Затмение

— Все нормально, Егор! Все нормально. На месте глаз. — сквозь треск прогорающего особняка, почти в самое ухо нежданно журчит-шепчет тонкий голосишко Кэти. Двумя прохладными руками девушка крепко, но вместе с тем осторожно и ласково прижимает мою больную горящую головушку к металлическим пластинам на своей плоской груди… От кевлара, обтягивающего её бронежилет — абсолютно неожиданно пахнет сиренью и свежестью какого-то парфюма. Успокаивающе и очень приятно! Восхитительно и чудесно. Этот мирный и уютный запах женщины, внезапно совершенно меня расслабляет и я послушно обмякаю в ее руках…

Всё — кончилась истерика! Или что это было? Во всяком случае, что-то весьма её напоминающее.

Прохладные и нежные девичьи руки аккуратно и бережно промывают рану и перебинтовывают многострадальную голову.

Обретаю возможность видеть мир трехмерным, после чего окончательно успокаиваюсь.

— Только зашить надо обязательно, — сообщает Кэти, всовывая в мои трясущиеся ручонки фляжку художника, ускакавшего куда-то «довоевывать» и «порядки наводить», — Я зашью — не переживай. У меня ведь медицинское образование. Не законченное правда, но уж с таким пустяком — справлюсь. Легко. Там всех дел-то… — её чудесные, волшебные руки гладят меня по небритой щеке. Как испуганного ребенка.

Киваю, соглашаясь. Мне сейчас стыдно. Очень. Что это было? Страх, конечно. Я ведь решил что мне уже точно — всё. Что эти трое меня по-любому размотают.

— Угу. Сейчас со всем срочным и неотложным разгребемся и зашьешь. Спасибо тебе, Катя.

— За что? — округляя глаза, не понимает она. Или скорее всего — щадя мое мужское самолюбие, делает вид, что не понимает.

— За то, что ты есть, — и больше ничего не добавляю.

Ох и трахну, все же я тебя, Лара Крофт! В знак благодарности за деликатность и нежность. И не только. Чуйка вещует — тому быть! Когда-нибудь.

Слегка качнувшись, встаю на ноги. Равновесие восстановлено. Во всех смыслах. Прямых и переносных. Всё — я полностью в норме. Всё прошло. Я вернулся. И все же не удержавшись — злобно пинаю лежащий рядом труп бородатого, мстя ему за свой только что пережитый животный ужас.

Прошу вернувшегося друга полить на руки. А то липнут ко всему — аж противно.

Как всегда — я весь, с головы до ног, уделался в противно-липкой бурой субстанции. Броник впереди залит кровищей по самые яйца. Моей и чужой.

Полив, Валя снова сует мне свою «заветную» флягу. Прямо чуть ли не в зубы запихивает. Пью адский, но отлично и быстро прочищающий мозг напиток с настоящим удовольствием. Притянув себе под нос голову Кэти, по-бомжацки «занюхиваю» крепкий алкоголь её волосами.

Глядя на удивленное лицо девчонки Шептун весело гыкает.

Налетевший предрассветный порывистый и резкий ветер приносит с собой прохладный и освежающий редкий и мелкий дождик.

Судя по прилично отсыревшей одежде он не прямо сейчас начался — просто нам не до него было

Княжий терем горит. Жарко. Треск пожарища и крупные хлопья пепла падают с неба. Жирный и густой чад лезет в ноздри. И норовит добраться до моего единственного непострадавшего глаза.

— Ну что тут у нас? — скрывая смущение, деловито откашливаюсь.

— Кто цел остался — побросали свои сабли и сдались. — согласно субординации, снова вступившей в силу одновременно с возвращением командира в разум, докладывает Валентин, — Киерены в полном составе поддались на агитацию и пропаганду и резво ускакали в родные прерии. К нам — ни один даже не полез. Твой Таксан — просто орел степной. Как по нотам разыграл. Все грамотно сделал. Ворота открыты. Наши входят в город.

От души приложившись к возвращенной мной фляге — Валя громко отрыгивает и неэстетично утирает губы рукавом.

— Прошу прощения, Екатерина… Хотя ваше: «фи» здесь не совсем уместно. «Кто воевал — имеет право у тихой речки посидеть»… А ведь все получилось, Егор! Как мы их! Это все твой фарт! Только чего ты вдруг в ту сторону в одну каску поскакал-то? Без ансамбля, сам бля, один бля…

…Ну всё, понеслось! Бла-бла-бла… Друг стрекочет новым пулеметом на гарантии. Не захлебнулся бы родимый. От перегрева ствола. Это не совсем он вещает — это с ним на пару, постбоевой отходняк сейчас тараторит. Со скорострельностью стопятьсот выстрелов в минуту. Дело такое, индивидуальное и всякий раз непредсказуемое — у кого-то проявляется в мелкой непрекращающейся дрожи, у кого-то вот в таком говорливом состоянии — не заткнешь. У меня вот: на этот раз в настоящую истерику трансформировался.

— Так что: всё — вери вел, как сказал бы наш ирландский друг! Индейцы рассеяны, трубы трубят, скальпы сушатся! Хорошие парни в белых шляпах победили зло и наказали негодяев! Только вот я… — Шептун понижает голос и быстро воровато оглядывается через свое широкое плечо.

— Кстати, а где он? Шериф где, говорю? Потери какие? — сбиваю его волну. — Бусурман — много в живых осталось? Кто они? Откуда? Главного еще не выявили?

Под бодрый и уверенный перестук копыт — на сцене появляются новые действующие лица. Наши основные силы. Подмога. Вернее — авангард её. Маму его! Помогальщики, мазафака! «Ваши кони — тихо ходют»! По ковбойски лихо соскочивший с седла Мастиф — радостно оповещает начальство о том, как им пришлось притормозить уже почти у самых ворот. Из опасения, что все же придется биться с густо вываливающей из города толпой киеренов. Но не высказав ни малейшего желания вступить в бой — те, мелкими конными группами рассыпались по окрестностям и растворились в утреннем тумане.

Да нет — парни Мастифа совершенно ни в чем не виноваты. Они все сделали правильно. Это уж я так — бурчу по-полководчески. Для профилактики. Ибо: «командир — хорошим не бывает». Да и вообще, что-то я сегодня излишне впечатлительный. Может старею все-таки?

…Прихрамывая и аккуратно потирая вдрызг расквашенный нос, болезненно и осторожно морщась, откуда-то из дыма пришкандыбал шериф О’Конелл.

— Жидковаты оказались… индейцы! — вместо приветствия хмыкает он, — Это им не на колонны из ущелий нападать. А в целом — нормально прошло. Могло быть и хуже. Гораздо. У меня один в минусе. Карло — итальянец, — и непонятно хмыкает, размазывая по лицу кровавую юшку.

— Да. Сочувствую… Не сказал бы, что прямо слабаки. Неплохо дрались, черти, — не соглашаюсь с его оценкой я, — И кстати, мне возможно показалось — приглядываться-то времени особо не было, но по-моему это какие-то не совсем типичные арабы? А?

— Разберемся. Но хотя да — какие-то они… разные. Непонятно. Разберемся, — снова повторяет О’Конелл.

— Пошли, поглядим на супостатов, — предлагает Шептун, стукаясь с ирландцем флягами. Смотрю: эти двое без лишних слов и знания языка — достигли высочайшей степени взаимопонимания. Нашли друг-друга одинокие братские сердца. Колдыри — интернационалисты.

— Ты бы для начала умыться дал нашему другу, Валя.

— Успеется! Чай не на блядки собрались, — беспечно отмахивается художник. — Так для допроса полезнее — страшнее и колоритнее.

Пока идем — размышляю о недавнем, непонятном и опасном чудачестве «интуита» и наконец-то получаю информацию о потерях. Трое наших. Никого из них я близко не знал. Американец. Двое нугари. Один резвый и резкий шустрила прорвался-таки сквозь топоры заслона и горячие молодые бойцы Тара сами спрыгнули с крыши ему навстречу. Зачем? Кровь вскипела? Захотелось удаль молодецкую показать и хлестануться перед Кэти и Эбби, сидящими рядом, на том же сарае? И чего просто в упор — сверху ему в рожу не шмальнуть было? Как это и сделали перезарядившие свои арбалеты девчонки несколько мгновений спустя. Наверное так. Ну и что? «На миру и смерть красна»? Хрень это полная. Смерть априори не красива. Она бесцветна в своей конечной точке… Без цвета. Без звука. Без смысла… Ладно: мертвые в землю — живые за стол…

Почти десять процентов личного состава группы потеряли. Много. Но учитывая масштабность замеса — наверное, все же не слишком. Могло бы быть гораздо хуже.

Нас опять неимоверно выручила ставка на стрелковое оружие.