Межлуние

Вступив на старинное мощение площади, колонна распалась, и осужденных усадили на подготовленную для них трибуну. Дождавшись, пока важные гости, без которых не обходилось ни одно аутодафе, займут свои места, главный инквизитор Эспаона кардинал-епископ Себастьян де Анкарри с чувством зачитал вслух клятву, обязуясь сохранять догматы и символы веры, и искоренять ересь. Согласно традиции, присутствующие повторили за ним каждое произнесенное слово. Выполнив свой долг, он уступил слово кардиналу Александру Серра, выступившего с пламенной проповедью во имя борьбы с ересью.

Сидящая среди других обреченных Аэрин не слушала проникновенную речь, и рассматривала наблюдателей, с нетерпением ожидающих ее смерти. Вот они, те самые лица, под светом солнца казавшимися позолоченными масками, под которыми прятались порочные стремления. Увы, их выдавали глаза, отражающие безумный огонь, разгоревшийся как только им стоило приблизиться к месту казни. Он вырывался при каждой произнесенной ими фразе и, порой, угадывался в ином движении. Еще немного и под их нетерпеливыми взорами вспыхнет приготовленное масло.

Она не сразу заметила произошедшие изменения и только по интонации определила, что сменился выступающий. Теперь это был чтец инквизиции, зачитывающий приговоры. К тому времени, как он приступил к провозглашению имен, клетки, в которых доставили осужденных, сняли с колес и установили перед трибуной.

С первым же названным чтецом человеком начался очередной этап позорного акта. Подозреваемого в ереси завели в деревянную клетку, заставив встать на колени, и священник тихо спросил его о чем-то. Арестант с готовностью кивнул и отрешенно выслушал обвинение чтеца, пока в соседнюю клетку повели следующего еретика, к которому обратился все тот же священник. Очередь медленно двигалась и вот, оставаясь последней, кто еще не стоял в унизительной позе, дава почувствовала, как ее подняли руки монахов. Мужчины перенесли девушку на себе, подставив мускулистые плечи, и втолкнули в клетку.

— Дочь моя, встань на колени и раскайся, — попросил священник, рассматривающий девушку через прутья.

— Не могу. Мне повредили суставы, — извинилась она, словно обсуждая незначительную мелочь, не стоящую внимания.

Священник не поверил и подозвал монахов, с готовностью приподнявших легкое тело. Они отпустили ее и она тут же, не проронив не звука, упала на бок. Туго связанные в запястьях руки не позволили ей смягчить удар. Уже по неестественному положению вытянутых ног становилось понятно, что она говорила правду. Монах задрал край сан-бенито и тут же отпустил его, обнаружив обезображенные и налившиеся красной опухолью колени. Он посмотрел на священника и отрицательно покачал головой.

— Раскайся в ереси, попроси о прощении, и избавь себя от новых страданий, — искренне жалея даву, сказал он.

— Мне не в чем раскаиваться, — приподнявшись на локтях, ответила Аэрин.

— Дитя мое, облегчи свою ношу, признай вину, — продолжал клирик, тронутый стойкостью девушки.

Он заметил вырванные ногти, как и другие следы пыток, оставившие на ней свой отпечаток, но не сумевшие окончательно уничтожить ее красоту.

— Помолитесь за моих палачей, падре. Может быть, для них еще есть надежда.

— Ради тех, кому не стоит слышать твои крики, одумайся, — прошептал священник.

Девушка перевела взгляд на жаровню, в которой раздували угли, нагревающие еретическое клеймо, а после на сложенные дрова под столбами.

— Не беспокойтесь обо мне, святой отец. Вы сделали все, что могли. Я не держу на вас зла.

Клирик искал подходящие слова, когда его негромко окликнул чтец.

— Пусть твоя смерть будет легкой, — завершил он их разговор и отошел к монахам.

— Несите ее осторожно. Никто не должен видеть переломы, — прозвучал его голос.

Прочистив горло, инквизитор поднял свиток.

— Аэрин из Рода Урбан, вам вменяется…

Сумевшая самостоятельно сесть дава, выпрямилась, не желая встречать приговор распростертой на грязном полу клетки, и как могла, собрала растрепанные волосы. Она осмотрелась и обратила внимание на прочих осужденных. Большинство не одобряло ее выбор, однако были участливые взгляды, и более того — восхищенные.

— …Решением священного трибунала вы приговариваетесь к смерти через сожжение.

Чтец обернулся к черному бархатному балдахину, укрывающему от нестерпимого зноя восседавшую в отдельной ложе духовную элиту, и председатель трибунала священной инквизиции вновь взял слово.

Потребовав тишины у бормочущей толпы, заждавшейся решительных действий со стороны инквизиторов, кардинал-епископ огласил помилование примеренным с Собором и Священными Ликами. Не надеясь узнать о неожиданном решении, Аэрин закономерно не услышала своего имени.

Обратного пути не было. Обреченных отделили от остальных, — а в случае с Аэрин, от нее отвели помилованных, и по одиночке повели к столбам. Где-то вдали послышались раскаты грома, впрочем, не замеченные из-за яростного крика только что клейменного еретика. Столь долго подготавливаемая карательная машина пришла в губительное движение, и никто и ничто уже не остановило бы ее массивные шестерни.

Не нашедший иного выхода, или испугавшийся нестерпимых мучений, приговоренный к казни еретик согласился исповедоваться, и после краткого признания священнику был задушен прямо у столба. Монахи подожгли дрова, и первый приговоренный скрылся в дымном языке огромного костра.

Поглотив очередную жизнь, монструозный механизм требовал следующую, и она была ему незамедлительно предоставлена. Еще один приговоренный к сожжению сдался, едва затеплился огонь и повторил участь предыдущего еретика, отступившегося от своих воззрений в последний момент.

Пламя вершило суд. Возможно, кто-то находил в поступках инквизиции логику, но Аэрин принимала аутодафе за бессмысленную и беспощадную бойню. И не существовало предела для тех, кто нес ответственность за происходящее. Занятые привязыванием к столбу монахи не придавали значения громовым раскатам. Лишь некоторые зрители, бросали озабоченные взгляды на потемневшее с севера небо, надвигающееся на город черной стеной, мерцающей всполохами ветвистых молний. Гроза неумолимо приближалась и в любой момент могла прервать казнь.

Не желающий попасть под ливень и шквалистый ветер Себастьян де Анкарри принял решение сжечь остальных еретиков одновременно, нарушив священный регламент. Без долгих раздумий, монахи схватили оставшихся еретиков. Мгновенно позабыв об аккуратности и соблюдении каких-либо правил, они рвали шнуровку одеяний, чтобы приложить клеймо к оголенной спине. Серия криков прокатилась по Заветной площади.

Грубые руки согнули Аэрин в дугу, и она почувствовала прикосновение раскаленного металла. Не крика, не стона, не бранного слова, не услышала ни одна живая душа. Даже палач, на секунду засомневавшийся в раскаленном металле, держал клеймо дольше положенного. Однако, не смотря на предполагаемую ошибку, на коже девушки все-таки остался нестираемый след.

Из толпы донесся удивленный возглас.

— Ведьма! — Крикнул уверенный в своей правоте, а монахи понесли девушку к предназначавшемуся для нее позорному столбу.

Кожаный ошейник перехватил ее горло, тут же натянувшись и удушая ее, вместо того, чтобы держать, не позволяя упасть. Заметив эту проблему, монахи пропустили еще один ремень под руки давы, прибив его гвоздем с противоположной стороны столба.

С неожиданной громкостью и мощь прогремел взрыв грома, сотрясший небеса и землю. Нависающая над Вилоном косматая тьма, размытая понизу косыми струями, простерлась над головой, и главный инквизитор приказал немедленно зажечь огонь. Растерянный священник, не успевший спросить осужденных в последний раз, не отказались ли они от ошибочных суждений, метался от одного костра к другому, выпрашивая раскаяние. Когда он добрался до места казни Аэрин, пламя охватило нижние поленья, и затушить костер уже не представлялось возможным, равно как и подойти к нему на близкое расстояние.

— Раскаиваешься ли ты? — Вопрошал он сквозь крики боли, треск гудящего костра и шум толпы.