Затмение

По возвращению — всех подростков ставим вторыми номерами к стрелкам нугари и пока хоть чему-то не научатся — пусть не мечтают вообще ни о чем другом.

От пылающего дома уже слишком некомфортно пышет жаром. Не перекинулось бы на городок.

Хотя нет — смотрю освобожденные аборигены уже вовсю тушат устроенный нами пожар. Вот и ладно! Это точно — сугубо их головняк. МЧС у нас нет. Пусть хоть с чем-то сами справляются.

Все же отдаю распоряжение Мастифу — выделить своих бойцов им в помощь. Чай не слишком перетрудились.

…Пленных врагов согнали в плотную и тесную кучку в стороне — у самых ворот подворья. Их человек двадцать. Целых и не очень.

Подходим к сдавшимся. Молча оглядываю изрядно закопченные рожи недавних хозяев поселка. Только глаза и зубы сверкают. Недобро. Однако — еще и фасон пытаются держать уроды мохнорылые! Все как у приматов: демонстрация оскаленных клыков — первый признак доминирования и агрессии… Да и пожалуйста — посушите зубы напоследок… покойнички.

Замечаю среди них пару совсем еще щенков, под стать недавно убегавшему от меня. Молодых волчат с собой «на стажировку» взяли? Курс молодого бойца пройти? Пришло их время «становиться мужчинами»? Ну-ну. А повзрослеть-то и не успеют уже ваши мальчуганы…

Ибо, скидок на возраст не будет.

«Был пацан — и нет пацана. Без него на земле весна…»

Вокруг пленных — неподалеку, но все же на расстоянии, группируется кучка местных, по каким-то резонам не принимающих участия в суетливом тушении особняка. Пережитый страх перед грозными завоевателями еще не отступил до конца — потому мирняк нугари бессознательно дистанцию между собой и оккупантами выдерживает.

Присматриваюсь к этой группе повнимательнее. Становится вполне понятным по каким причинам эти люди получили такие поблажки: вызволенные из «бусурманского полона» нугари, выглядят весьма неприглядно и местами даже жутковато. «Крипово», как среди молодняка говорят.

…Все в синяках, кровоподтеках, ранах. На некоторых, реально — практически «живого места» нет.

Истерзанные девушки в грязных лохмотьях, оставшихся от некогда светлых рубашек, заскорузло «стоящих колом» от засохшей крови. Перепуганные, непривычно безмолвные дети. Затравленно и злобно зыркающие исподлобья мужички.

Бледные восковые лица и без того светлокожих нугари — даже в предрассветной серости напоминают гипсовые маски. Только у масок не бывает таких синяков под глазами. Здесь они были у всех. И не только у подвергшихся побоям. У многих черные полукружья на пол лица: не от физического воздействия — от усталости, тревожной изнуряющей бессоницы и пережитого наяву кошмара.

Да — видно от души порезвились ублюдки! Наураганили. Животные!

Вдоволь наигравшись желваками и отскрипев зубами, снова поворачиваюсь к пленным. И наверное у меня на фейсе, что-то отражается. Опа! Уважаемые, а чего это мы фасон уже не держим? Замерли столбами и глазенки в пол роняем? Быстро что-то вы всю свою недавнюю крутость высрали…

А ведь они не столько от злобы, но больше от страха загнанно скалятся — зубами как кинжалами сверкая. Этот страх, вытеснивший все остальное, без труда угадывается в грязных лицах, обрамленных короткими бородами.

Особенно легко он читается на мордах их молодняка.

Ну да, молодые — самые отмороженные, как правило. Не слишком изощренные за недостатком опыта, но безжалостные до полного беспредела. Могу представить как именно эти юные зверьки над «белыми» девчушками глумились. Играй гормон — война все спишет…

Но не свезло вам нынче, юноши! Не в этот раз, котятки. Не пролезло. Не списала… Война она такая — сучка непредсказуемая. Сейчас — ты, а через миг — уже тебя! Только поздно вам об этом задумываться, да и ни к чему уже сие знание. Не пригодится. Зачем на пороге небытия головы мирской ерундой забивать? О вечности размышляйте. До нее совсем недолго осталось. Полшажочка…

Впрочем и мне ни к чему все это. Какая разница — кто и как резвился? Карать мы их — без измерения индивидуальной глубины грехов будем. Оптом. Но прежде клиентов допросить надо. Тщательно и вдумчиво. Для выявления особей, которые впоследствии еще могут быть полезными. Такие экземпляры — еще поживут какое-то время. Но плохо и больно.

Ну а вопросов у нас множество. Кто такие? Откуда? Количество? Здесь и там. Местонахождение портала и его владельца. Текущая обстановка с обратной стороны. И многое другое.

Так что, чумазые — сейчас мы с вами будем играть в партизан и гестапо. Согласен — не самая веселая игра. Потная и грязная. Вам уж точно не по кайфу будет! Мне и самому она не нравится, но есть такое слово: «надо». Кого бы из наших к этому делу приспособить? Если желающих поманьячить не найдется — самому ведь придется. Надеюсь, хоть Валек в помощи не откажет. Да еще шериф, возможно посодействует — ему, как-никак, подобные злодейства по профилю положены.

— Кто старший? Может быть ты, падаль скотская? — почти вплотную приблизившись к пленным упырям, спрашиваю ближайшего ко мне персонажа. На русском. Не расчитывая на понимание, а просто от желания услышать голос врага и немного «подзавестись». А то стоят такие скромняги — просто материнскую жалость, всем своим видом вызывают. Животные!

— Чего молчим, уроды?

…А в ответ тишина. Ни один сучок даже глазенок от земли не кажет!

Не разумеете? Да и ладно! ОК. Сейчас на международном и без меня любознательные вопрошальщики найдутся. Пытливые умы — так сказать.

А мне на операцию надо. Рану зашивать. Я вообще, больной. Сейчас вон Мастифу процедуру поручу и удалюсь с чистой совестью.

Подскакивает со свежей инфой Тар, успевший по-быстрому пообщаться со своими здешними соплеменниками. Дергая щекой и бровью и энергично жестикулируя, начинает торопливо говорить. Проняло моего приятеля не по-детски — так, что еле успеваю понимать…

— Который? Вон тот? — перебиваю впечатленного парнягу на середине его очень эмоционального рассказа.

Бешено сверкнув глазами, союзник кивает.

Почти дружелюбно, задорно подмигиваю герою повествования.

…Освобожденные местные утверждают, что одним из главных у захватчиков — был именно этот, внешне неприметный и блеклый, сухонький старикан с лицом древней мумии. Сейчас, абсолютно ничем не выделяясь из группы пленников — дедок стоит среди своих нукеров и смотрит «в никуда», ничего не выражающими белесыми подвыцветшими глазками. Не моргая и не шелохнув всклокоченной бороденкой. Он похож на дневного филина. Разбуженного и тупого спросонья.

Вождь нугари уже спокойнее заканчивает свой рассказ.

…Этот старый сморчок лютовал и измывался над девушками похлеще иных, молодых-голодных. Изгалялся немыслимо. Видать не получалось у него по-нормальному — вот и возбуждался, как умел. Или злость за своё мужское бессилие на них срывал. Соски́ сигаретами прижигал, о лица окурки тушил — и это я еще самые лайтовые стариковские шалости озвучиваю, без совсем уж ублюдских подробностей…

— Ты кто, пёс? Чьих будешь? — еще шире улыбаюсь ему. «Влюбленным Чикатилой». Очень неторопливо достаю «вишню» и медленно, давая вдоволь налюбоваться хищным и голодным сверканием лезвия в отблесках костра — подношу к задергавшимся ресничкам. Получаю удовольствие от зрелища и без того острого от испуга — еще более сузившегося зрачка.

Старый выродок воняет кислым потом и что-то бормочет себе под нос… Похоже на «пароходы» на английском или «щипцы» на нашем. Или на «Швейцарию»…

— Чё ты мне тут шипишь, дедушка? Какие пароходы? Какая к свиньям «Швейцария»? Кто ты есть, говорю ублюдок, — это уже на английском.

«Бастард» вскидывается худым, в отблесках пламени кажущимся еще более морщинистым лицом, с куцыми усишками и бороденкой и зябко передернув тщедушными плечиками, снова что-то невнятно шепелявит.

Расслышав и распознав в этом шипении какой-то недоступный мне смысл — радостно взревев голодным львом, с холма увидевшим сломавшую ногу антилопу — чуть не снеся меня в сторону, как кеглю, подскакивает Серб.

— Горан, это албанцы, — моргая как ребенок на новогоднюю елку, вываливает он.