Страница 42 из 70
Ребята же обыденно продолжали приготовления.
Я находился в ступоре. Помолчал ещё какое-то время, а затем произнёс единственное, на что меня хватило:
– А… Понятно.
Я смотрел на такого же сконфуженного Мэтта, который через мгновение пожал плечами и отвернулся, возвращаясь к развешиванию гирлянды.
Наверное, я никогда не смогу до конца понять склад ума этих людей. У них совершенно иное мышление. Праздновать день рождения близкого человека, который давным-давно умер, так, словно тот сидел прямо здесь и радостно задувал свечи на торте, казалось для меня чем-то… не странным, не диким… Просто сложным для понимания.
– Лен, ты грузишься.
– А? – я оторвался от размышлений и только сейчас понял, что на некоторое время завис и тупо пялился в стену, ни на что не реагируя.
– Ты грузишься, – повторил Энджел, подходя ко мне и усаживая на диван, – это не то, о чём тебе нужно думать, – он присел рядом и посмотрел в глаза нарочито ласково. – Я говорил, Дэни — для нас семья, которую мы потеряли, но то, что он когда-то был с нами, забывать нельзя. Это счастливое время полное радостных моментов. Мы продолжаем любить его, несмотря ни на что, поэтому в этот день мы празднуем. Не грустим и плачем, слышишь, Лен? Празднуем, – тепло улыбнулся друг, положив руку мне на плечо. – Поэтому не пытайся что-то сопоставить в своей голове. Просто расслабься.
Расслабиться не выходило, но я старательно пытался, честно.
Стейси оставил меня, вновь поднялся на ноги и прошагал к ящикам, проверяя не осталось ли там ещё спиртного:
– Так, всё готово? Можем начинать? – громко вопросил он, оглядывая всех друзей, и, получив утвердительные кивки, похлопал ладонями. – Отлично! Лонгри, врубай музыку и давайте садиться.
Мы расползлись по диванам и креслам вокруг накрытого «стола» из ящиков, удобно уселись под играющую на фоне спокойную музыку и взяли в руки первые бутылки пива.
Я всё ещё чувствовал некоторую неловкость и непонятное сомнение, что назойливо пульсировало внутри моей черепной коробки, но продолжал целенаправленно с ним бороться. Наверное, именно так и происходит с людьми, чьи ранние представления и навязанные временем нормы поведения начинают потихоньку рушиться, уступая место пониманию, что всё может быть иначе. Ты можешь двигаться дальше и быть счастливым, даже если в какой-то момент думал, что уже никогда не сумеешь этого сделать.
– Я не мастер говорить тосты, – поднялся с дивана Тайлер, выставляя перед собой уже открытую бутылку, – но не важно, – он откашлялся, оглядел всех собравшихся и спокойно продолжил:
– Сегодня день, когда на свет появился самый замечательный, безмерно талантливый и безумно светлый человек. За свою недолгую жизнь он успел совершить столько потрясающих поступков, сколько мы не смогли бы и за сотни, тысячи лет. Он подарил нам смысл. Показал свет, который никто не смог бы разглядеть сам, и дал понять, что не ради мести, а ради свободы стоит сражаться и идти вперёд, не оглядываясь на прошлое. Он всегда верил в нас, всегда знал, что мы сможем выбраться и построить своё будущее, став людьми достойными того, чтобы жить. Он возродился солнцем, которое всегда будет освещать нам путь даже под настилом, закрывающим небо. Выпьем за него. За самого младшего, но самого мудрого из нас. За Дэни!
– За Дэни! – тут же подхватили ребята, и комнату заполонил звон соприкасающихся бутылок с пенящимся напитком.
– За Дени, – тише, чем остальные, но искренне произнёс я.
– На а теперь танцы! – заорал кто-то, врубая музыку так громко, что люди во всех домах в районе ближайших двух кварталов, скорее всего, собрались и уехали за город.
Вечеринки у нас всегда были весёлыми.
Некоторое время спустя под свист надравшегося Элиса, аплодисменты Лонгри и маты недовольного положением дел Тайлера, я распрощался со своей танцевальной карьерой. Оказалось, что под любую музыку можно танцевать. Но не нужно.
Когда в свои права вступает веселье, можно не заметить, как, старательно прячась по кустам, чтобы не дать себя обнаружить, с удивительной ловкостью и завидной грацией, на сцену выходит алкогольное опьянение.
Я не считал себя восприимчивым к спиртному, но организм мои расчёты не учитывал. По этой причине звездой бала я не стал, зато гордо мог носить звание рыбки, попавшей в свои же сети. Сети, которые я расставлял в коллаборации с нашим синеволосым айтишником.
Обессилив от выматывающих плясок и их неловкого завершения я плюхнулся на диван и потянулся к закуске, присоединившись к компании нетанцующих как раз в разгар светской беседы.
– Мы живём в определённой среде, – заливала какую-то туманную философскую идею друзьям Лана, опустошая третью на своём счету бутылку пива, – не столица, конечно, но вполне себе такой Изумрудный город. И ведёт к нему одна конкретная дорожка… Только вот кирпичики все рябые, потому что много кто по ним ходил, а сама дорожка не жёлтая, а коричневая — краску экономили.
– О чем это она? – спросил я у оказавшегося под боком Лонгри, который старательно поддакивал словам ораторши, изображая понимание и полное согласие.
– Что-то про сложный жизненный путь и налоги на кирпич. Или я не так всё понял, – отмахнулся друг и сосредоточился на употреблении в пищу колец сушенного кальмара.
Всё с ними ясно. Лучше бы танцевал.
– Вы замечали, что смотря фильмы, в которых действия происходят в исторические эпохи, никто не видит ничего плохого в том, что герои режут людей направо и налево? – вдруг начал говорить Клойн, привлекая к себе всеобщее внимание.
Я не совсем вник по какому принципу выстраивались темы этого хаотичного разговора, но, похоже, начиналось что-то интересное.
– Любой такой фильм предполагает, что там будут совершены многократные убийства. И что? Хоть кто-то сидит у экрана и кричит: «какого чёрта он убил человека?». Не кричит. Потому что — да. Нормально. Ни для кого не секрет, что когда-то давно почти каждый носил с собой оружие и не стеснялся им пользоваться. При чём причина не так уж важна, это не всегда была защита. Оскорбили твою честь? Убей мерзавца. Да только какая честь может быть у вонючей свиньи, для которой в порядке вещей насадить на клинок любого, кто осмелится замарать её мнимое достоинство? Буква закона была иная, к смерти в целом относились без особого трепета, люди оставались дикими, несмотря на то, что звали себя высшим обществом. Но, если углубиться ещё сильнее, мы придём к другому неприятному моменту. К смертной казни. Если сейчас мы впадаем в панику и начинаем жить оглядываясь, услышав новость о том, что в нашем городе кого-то убили кошмарным, совершенно бесчеловечным способом, то раньше маньяки были те же, только действовали открыто. Знаете какой большой ассортимент из видов пыток и казней был придуман нашими предками? Изобилие. Это считалось мерой наказания и способом воспитания толпы, а не жестоким неприемлемым поступком. Никто не шарахался ночами по переулкам в поисках мучительной смерти, стоило всего лишь сделать что-то вразрез с мнением правительства или родиться неугодным большинству, и вот тебя уже тащат на народную казнь, которую будут лицезреть сотни заинтересованных граждан. Это происходило с подачи власти. Никакой гуманности, никакой жалости. Общество росло на кровавом молоке матери, ему это было привычно. Так почему же и мы воспринимаем смерти людей в исторических фильмах как нечто нормальное, если в наше время нормы уже другие? Потому что всё было давно и происходило не с нами. Так скажите, а что изменилось?
– Ничего, – задумчиво ответил Элис, смотря куда-то в угол.
– Вот именно. Ничего. Система одна, только сейчас не принято выставлять свои действия на обозрение. Те же маньяки, те же звери, только с новой крышей.
Я ещё долго смотрел на лидера, закончившего говорить и теперь, откинувшись головой на спинку дивана, закуривающего сигарету.
Подобного рода размышления часто всплывали на наших посиделках, и я каждый раз как в первый, сидел и обдумывал услышанное, переваривал, сам для себя определял с чем согласиться, а с чем — нет. Всё чаще начинал ловить себя на мысли, что постепенно менялся под влиянием своих друзей, и это не было чем-то плохим. Я учился смотреть на вещи по-новому. Жить по-другому.