Межлуние

— Это оскорбительно, — не сразу подобрав нужные слова, заметила Элизабет.

— Они хотят вас убить?

— Без всякого сомнения, им бы очень хотелось этого. Впрочем, у них не хватит смелости, что обернется для меня бессрочным заточением. Признаюсь вам, я рассчитывал расшевелить осиное гнездо. Посмотреть, кто встанет на мою сторону, а кто выберет оппозицию. Удар по Сагро сбил улей на землю, и теперь они кидаются на того, кто, по их мнению, держал в руках палку и несет угрозу остальным.

— Неужели, нашлась сила, способная сломить Джакоба?

— Она скрыта от непосвященных, мой дорогой Франческо.

— Кто бросил нам вызов?

— Темпоре, Парадис и Сиццио. Мои друзья из Вецци воздержались от участия в этом судилище. С тяжелым сердцем, ибо я не желаю гибели своим врагам, мне придется собирать армию и дать бой. Элизабет, незамедлительно отправляйся к вице-королю Протектората, а затем в Сагро. Нам нужно заключить с ними политический союз. Франческо, мой мальчик, собери всех, кого найдешь в городе и проведи смотр. Ты останешься в Ая с малым гарнизоном, чтобы прикрыть мне тыл и вышлешь мой легион, как только он соберется в этих стенах. Ступай сейчас, нам дорога каждая минута.

Вампиро кивнул и исчез в ночи.

— Зачем нам союз с Эспаоном?

Анзиано опустился в кресло.

— Я дам тебе снадобье. Особое лекарство. Когда ты прибудешь к вице-королю, то найдешь его в объятиях свирепой болезни, весьма необычной для наших мест, равно как и неизлечимой по мнению личного врача. Он будет бессилен что-либо сделать. Тебе надлежит вручить письмо от Семьи Миллениум и остановить лихорадку.

В глазах Элизабет, так хорошо знакомой с различными средствами, проскочила искра понимания.

— Что касается Сагро, то здравие Дио, напротив, будет влиять на эту семью самым пагубным образом. Нам нужно поддерживать его до тех пор, пока мы не найдем более надежного союзника. Теперь иди.

Оставшись один, Дон Норозини подозвал прислужников и в их сопровождении выступил к Ая. Его путь пролегал по иным лестницам, анфиладам и комнатам, через которые он спускался ранее.

Теперь он знает, кто выступает против Семьи и мечтает о ее низложении. Трусливые Доны, окружившие себя наемными телохранителями, лишь заперли себя в нерушимом городе, предоставив ему возможность настигнуть противников в одном месте.

Анзиано чувствовал, как по жилам растекается приятная пульсация решимости: прочь сомнения и былая осторожность! С верными союзниками он не боится ни войны, ни смерти.

Еще размышляя над этим, глава Миллениум заперся в кабинете, оставив охрану за дверью, и коснулся ладонями каменной столешницы. Уже никто и ничто не сможет противиться его воли или спутать заблаговременно спланированные действия. Здесь и сейчас ему под силу вырвать ягненка из когтей разъяренного льва, и пронзить мрачные тучи надвигающейся угрозы поражения, взлетев над ними к блистательному триумфу.

Не все прямые пути ведут к победе и славе. Иногда достаточно незначительной детали, какой-нибудь постоянно ускользающей от взгляда мелочи, чтобы разгромить несокрушимые армии или свергнуть великие империи. Знал ли вице-король о том, что все привезенные из Вилона эспаонские терции отборных солдат не защитят от одного-единственного врага? Догадывался ли, что личный повар, врач, переводчик, адьютант и секретарь не оградят от коварного замысла? Задумывался ли над тем, чьи руки собирали состриженные с его головы волосы или стирали одежду?

Впрочем, это не имеет значения. Дон Норозини вынул из шкатулки черный короткий волос и положил его на каменную столешницу, отзывающуюся на любое, самое мимолетное касание. Вот она, чистая и первозданная власть. Она лежит перед ним и зовет к себе. Надо лишь протянуть руку и взять ее.

Анзиано накрыл ладонью волос. Suae quisque fortunae faber* — прошептали его губы.

*(каждый кузнец своей судьбы. Прим. Авт.)

Подняв голову к безмятежно-голубому небу, он не попросил у воздушного океана милости, ибо стихия безучастна к страданиям смертных. Он искал способ спасения, столь желанный в роковой миг.

Эспаонский солдат толкнул его в спину, наплевав на благородное происхождение и связанные руки коммондера. Двуголка упала и тут же была присвоена мерзко ухмыляющимся доном.

— Ах ты, гнида! — Крикнул Рубен и бросился на помощь, за что тут же поплатился.

Его сбили с ног, и бесцеремонно потащили по камням, сопроводив ударами под ребра рукоятями пистолетов.

— Бриатские собаки! Мы научим вас хорошим манерам, — произнес на футровском эспаонский командир, обезобразив ужасным акцентом изящный язык.

— Смотри и не смей отворачиваться! — Добавил он, подозвав к себе солдата с плетью. — Иначе я прикажу выпороть тебя, как слугу!

Джонатан поднял голову на длинную виселицу, где на ветру качались четверка пустых петель, под которыми уже были расставлены пустые бочонки. Остальной команде, закованной в кандалы, лишь оставалось в молчании наблюдать за процессом казни.

Рубен все еще порывался что-то сказать, и ему затолкали кляп. Один за другим, на помост поднялись обреченные офицеры Политимии, которую не было видно со двора форта, и, подталкиваемые солдатами в кирасах, взгромоздились на неверную опору. От вида сломленных собратьев, душа разрывалась на части и наполнялась тоскливой горечью.

«Служить рядом с вами было для меня честью» — По губам Семюэля прочитал коммондер.

— Мы выжжем вашу ересь! — Торжественно провозгласил дон, немедленно отдав распоряжение.

Бочонки со стуком попадали на доски помоста, и с резким хрустом выпрямились веревки.

— Смотри, — наслаждаясь превосходством, торжествовал эспаонец.

Когда у него не осталось сомнений в безжизненности висящих тел, то он указал на Джонатана.

— Теперь его очередь.

Коммондера подхватили под руки и заставили пройти последние шаги по бренной земле. Грубая петля затянулась на горле, а ноги почувствовали, как качается бочонок, едва удерживающий человеческий вес.

Эспаонец медлил, желая, по-видимому, найти в глазах коммондера страх или отчаяние.

— Ты думал, меня можно одурачить?

Он повернулся к строю и жестом вызвал к себе двух солдат.

На брусчатку втолкнули Кэтрин. Растрепанные волосы, покрывающие ее плечи, развевались под порывами ветра. Сердце коммандера якорем упало в желудок.

— Мы поймали ее еще вчера.

Гирпер взглянул в ее глаза и непроизвольно дернулся.

— О! Не так просто с ней попрощаться? Тогда имей в виду. Очень скоро сеньорита познакомится с моим гарнизоном, а затем с инквизитором. Могу поклясться, в твоих мертвых глазах отразится ее костер! Всем матросам поставят клеймо перед продажей в Южный Полумесяц, где их ждет рабство до конца жизни! Повесить эту собаку!

И прежде, чем бочонок вышибли, эспаонец вцепился в огненную гриву девушки, вынудив ее поднять испуганное лицо…

Джонатан тихо застонал во сне и перевернулся на спину.

Тяготы и лишения воинской службы могли вымотать кого угодно. Стоит ли упоминать, какова ноша флотского офицера, измученного постоянным преследованием и изведенного подозрениями? Как ему доверять команде, если среди них прячется шпион, способный отправить их на морское дно, виселицу или костер?

Лунный свет прорвался в щель между неплотно задернутыми шторами и скользнул по каюте, отражаясь от металлических предметов и просвечивая бумажные карты. На секунду задержавшись в окуляре секстанта, он перескочил на зеркало компаса, чья стрелка указывала на медленно приближающийся восток, указанный на кольце сторон света. Пробежав по лицу спящего, серебристый луч пересек пол, и втянулся обратно за шторы.

Коммондер проснулся, почувствовав изменившийся крен: ни один из бортов уже не принимал на себя ветровую нагрузку.

— Какого черта? — Спросил он сам у себя, услышав шаги матросов на верхней палубе.

Он поспешно сгреб со стола пистолет и, не забыв запереть каюту, выскочил наверх.

— Сэр, мы поменяли курс!