Страница 12 из 19
– Капитан, Вы и ваша команда арестованы за контрабанду оружия. Все Ваши товары конфискованы в пользу государства Российского, – сказал старший офицер.
– А парня мы заберем с собой, – добавил Кузьма, радостно улыбаясь.
«Этого не может быть, все это не со мной», – думал Парамон, оказавшись на берегу. Слезы падали на песок, песок налипал на лицо, Парамон размазывал эту грязь руками и был счастлив, ему было все равно. Главное – он вернулся на родину, он дома. «Сколько лет я здесь не был?»
– Сколько лет ты не был дома, парень? – словно вторя его мыслям, спросил таможенник Кузьма.
– Семь годков без малого.
– А дом, семья у тебя есть?
– Дом, наверное, есть, здесь в Очакове, а семьи больше нет. Отца убили сразу, а мать и сестра где-то у турок. Нас разлучили, и я о них ничего не знаю.
– И куда ты сейчас? Домой?
– Домой.
– Ну, с Богом, парень. Ежели чего, приходи.
– Спасибо. Ежели чего, приду.
* * *
Парамон медленно пошел по знакомым улицам. Когда показалась крыша родного дома, сердце сжалось. Вот так когда-то, в той жизни, он шел по этой же дороге с моря, где рыбачил с отцом. Они шли вместе, также медленно обсуждали улов, а над знакомой крышей вился дымок. Это мама ждала их с котелком теплой пшеничной каши с маслом и краюшкой хлеба только что из печи.
Парамон сглотнул. Уже два дня как он ничего не ел, а воспоминания о маминых кулинарных способностях заставили его подумать о желудке. «Сейчас не до этого. Домой. Скорей домой. Семь лет прошло. Что меня ждет?» Мысли теснились в голове парня, рвались в разные стороны, метались от воспоминаний к реальности.
Уже дом был рядом, а Парамон всё больше нервничал, боялся поднять глаза и увидеть крышу собственного дома, вернее не крышу, а пустую крышу, над которой не вьется, не уходит в синюю высь дымок от маминого очага. Разумом он понимал, что нельзя надеяться на чудо, но всё-таки надеялся. А вдруг всё было страшным сном, а на самом деле сейчас поднимет глаза, и окажется всё, как было раньше.
Тихо, почти не дыша, парень подошёл к своему дому. Слегка покосившийся забор. Калитка. Собачья будка. Самого пса, его любимого Фрегата, не видно. Огромная чёрная дворняга когда-то прибилась к их дому ещё щенком. У него была перебита лапа, отрублен хвост и одно ухо. Он истекал кровью, долго не хотел пить и есть. Парамон с сестрой выходили его, выкормили, выучили охранять дом. Он так и остался всеобщим любимцем, хотя и охранником, надо отдать ему должное, был отменным. Сейчас Парамон не видел верного друга, и это перечеркнуло надежду на возвращение прежней жизни, как будто пес мог быть гарантом прошлого.
Вмиг всё рухнуло. Назад дороги нет и быть не может. Зря он дал себе слабину и разрешил надеяться, что прошлое возможно. Ведь он же прекрасно помнил, как убили отца, как забрали на турецкий корабль маму и сестру, а из рабства турецкого редко кто возвращается, особенно женщины. Это он знал не понаслышке. Правда, оставалась ещё бабушка… Но как её найти?
Так и стоял он у калитки, не решаясь войти в дом. В конце концов заставил себя, толкнул дверку, и она на удивление легко поддалась, как будто петли специально недавно смазали. Вошел во двор, огляделся и замер от удивления. Огород совершенно не зарос, на нем даже что-то произрастало, в саду на деревьях зрели яблоки, абрикосы груши, на вьющихся лозах винограда созревали гроздья ягод. Ставни в доме были открыты. У Парамона затеплилась надежда. Он быстро взбежал по ступенькам, открыл дверь и оказался в доме. Здесь все было как прежде: в красном углу висели образа, под ними горела лампадка, всё было чисто, убрано, пахло хлебом. Даже печь была ещё чуть-чуть тёплой.
Парамон упал на колени перед иконами, разрыдался, перекрестился. Он помнил все молитвы, которым учила его мама. Как часто он повторял их в земле иноверцев! Глотая слёзы, Парамон молился, крестился, отбивал низкие поклоны, просил Заступницу, Спасителя, Николая-чудотворца о чуде.
Прошло довольно много времени. Парамон успокоился, прошёлся по дому. Всё находилось на своих местах: папина фуражка, удочки, мамина любимая чашка, гребешок, которым сестра убирала волосы, вот его, Парамона, деревянная шашка, которую выстругал ему отец. А вот платок, белый, цветастый, большой… Он не помнил такого ни у мамы, ни у сестры. Но он точно был ему знаком. Бабушка… Она была здесь! Что с ней? Знает ли она об их судьбе? Одни вопросы. Парамон тихо опустился на скамью у окна. Вдруг во дворе метнулась тень и заливисто залаяла собака. Этот лай заставил сердце сжаться: «Фрегат!!!»
Парамон выскочил во двор. К нему кинулся огромный чёрный лохматый пёс без левого уха. Он отчаянно махал обрубком хвоста.
– Фрегат, Фрегатушка, дорогой! Ты откуда? Ты один?
Пёс прыгал, крутился, лизал Парамону лицо, повизгивал от радости. Хозяин уткнулся лицом в мягкую чёрную шерсть, вдыхал её запах и тихонечко плакал. Пёс почувствовал настроение хозяина и стоял неподвижно, чуть повизгивая и помахивая хвостом. В этом было что-то из прошлого, что-то необъяснимо сказочное.
– Фрегат, дорогой мой друг, но что же дальше?
Пёс будто услышал этот немой вопрос, он вдруг начал нервно водить мордой и тянуть хозяина в сторону калитки. Парамон хорошо знал характер своего любимца, поэтому сразу последовал за ним. Фрегат выбежал со двора и помчался по улице, непрестанно оглядываясь, идёт ли хозяин. Парамон шёл и удивлялся: куда ведёт его собака? Они прошли половину улицы, свернули и оказались около небольшого выкрашенного в белый цвет домика. Умный пёс по-хозяйски открыл мордой калитку и призывно взглянул на хозяина. Парамон немного смутился, но вошёл в чужой двор. Фрегат заливисто залаял, из дома вышла невысокая круглолицая женщина. Увидев Парамона, она долго щурилась, вглядываясь в гостя, потом всплеснула руками, охнула и в голос зарыдала.
– Парамоша! Боже сохрани! Боже Праведный! Ты? Как же это? Ведь тебя ж увели эти гады-бусурманы! Тебя, мамку, сестру разом увели, дома родного и кормильца лишили. Парамоша! О, Господи, спасибо Тебе! А ты чего ж стоишь, поди не помнишь меня?
– Не помню, совсем не помню.
– Да я же Тимофеевна, мамкина кума. Помнишь, я с гостинцами к вам приходила в Рождество, а вы с сестрицей любили в моём саду яблочки собирать.
Парамон стал вспоминать. Да, действительно, Тимофеевна была лучшей маминой подругой, часто бывала у них дома, они подолгу сидели с мамой, перебирали горох, чечевицу, варили варенье из абрикосов и были молодые и весёлые. Теперь понятно, почему он её не узнал. Как же постарела эта добрая женщина за эти семь долгих лет.
– Да, я вспомнил. Вы просто немного… изменились.
– Ха-ха! Немного изменилась! Да, не стесняйся, говори, как есть. Я сама вижу, ничего от былого не осталось. Я ведь тоже одна осталась, вот уже пять лет, как одна. Столько пережила… Да, чтой-то я, дура старая, держу тебя во дворе. Проходи, милый мой. Как же ты вырос. Я тебя накормлю, помойся-ка пока. Сымай свои обноски, щас подыщу тебе чего-нибудь. Тут от мужа маво кой-чего осталось.
Тимофеевна суетилась вокруг Парамона, всё что-то говорила.
– Скажите, Тимофеевна, а о моей бабушке ничего не известно?
Женщина вдруг резко остановилась, горшок с кашей, который она вынимала из печи, так и остался висеть на ухвате.
– Парамоша, ты сядь, покушай, а я тебе всё по порядку расскажу, – через некоторое время сказала она.
Пшеничная каша, его любимая! Сколько бы он отдал там, у турок, чтобы хоть раз вдохнуть этот запах и отправить в рот золотистую с маслицем еду. Тут Парамон очень остро почувствовал, как сосало под ложечкой, даже начало подташнивать от голода. Парень накинулся на еду и не мог оторваться. Тимофеевна даже испугалась, не стало бы ему плохо. Но Парамон не остановился, пока не доел до конца, краюшкой хлеба подчистил горшок, запил молоком и глубоко удовлетворённо вздохнул.
– Спасибо. Я так давно не ел такого. Я помню, как мама вкусно готовила.
–Ну, теперь слушай, сынок. После того, как с вами случилась беда, я пришла к вам. Турки оставили город. Несколько дней перед этим они уничтожали всё, что могли, уводили в плен всех подряд, кто сопротивлялся, тех убивали, как твоего отца. Как нам удалось выжить, одному Богу известно. Мой муж, ты помнишь, наверное, был рыбак, так вот он был в море. Это его и спасло. Я в это время на ярмарку уехала, рыбку вяленую продать. Дома одна дочь осталась. Так она, умница, в подпол спряталась и там три дня сидела. Турки-то, никого не найдя, дом спалить хотели, да только крыша и сгорела. Мы потом быстро новую постелили. Ой, да чтой-то я всё о себе. Тебе же не это интересно. Так вот. Я к вам в дом сразу побежала. Прихожу, на дворе Фрегат воет, в доме батюшка твой убиенный уже смердит и боле никого. Хорошо, соседка ваша, бабка Пелагея, рассказала всё, что видала. Она старуха древняя, её турки не тронули, так она в огороде пряталась и всё видала. Батюшку тваво, Степана, мы с мужем, как смогли, похоронили. Упокой, Господи, его душу! А Фрегат с могилы пришёл и на крыльце лёг. Так и пролежал цельных две недели. Я уж ему и поесть-попить приносила, а он ни к чему не притронулся. К себе звала, не идёт. Жаль стало пса, не пропадать же ему. Так я из вашего дома твою вещицу прихватила, дала ему понюхать и с собой позвала. Он, видно, сомневался, да я ему пообещала, что как только кто из вас появится, он сразу вернётся. Умный пёс, поверил, пошёл. Но, кажный день в одно и то же время на ваш двор приходил, ложился и поскуливал. Всё ждал. А я как видела, так у меня сердце кровью обливалось. Вот ведь, животина вроде неразумная, а верность какая.