Страница 16 из 23
— Я хочу их сегодня увидеть.
— Хорошо. Я прикажу их оскопить.
— Иштар!
— Что «Иштар»? — прошипел он. — Сейчас решается моя судьба, а ты пристаёшь с глупыми просьбами.
Хёск взял приставленную к треноге лопаточку и начал помешивать в казане маслянистую жидкость. Лопаточка, как маленькое весло, скользила вдоль бронзовых стенок, образовывая в центре водоворот, над которым перекинулись две еле заметные радуги. «Две дороги в мир Богов…» Кто это сказал? Адэр… Он приехал к ней в замок и повёз её к морю. Помнится, моросил дождик. К тому времени, когда они вышли из машины, дождь прекратился, из-за туч выглянуло солнце. Адэр перенёс её на камень и указал на горизонт…
Сжав кулаки, Малика вонзила ногти в ладони, силясь вынырнуть из воспоминаний, но они подобно разноцветным лоскуткам закружились в хороводе, погружая разум в прошлое.
— Вот и они, — произнёс Хёск и приставил лопаточку к треноге.
Малика обернулась. Из потайной двери появились четыре мальчика-поводыря. Не дети — ангелы: белокурые, светлокожие, с голубыми хрустально-чистыми глазами. Опираясь на худенькие плечи, за мальчиками шли старцы, облачённые в балахоны из домотканой ткани. На грудь спадали седые космы. Затянутые мутными бельмами глаза производили жуткое впечатление.
— Отойдите от шабиры на десять шагов и отвернитесь, — приказал рослый старец.
— Накинь чаруш на плечи, положи зажим на пол, — велел Малике старик с уродливым рубцом на подбородке.
Малика сжалась в комок. Слепые обладают даром, с каким она не сталкивалась. Они видят глазами детей, иначе как объяснить происходящее? А если они видят не только окружающий мир, но и мысли… Воображение молниеносно нарисовало жуткие картины: как роются в её желаниях, как потешаются над чувствами, как поносят имена родных людей.
Один слепец подвёл мальчика к Малике и встал к ней лицом. Второй, не снимая руки с плеча ребёнка, занял место за её спиной. Третий и четвёртый расположились с поводырями справа и слева от Малики.
Не в силах отвести взгляд от бездонных детских глаз, она мысленно повторяла: «Я Эльямин. Я родилась сегодня. У меня нет прошлого и сокровенного. Я Эльямин…»
Голову пронзила боль, словно в мозг вогнали крючья и теперь тянут их в разные стороны. Хватая воздух ртом, Малика продолжала твердить: «Я Эльямин…» И понимала: ещё немного, и рассудок погаснет. «Вдыхай боль. Пей как самый вкусный напиток». Чей это голос? «Я на вершине горы, залитой солнцем. Моё тело осталось в тёмной долине…» Малика посмотрела вниз. Её комната… Иштар… Сидит в кресле возле зашторенного окна.
Посмотрела вверх. Она под куполом. Трепещет крыльями и бьётся в стекло. Всё позади…
Сквозь пелену Малика разглядела терновый ошейник, прижала пальцы к вискам. Жрецы тихо беседовали в сторонке. Шедар куда-то подевался.
— Где Зрячие?
— Ушли. — Иштар поднял с пола зажим. — Надень чаруш.
— Что они сказали?
— Они не увидели твоё прошлое и сокровенное. Сказали, что ты чиста как младенец.
Малика закрыла голову накидкой:
— А настоящее?
— Они увидели меня.
— Будущее?
— Всё хорошо, — уклончиво ответил Иштар. Надел ей на шею зажим и защёлкнул замок. — Хёск! Пора заканчивать.
— Я думал, завтра, — отозвался верховный жрец.
— Сейчас!
Хёск приблизился:
— Она не выдержит.
— Сделай так, чтобы выдержала.
— Не понимаю, к чему такая спешка? — нахмурился Хёск.
Иштар передёрнул плечами:
— Я не знаю, что ещё взбредёт Шедару в голову. Давай закончим с этим и будем спокойно готовиться к коронации.
— Что ещё? — простонала Малика.
— Мы очистим тебе левую руку. Нанесём знак шабиры.
— Татуировку?!
— Это нечто иное.
Иштар провёл Малику в знакомую комнату. Под потолком горела яркая лампа. За окном покачивались ветви дерева. В посеревшем воздухе цветы казались тёмно-синими.
Служители принесли стол с наклонной столешницей и табурет. Разложили на табурете бинты, установили непрозрачные баночки и глиняные черепки. Сидя на кушетке, Малика наблюдала за приготовлениями. Ей самой не терпелось быстрее прекратить пытки над её рассудком, но бинты… Теперь её ждёт пытка над телом.
Хёск притащил небольшой серебряный ящик. Примостив его на кушетке, забрал у служителя кружку и протянул Малике:
— Выпей. Для притупления боли.
Она отшатнулась. Хёск несколько лет поил Иштара противоядием. Кто знает, что он подмешал в воду. Может, они только и ждут, когда она потеряет сознание, чтобы провести свои гнусные ритуалы.
— Я не буду это пить.
Переглянувшись с Иштаром, Хёск отдал кружку. Усевшись на пол возле кушетки, достал из ящичка странный предмет, повторяющий форму кисти с растопыренными пальцами. Матово-белые паутинки создавали кружевной узор. Пластина выглядела хрупкой, и казалось, что нити и завитки сейчас согнутся, повторяя изгибы ладони Хёска.
— Знак шабиры сделан из живой стали. Из этой стали мы делаем шипы на кастетах и ножи для маленьких воинов. Раны после них не воспаляются и быстро заживают.
— Это татуировка… — промолвила Малика не своим голосом.
— У мужей-вестников грубый рисунок, — продолжил Хёск. — А этот знак носили Ракшада и Джурия. Мы привезли его с Острова Шабир. Ему пять тысяч лет. — Перевернул пластину; изнутри она была усеяна иголками, тончайшими, как волоски. — Будет очень больно. Это может вызвать болевой шок. Тебе лучше выпить зелье.
— Я усну?
— Тебе всё покажется сном.
Ей уже давно всё кажется сном: в голове шум, люди в тумане, пол качается, стены изгибаются волной, во рту до тошноты сладко.
— Я потерплю. — Малика сглотнула ком в горле. — Знак будет чёрным?
— Ты же не воин.
Открыв баночки, Хёск принялся смешивать в плошке краски. Время от времени обмакивал в них кисточку и наносил смесь Малике на запястье. В итоге остановился на золотисто-бронзовом цвете.
— Прижми руку к столу вверх ладонью. — Приложив кружевную пластину к кисти, раздвинул Малике пальцы. — Так и держи. Если дёрнешься, знак исказится.
Произнося заклинания на древнем языке, убрал пластину в сторону и принялся втирать краску Малике в кожу.
Иштар сел рядом с Маликой и вдруг обнял её за плечи.
— Закрой глаза, — зашептал он, касаясь губами чаруш. — Мы не здесь. Мы на вершине горы, залитой солнцем. Наши тела остались в тёмной долине, и нам всё равно, что с ними происходит. Слушай меня. Слушай, и я помогу тебе справиться с болью.
***
Адэр несколько дней провёл в архиве, читая воспоминания очевидцев времён правления Зервана. Каждый вечер уходил со стопой бумаг, утром приходил с покрасневшими глазами. Слуги приносили обед и ужин в маленький читальный зал, расположенный по соседству с вотчиной летописца. Адэр и Кебади ели мало. После трапезы часто сидели в задумчивости, держа в ладонях горячие чашки с чаем.
В архиве было холодно, однако воздух, пропитанный запахом бумаг, оставался сухим: строители замка в своё время позаботились о хорошей вентиляции. Адэр не замечал холода, вниманием завладели документы, готовые от старости рассыпаться в пальцах. И то, что он читал, вынуждало кровь быстрей бежать по жилам.
Как-то ему попался документ, написанный на незнакомом языке. Адэр отложил бы его в сторону, если бы не восклицательные знаки в конце каждого предложения. Решив попросить Кебади помочь с переводом, протянул ему бумагу и вздрогнул от прикосновения ледяных пальцев. Присмотрелся к летописцу, одетому в кофту. Сквозь вытянутые петли виднелся балахон, в котором старик ходил летом. Шарф из верблюжьей шерсти выкатался из-за множества стирок. На бледном лице углубились морщины. Плотно сжатые губы подрагивали.
— Кебади, ты замёрз?
— Я привык.
Адэр накинул летописцу на плечи свою куртку:
— Я прикажу соорудить здесь печку.
Старик глянул поверх очков:
— Хотите сжечь архив?
Через час стол летописца окружали железные ящики, наполненные раскалёнными углями. Когда самодельные печки остывали, слуги меняли их, не забывая подсовывать один тёплый ящик старику под ноги.