Страница 143 из 185
Ирокезы – один из самых жестоких народов Северной Америки. Однако свою агрессивность и свирепость они сами считали военной доблестью. Пытки и ритуальный каннибализм были в порядке вещей у этого племени, поэтому Армэль не питал особых иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы. Натешившись вдоволь этими издевательствами, индейцы, без сомнения, перейдут к еще более жестоким действиям. Виконт слышал, как одного иезуита во время пыток медленно поджаривали, вырвали тому глаза и залили глазницы кипящей смолой, а затем срезали с него живого куски плоти и тут же съедали.
Армэль молился едва слышно, лишь губы чуть шевелились, поэтому индейцы не обращали на это внимания. Если бы они услышали, что бледнолицый просит помощи у своего Бога, они бы принялись истязать его еще более страшными способами, чтобы доказать, что Бог не спасет его.
Пытки продолжались несколько часов. Казалось, даже воздух стал багровым от искр. Вокруг сновали гибкие поджарые люди, их кожа в зареве огня казалась насыщенно-красной. А может это его глаза заливала кровь? В какой-то момент то терявшему сознание, то приходившему в себя виконту почудилось, что кто-то положил на его лоб теплую ладонь. Сквозь вонь паленого мяса пробился нежный аромат лаванды. А визги, крики и песни индейцев затихли, и он услышал красивый мелодичный голос, тихо напевавший старинную английскую песенку, которую он любил в детстве.
Когда именно он провалился в беспамятство – когда железными прутами поддевали кожу на его спине и тянули или когда вырывали ногти на нескольких пальцах ног, – он не помнил. Мать стояла рядом среди всего этого ада, ее светлые волосы развевались, подол платья трепетал на ветру…
Четыре женщины любили его каждая по-своему. Но только одна в эту ночь почувствовала его боль. Она проснулась от гнетущего чувства. Страшный крик разрезал тишину:
– Мама!
Сердце подскочило к горлу, потом оборвалось вниз, ударяясь о желудок, отчего во рту появился неприятный привкус тошноты. Армэль плачет? Эта новая няня-испанка просто неумеха! Она никогда не могла уложить его! Граф де Куси любил спать на животе, обняв подушку, и его сын, как только научился переворачиваться, тоже стал спать в такой позе. Но домоправительница Луиза заявила, что это может повредить правильному формированию его черепа и наказала няне мальчика его переворачивать на бочок или на спинку. Из-за этого Армэль закатывал настоящие истерики, и мог часами кричать, пока ему не позволят лечь так, как ему удобно. О нет, господи, Армэлю же уже семь! И плачет он совершенно не оттого! Он перевернул колыбельку Александрин, когда подпрыгнув, повис на ней всем телом, чтобы взглянуть на новорожденную сестру. К счастью все обошлось. Если не считать, что граф выпорол сына и тот тихо рыдал у себя в комнате, не желая демонстрировать никому, как уязвлено его самолюбие юного дворянина. Граф бывал строг с Армэлем, когда тот был маленький. Иногда он жестко наказывал его, а жене запрещал вмешиваться и заступаться за мальчика. Невыносимо было видеть, как ребенок трясется от страха перед плетью. Александрин отец никогда не наказывал.
…Анна села в постели. К чему все это приснилось? Ей казалось что крик «мама» она слышала очень отчетливо и отнюдь не во сне. Графа рядом не было, он еще несколько дней назад уехал в Париж по делам. Как пусто… И тихо так, что она слышит собственное дыхание. Вдруг все сжалось где-то в районе солнечного сплетения. Она поняла! Сын кричал ей это на самом деле. И она услышала… через океан…
Очнулся виконт на рассвете. Его тело было облеплено мухами, в горле пересохло, обезвоженные губы были приоткрыты, рот с хрипом хватал воздух.
Старик-индеец, стоявший возле него, смотрел на мужчину с жалостью.
– Охитека нарочно приказал пытать тебя самыми щадящими способами, чтобы растянуть твои мучения. Эти пытки приносят страшную боль, но совсем не травмируют внутренние органы, поэтому ты не можешь умереть от них, – произнес он. – Но, боюсь, еще одного такого дня ты не вынесешь.
– Пить, – простонал Армэль.
Он не мог поднять голову. Волосы закрывали его лицо и не давали ничего видеть.
Священник провисел привязанным к кресту почти до вечера. Охитека издалека наблюдал за мучениями оставленного под палящим солнцем, искусанного оводами и мухами человека, и поражался. Он хотел показать Кэй, как слаб этот бледнолицый, чтобы она поняла, что нет мужественнее воина, чем он сам. Но ирокеза удивляло, насколько стойким оказался этот молодой священник. По возрасту он, скорее всего, был ровесником Охитеки.
– Он не издал ни одного крика, – сказал, остановившись рядом, старик. – Это достойно уважения.
– Ему еще не сломали ни одной кости, не порвали мышцы и не сняли скальп.
– Если ты замучаешь его, Кэй никогда не простит тебя.
– Ну и пусть. Я больше не люблю ее.
– Если бы ты ее не любил, тебе было бы все равно. Чем больше мучений ты стараешься причинить этому бледнолицему, тем больше демонстрируешь свою собственную боль.
Охитека хмуро глянул на старика и промолчал.
Вечером ирокезы, принялись вновь разводить огонь и танцевать ритуальные танцы в предвкушении продолжения пыток. Но Охитека, какой-то ссутулившийся и уставший, вышел к ним и приказал отвязать бледнолицего. Среди воинов это вызвало возмущения. Отпустить священника, да еще и француза? Французов, как известно, ирокезы считали одними из своих главных врагов. Но ослушаться индейцы не решились.