снег…
Я заварю крепкий чай,
Будет на всё ответ.
(Группа «Паприка»)
Вот и первый снег слетел с небес, слегка приобнял землю…
Сразу стало светло и празднично. Всюду, куда добирался взгляд, царило умиротворение, бал правила нега. Верно вам говорю, снег и нега – не случайно однокоренные. С негой. «Снеги, идут белые снеги», – давным-давно, подумать странно – в середине прошлого века, на заре своей поэтической юности гениально изрёк русско-американский Евтушенко. Всё в сей строке неправильно, всё не по орфографии – снеги, идут… Но как иногда неправильность бывает правой! Красиво – значит, и правильно. Вот как сейчас. Как первый снег. Он ведь непременно растает. Немного, всего-то чуток полежит – и уйдёт, растворится в неостывшей ещё, пока что осенней, землице. Но останется в памяти – вот этой нечаянной, нежданной утренней белизной, этим ощущением огромной важности свершившегося. Ведь что есть зима без снега? З-и-ма. Зла источник великий. Так наши праотцы обозначили когда-то нагрянувший вдруг на их землю холод. Он пришёл – и остался. Надолго. Дотеперь. И если бы не снег, не дарованный Богами Покров – что бы сталось с нашей Матушкой-Землёй? С человеками? Вообще со всеми и всем?..
Телефон! Это кто-ето спозаранку обо мне вспомнил? Кому-ето я понадобился? Ну что ж, проходят, кажется, времена, когда полковнику никто не писал и не звонил. Интересно, кого сегодня несёт ко мне на дециметровой сотовой волне?
Вопрос, кстати, немаловажный. Первый звонок – как первая встреча. Кого Бог пошлёт – с тем день и распечатаешь. Либо как на санках с горки полетишь, либо в горку, отягощённый санками, поплетёшься…
Определитель не обрадовал: тёща. Вдругорядь и сызнова… Вот ведь как чувствует, что я опять в свою башню из слоновой кости поднялся. Снегом, видите ли, залюбовался. А дома – денег нет. Ирод. Чудовище. Дракон, утащивший её доченьку в свой не обеспеченный капиталом замок. О-о-о-х-хо-хо-хошеньки! Что ж, судя по примете – всё-таки в горку день задаётся. А если не отвечать? Само собой – не отвечать. Даже и не собирался. Наперёд известно, что скажет. На какой секунде в ор-попрёки сорвётся. Чтобы своими руками да такое утро – щ-щас! Стану я такую благодать портить. Держи карман шире, тёща. Не дам перечеркнуть твоим чёрным следом мой первый нонешний снежок… Так, нажимаем кнопку «Выкл.» – и хоть глаз себе с досады выколи… родная.
Но примета всё же сбылась. Даже после завтрака, который я с удовольствием себе спроворил и с удовольствием же употребил, отделаться от эффекта первого неудачного звонка не сумел. Ну что ж, пришла, видимо, пора объясниться. Почему в пространстве дома, который так привольно раскинул свои квадратные метры в контексте данного живописания, почти напрочь отсутствуют особи женского пола? Имею в виду – человеческие особи. Потому как Любава хоть и подруга мне, но человеком её назвать будет всё же преждевременно. Следующей жизни подождать придётся. Так что приступим к обещанному разъяснению: куда, злодей, женщин подевал?!
Насколько хватает отпущенного мне мужского разумения, картина рисутся следующая. Почему рисуется, а не нарисована? Ну, это ж ясно: потому что жизнь продолжается, идёт себе своим неостановимым путём, и являет каждый день какие-то свежесотворённые картины. Жаловаться-то грех – ландшафт жизни, как моей частной, так и окружающей, меняется живенько, как меняется он за окном российского поезда. То в лес тебя дела заманят, то в перелески завлечёт, то лесостепь вдруг замелькает, то степь просторы распахнёт. Тустеп, в общем. В режиме нон стоп и исключительно нон фикшн. А где-то даже и йес фрикшн, что особенно радует и вдохновляет – на труд, на подвиг, на любовь! Ферштеен, камарады?