Дикие

- Если только Хэнсон, - развел руками в стороны оборотень.

- Плохая идея, - покачал я головой. Волчица без нюха, много она тут напроверяет. – Кто-то еще?

- Саманта попросила выходной. А Хэнсон одна зал не вытянет.

Я продолжал рассматривать ящики и тихо звереть. Знаю я, почему Саманта попросила отгул, знаю я, кто виноват в том, что виски пришел дерьмовым, знаю я, что…

- Босс? – голос Тобиаса выдернул из мыслей.

- Оставайся здесь, - бросил пиджак на ближайшую коробку, - а я пока постою за баром.

- Решили тряхнуть стариной?

- Если не заткнешься, решу тряхнуть тобой, - улыбнулся, разворачиваясь на каблуках. – Где твоя запасная форма?

- В шкафчике.

- Чистая? – обернулся, уже держась за ручку.

- Обижаете, босс. Только она вам коротка будет.

- Подкатаю рукава, остальное – не принципиально.

Рубашка официанта действительно оказалась чиста и… мала. Я плюнул на форму, убрал одежду в шкафчик, и вышел в зал. Между столиками сновали Хэнсон и Лиам – третий официант. Они проверяли салфетницы, сахарницы и тому подобную мелочь. Я выругался еще раз сквозь зубы. Может, дернуть кого-то из официантов клуба или ресторана? Так себе идея, сегодня среда – ни то, ни другое не работает, за оставшиеся десять минут до открытия даже оборотни не доберутся до «Берлоги».

Дерьмо.

Взгляд снова упал на новенькую. Девчонка заставила нахмуриться еще сильнее.

Кристин Хэнсон… От нее будут проблемы, от нее будет очень много проблем, но…

Хмурое выражение на роже сменил оскал.

Малявка стала действительно интересной. Очень хороша – стройная, гибкая, аппетитная, настолько, что мне, как щенку, приходилось себя одергивать, напоминать, что трогать девчонку нельзя. Но с каждым днем причина существования этого самого «нельзя» казалась все более и более несущественной. С другой стороны, и трогать ведь можно по-разному…

Я улыбнулся еще шире, тряхнул головой.

К тому же это такой отличный повод подергать за усы старика Джефферсона. Не то чтобы мы враждовали, скорее наоборот, но не давать ему расслабляться – полезно. Для нас обоих.

Я хмыкнул и вскрыл банку оливок.

Для Джеймса же будет лучше, если он поторопится.

Проверил кофе машину, включил музыку, отвернулся к бутылкам, прикидывая, хватит ли того виски, что есть в зале, на сегодняшний вечер.

- Конард? – голосок Кристин за спиной раздался как-то неуверенно. – Почему ты тут?

- Очевидно, потому что Джеймс там, - прозвучало гораздо грубее, чем я рассчитывал.

- Ты всегда так тупо шутишь, когда чем-то недоволен? – Хэнсон скривила мордашку.

- Разве похоже, что мне смешно?

- Хватит брызгать ядом, на барной стойке следы останутся. Могу я помочь чем-то?

- Просто хорошо выполни свою работу. Этого будет достаточно.

- Да, большой босс, - широко и задорно улыбнулась девчонка, а уже через пятнадцать минут в «Берлоге» появились первые посетители, и я выкинул из головы все мысли.

Все-таки чертовски давно я этим не занимался. Но на удивление сноровку не потерял: руки помнили, что и как делать, что и как смешивать. Хотя, должен признаться, работал в целом я гораздо медленнее того же Джеймса, а ведь и он не то чтобы «бармен от Бога». Бар потихоньку заполнялся, Хэнсон и Лиам сновали от столика к столику, на кухне булькал фритюр, звонил в колокольчик Скотт.

Вдруг вспомнилось, как когда-то давно выглядело это место, как когда-то давно мне хватило смелости, наглости и глупости начать.

Сумасшедший волк. Дурной, слишком молодой, с мятой двадцаткой в кармане и бешенством в душе.

Меня поперли из стаи. Сейчас понимаю, что поперли из-за моей же глупости, но да что уж теперь… Молодой дурак. Сколько нас таких? Кому на месте не сидится, кому кажется, что они умнее, сильнее, быстрее, круче? Да каждый второй волк такой. Животное начало – соревнование у оборотней в крови. И похер с кем соревноваться, хоть с самим дьяволом.

Нет бы немного подождать, нет бы просто пересидеть, но я же не могу просто сидеть? Нет. Конард-придурок-Макклин всегда считал, что ожидание для неудачников. В итоге оказался с мятой двадцаткой вне стаи, в чужом городе, полный «праведного гнева» и честолюбивых, дерзких планов.

Я влюбился в это место сразу, как только увидел. Это как любовь к тачке или мотоциклу – ты видишь и понимаешь, что вот он, монстр души твоей. Только он даст тебе тот драйв и кайф, который нужен. Как доза, как стакан ирландского виски для Хемингуэя.

Тогда… десять лет назад «Берлога», само это здание, было похоже на хреново замаскированное гетто. Бычки, пустые жестянки из-под пива, вонючая стоянка, на которой в основном по ночам останавливались дальнобойщики, неумелые, кривые граффити, местами битые и заделанные фанерой окна, дешевый рок из колонок и обоссанный сортир. О, если по чему и стоит судить о популярности и контингенте бара, так это по его сортиру.

Стены «Берлоги» повидали многое.

Я устроился барменом. Особых навыков Люк от меня не требовал: знай себе разливай пиво для дальнобойщиков, джин с тоником для «дамочек» и паленый виски для тех, кому хочется приключений. От того виски голова на следующий день гудит так, что смерть кажется тебе благословением.

Веселые были времена.

Я разнимал дерущихся проституток, сутенеров дерущихся проституток, местных наркош и бандитов, отмывал полы от пива, блевотины и крови, чинил и чистил те самые сортиры, иногда подменял на кухне ушедшего в очередной запой повара, проверял счета и вел учет, спал в коморке, в которой сейчас, по старой памяти, иногда работал, держал старые документы и проводил собеседования, разбирался с местечковой мафией.

Тогда, десять лет назад, здесь редко появлялись оборотни, только такие же отщепенцы, как и я, но они не задерживались. А вот я задержался. Сначала, чтобы просто выжить, потом – чтобы получить это место себе.

От местных бандитов избавиться получилось просто, но процесс был чертовски долгим. Пришлось выслеживать и отлавливать по одному, с кем-то достаточно было просто поговорить, кого-то пришлось убить. Старина Люк долго не мог поверить своему счастью, когда однажды в день сбора дани никто не появился. И через неделю, и через месяц, и через полгода. Я же продолжал протирать стаканы со сколами и молчать.

Люк был человеком. В принципе, неплохим малым: он принял меня на работу, позволил ночевать в подсобке, платил немного, но столько, сколько мог. Бывший хозяин «Берлоги» любил закладывать за воротник, погонять шары на бильярде, отстойное кантри и пережаренную картошку. А когда надирался, садился в самом конце барной стойки, рядом с допотопным телефоном, которым никто никогда не пользовался, открывал засаленный и замусоленный сборник коротких рассказов папаши Хэма и читал. А примерно через полчаса такого чтения отключался прямо за стойкой. Как-то Люк сказал, что так он видит, как Хемингуэй сидит напротив и черкает, черкает в своем блокноте и на чеках... Может и видел, кто его знает. Иногда мне казалось, что Люк – динозавр, что он гораздо старше, чем говорит и выглядит, хотя уже тогда выглядел он на добрую сотню.

Через пять лет после моего появления здоровье у старика стало совсем ни к черту: отдышка, слабость, утомляемость, пятна на ладонях, он стал еще более рассеянным, чем был, нередко из носа текла кровь, его запах изменился… стал еще более кислым… нездоровым.

Я почти пинками тогда затолкал его в больницу, чуть ли не привязал к байку и не отвез силой.

У Люка диагностировали цирроз печени.

Еще бы чуть-чуть и старик скатился бы в третью стадию, где пересадка, хождение под себя и прочие «радости жизни». Вот только не было бы той самой пересадки – Люк был слишком стар для этого.

В общем, успели мы вовремя. Через год бывший хозяин «Берлоги» вернулся в строй и стал почти другим человеком. Смерть его напугала. Сильно напугала. Настолько, что он соблюдал диету и режим, посещал ААА, а глядя на бутылки с виски горестно вздыхал, теребя в руках чертов сборник Хемингуэя. Хватило, правда, старика Паттерсена ненадолго. Примерно месяца через два после того, как он вернулся, я застал его с другой стороны барной стойки, тянущегося за бутылкой с пивом.