Страница 32 из 54
На необъятной кровати лежала девушка, вернее, девочка лет пятнадцати-шестнадцати. Она не двигалась. Испуганная до дрожи в ногах разведчица подкралась к ней поближе и с удивлением поняла, что где-то видела спящую красавицу. К счастью, она именно спала: ровно дышала, положив правую щёку на ладони.
Злата огляделась. Комната была большой, прекрасно обставленной, но в глаза сразу бросились решётки на двух окнах. В остальных комнатах их не было. Да это самая настоящая тюрьма. Разведчица в ужасе покачала головой и тихонько подошла к девочке.
Та была очаровательна: невероятной длины и толщины каштановая коса, точёное лицо, всё сплошь покрытое солнечными конопушками. Даже вокруг нежного рта весёлые пятнышки. Тоненький изящный носик и длиннющие ресницы. Но веки припухшие, розовые. «Плакала, — определила Злата, — и долго, отчаянно». Девочка показалась знакомой. Она вспомнила, что об этом же ощущении говорил и Андрей Симонов, и вгляделась повнимательнее. Но глаза девочки были закрыты, и понять, где же они встречались, Злата не смогла. Она тихонько села рядом и дотронулась до руки девушки. Та вздрогнула и села, как бывает, вздрагивают и за одно молниеносное движение, сразу, садятся во сне, испугавшись чего-то.
Злата тоже вздрогнула и даже втянула голову в плечи, ожидая крика и разоблачения. Но девочка спросила тихо:
— Кто ты?
— Не бойся. Меня зовут Злата, и я пришла за двумя мальчиками. Это ведь ты бросила сегодня утром записку с пуговицей, — сказала Злата утвердительно, сама не зная, с чего вдруг она так решила. Но пока среди обитателей дома только эта испуганная зарёванная девочка походила на человека, который хотел бы помочь. Она не ошиблась, узница «роскоши и великолепия» кивнула, внимательно разглядывая пришелицу:
— Я. Но за ними с утра приходили другие люди. Блондинка со стрижкой под мальчика и высокий мужчина.
— Да, это мои друзья. Один из мальчиков — младший брат этого мужчины. И теперь мы пришли сюда, чтобы забрать мальчишек.
Девочка смотрела на неё, не отрывая взгляда, и неожиданно сказала:
— А я тебя, то есть вас, знаю. Вы — учительница! Только я сразу не узнала, потому что сейчас вы совсем на девчонку похожи, с косичками этими. Я вас видела, давно, ещё зимой. Тогда чуть драка большая из-за меня не случилась.
И Злата тут же вспомнила. Именно эту девочку попытался защитить от скинхедов злосчастный Эдик Зеленский. Именно её приводил в порядок, уведя чуть в сторону от разгневанных соратников, Алёша Симонов. Чудны дела Твои, Господи!
— И мужчину того, который утром приходил, тоже знаю! Это брат Алёши, который мне помогал. Он мне в феврале ссадины обрабатывал. Его Андреем зовут!
Злата кивнула:
— Всё верно. Теперь я тоже тебя узнала… Как тебя зовут?
— Алина, — ответила узница, — мальчики были здесь, но где они сейчас, я не знаю!
Она горестно всхлипнула и закрыла лицо руками. Близкие ещё после предыдущих рыданий слёзы мигом подступили и закапали сквозь пальцы, оставляя следы на длинной юбке. Злата прижала её к себе, чувствуя себя, как всегда рядом со своими учениками, взрослой и умудрённой:
— Не плачь. Я их нашла. С ними всё в порядке. Они в подвале. Но теперь мне необходимо их отсюда вытащить. И как можно скорее. А я пока ещё ни в чём не разобралась. Я тебе буду благодарна за любую помощь. За любую, — ещё раз веско добавила она. Алина отняла ладони от лица, проглотила набегавшие ещё слёзы и часто закивала:
— Да! Да, да! Я всё расскажу, объясню, всё, что знаю. Только умоляю! Возьмите и меня с собой!
Злата ничего не понимала, кроме того, что этой девочке, ровеснице её учеников плохо и страшно. Поэтому моментально включилось то, что сама она с иронией называла «учительским инстинктом», который сродни мощнейшему родительскому и диктует круглосуточную готовность оберегать, защищать, помогать. А если надо, то и любому глотку перегрызть за этих детей. Поэтому она решительно кивнула:
— Обязательно. Только давай сделаем так. Я должна мыть полы в офисе. Сейчас туда и пойдём. Я буду заниматься уборкой, а ты сядешь где-нибудь поближе к лестнице, будешь следить, чтобы никто нас не застукал и потихоньку мне рассказывать, что тебе известно. Если вдруг кто пойдёт, то ты его ещё от первого этажа услышишь — в доме тишина, звуки далеко разносятся. И ты успеешь сюда убежать, а я буду демонстративно драить полы, прикидываясь Золушкой. Договорились?
— Ага, — Алина совсем успокоилась и с готовностью вскочила. — Только давайте я тоже буду помогать?
— Нет уж. Ты у нас будешь часовым.
Так они и сделали. Алина устроилась в дверном проёме с видом на лестницу и тихо-тихо начала рассказывать. Злата слушала и физически ощущала, как шевелятся от услышанного волосы на голове.
— Мои родители развелись пять лет назад. И так получилось, что я осталась с папой. Потому что мама у нас актриса. Из неудачливых. Но всё равно постоянно то спектакли, то гастроли. Я ей и не нужна совсем. А папочка у меня самый лучший… Был… Он умер три месяца назад. В метро сердце прихватило, и он не дождался врачей… И тогда меня забрала к себе мама. Лучше бы меня отправили в детдом! — горло перехватило, и Алина с трудом сглотнула, Злата бросила швабру и на минуту присела к ней, обняла, прижала покрепче, погладила по руке:
— Почему лучше бы?
— Потому что мама моя сошла с ума совсем. Связалась с этой идиотской организацией. Я сначала думала, что ничего страшного нет. Даже наоборот радовалась, дурында. Мама бросила свой театр, перестала спектакли на дому нам с бабушкой устраивать. А раньше она этим страдала. То у неё мигрень, и она с бледным видом отравляет всем окружающим жизнь. То депрессия, и она рыдает, заламывая руки. То любовь, и она папе нервы мотает. Он, мол, её недостоин, у неё, видите ли, ТАКИЕ поклонники, а тут мы под ногами путаемся. Это она про мужа и единственную дочь! И бабушке, маме её, доставалось всегда. За то, что зятя любила. За то, что помогала ему меня растить, когда мы уже отдельно жили. В общем, за всё.
А тут вдруг мать попритихла. Спокойнее гораздо стала, даже мной интересоваться начала. Я уж думала, что, может, и получится у нас семьёй стать… А оказалось — всё совсем плохо.
Ходила она на все тренинги в эту… в эту организацию. Все деньги на это спускала. Пыталась нам мозги вправлять. Но мы с бабулей держались. Бабушка у меня умная, говорила мне всегда:
— Ты с мамой соглашайся, кивай, не серди её. Видишь, она не в себе…
Но потом мама увидела, как мы в Вербное воскресенье из православного храма выходили… Как она кричала! Аж слюной брызгала! Невменяемая просто была!
— Я, — говорит, — не дам вам погибнуть! Я вам покажу, где спасение! А если вы так ничего и не поймёте, значит, вы и не мать мне и не дочь, а чужие люди!
Бабушка её тихонько спросила:
— А кто ж тогда свои?
Мать засмеялась так страшно и выдала:
— А свои у меня только те, кто из нашей организации. И вы или ими станете или пожалеете.
После этого она все иконы в бабулиной комнате посрывала и ногами их топтала! Бабушке плохо стало, когда она это увидела. А мать «скорую» вызвать не давала. Я еле вырвалась и к соседям убежала, позвонила от них врачам и в милицию, чтобы они помогли врачам в квартиру попасть. И те, и другие приехали и бабушку забрали. Как я боялась, что она умрёт! У неё обширный инфаркт. Но она выкарабкается. Обязательно! Она не может меня одну с этой зомбированной психопаткой оставить!
— А мама? — тихо спросила Злата.
— А мать милиция только пожурила слегка… — Алина горько вздохнула. — И вот за те дни, что бабушка в больнице, мать совсем с ума сошла. Сюда меня приволокла. Всё говорила, что я ей помогу на следующую ступень подняться. Я не понимала каким это образом… Но теперь, похоже, поняла… — голос её стал бесцветным. Злата, снова яростно намывающая полы, выпрямилась:
— Что? Что ты поняла?
— Я объясню. Только сначала расскажу про ваших мальчиков… Я здесь уже пять дней, шестой. Мать не дала даже до конца учебного года подождать. На несколько дней раньше меня из школы забрала.