Нехорошая квартира

Больше на мои расспросы старик не отвечал, шаркал впереди. Я шла и пыталась запомнить дорогу. Но это было совершенно бессмысленное занятие. Запомнить все повороты, разветвления было невозможно. По пути встречались разные ходы: почти засыпанные землёй, из старинного красного кирпича, и тёмные каменные – высокие круглые своды, выложенные из больших речных огалышей.

Тюша, медленно, но очень уверенно шаркал впереди меня, не отвлекаясь на созерцание.

– Мы всё ещё в Перми? – почему-то тихо спросила я.

– А где ж ещё? – пожал плечами старик. – Пермь, она большая. И вся изрытая ходами. Все рыли: и церковники, и купцы, и лихие люди. Смотри. – Тюша махнул мне рукой и остановился у одного из отворотов.

Я шагнула за ним в темноту. Огонь факела дрогнул и чуть не погас, так сильно потянуло из темноты сквозняком.

– Тихо ты. – Он поймал меня за руку. – Свалишься. Здесь ограждений нет.

Мы стояли на маленькой площадке. Внизу, в каменных стенах гулко плескалось небольшое озерцо. В середине покачивалась большая лодка с парусом. Точнее, от паруса остались истлевшие лохмотья. Подгнившие борта лодки, пробитая выстрелами мачта – лодка доживала свои последние годы.

– А почему она вся, словно расстреляна?

– Это купеческая лодка, на ней товар с Камы, везли прямо в дом купца. От Камы много ходов подземных нарыто. Кто сухопутные копал, кто такие – водные. По сухопутным товары везли на телегах.

– А стрелял-то кто? – не унималась я.

– Кроме торговых людей, и лихие люди были. Они тоже копали. И нападали, – пожал плечами Тюша.

– И всё это под ногами у нас? – задохнулась я от удивления. – Каждый день, я езжу на работу, а под ногами такое!

– Такое… – проворчал Тюша, – пошли.

Мы ещё долго плутали, от развилки к развилке.

– Не смотри туда, – вдруг строго сказал Тюша. – И взял меня за руку.

– Куда? – я завертела головой, надеясь увидеть ещё что-то интересное.

– Вот ведь, настырная! – рассердился Тюша. – Пошли. Не чо там смотреть. Злое место.

Вопрос про то, как место может быть злым, волновал меня сильно. Но Тюша настойчиво тащил меня, и сбавил ход, только минут через пятнадцать. Отпустил руку, и хмыкнул:

– Ну, спрашивай, не то лопнешь.

– Что там было? – осторожно начала я расспрашивать.

– Капище там. Смерть. И зло. Мне не совладать, – он затушил факел. – Ну вот, пришли.

– Куда? – я тихо спросила лишь бы услышать свой голос, испугавшись полной темноты.

Полоз

Слова гулко прозвучали в кромешной тьме. Я как летучая мышь пыталась поймать звук своего голоса. Безуспешно. Но ощущение чего-то большого, нет, просто гигантского и живого появилось. Постепенно тьма, стала рассеиваться и я стала различать, что стоим мы в большой пещере, рядом течёт подземная река. Тёмная, почти чёрная и тягуче-маслянистая. Точнее, казалось, что бежит тяжёлое, густое масло. Отработка. Такое сливают из двигателя машины. Отработанное, чёрное, густое масло. Я смотрела на реку и не могла отвести взгляд. Она была живая! И разумная! Звучит странно, но именно такие чувства вызывала эта река. По обычным размерам река была не очень широкая, метра полтора. Такую и вброд можно перейти. Пока я размышляла над разумностью реки она изменилась, в ней стали появляться золотые искорки, потом они увеличились в размерах и стали похожи на громадные чешуйки или монетки, и от них шёл ровный медовый свет.

Я наклонилась и опустила руку. Вода была тёплой. Она обволакивала и ласкала мои пальцы. Внезапно она загустела и приобрела плотность. Моя ладонь лежала на блестящей и жёсткой чешуе. Иногда, среди чёрных чешуек вспыхивали золотые, словно монетки. Чешуя дрогнула и заскользила у меня под ладонью. Я испугалась и отдёрнула руку. Река превратилась в громадную змею, такой толщины, что если бы мне пришла в голову бредовая идея обнять её, это вряд ли бы получилось. Змея двигалась в русле реки, и сворачивалась бесконечными толстыми кольцами. Постепенно она заполнила всю пещеру и повернула ко мне свою громадную плоскую морду, приблизив её на расстояние вытянутой руки. Приоткрыла пасть и затрепетала раздвоенным языком, едва не касаясь моего носа. Я старалась не дышать. И если бы могла, то остановила бы сердце, ненадолго. Колени стали подгибаться, и я попыталась упасть в обморок.

– Не боись, девка, – Тюша взял меня под локоть. – Не съест он тебя. Он девками не питается.

– Кто это? – еле ворочая пересохшим языком, спросила я.

– Такить это Полоз, – хмыкнул Тюша. – Великий Полоз, рази не слыхала? Ты же в Перми живёшь, знать должна.

– Это сказки, – выдавила я и всё-таки упала в обморок.

Очнулась я оттого, что на меня брызгали водой. Рядом на коленях стоял Тюша, и ласково смотрел на меня.

– Больно впечатлительная ты, – не по-настоящему ворчал он. – Большой, конечно, Полоз, но в обморок то зачем падать. Мокро тут, того и глядишь ревматизьму схватишь!

Я села и осмотрелась. Полоза не было, рядом опять текла тёмная маслянистая река.

– Это он? – я ткнула пальцем в направление реки.

– Не, это река, – успокоил меня Тюша.

– Просто река? А мы? Мы ещё в Перми?

– Конечно, – Тюша хмыкнул. – Здесь, по ходам можно год ходить, и всё в Перми будешь. Точнее, под…

Я села на сухой камень и задумалась. Получается, город есть наверху и город здесь.

– А он обитаемый? – я продолжила свою мысль.

– Город под землёй? – понял меня Тюша, словно услышал мои мысли. – Обитаемый.

– И кто здесь живёт? Купцов сейчас нет, лихих людей тоже поизвели, – стала допытываться я.

– Ну уж, и поизвели, – усмехнулся Тюша. – Никакой власти это не под силу. Здесь другой город, и другие законы. Кто ж сюда сунется-то?

– И кто же живёт в этом городе?

– Да много кто… – ушёл от ответа Тюша. – Вставай давай с камня-то! Ревматизьма! – опять он сообщил мне свою любимую болезнь. – Пошли, чаем напою тебя.

Мы прошли вдоль реки, свернули в маленькую пещеру, повернули ещё раз и увидели тяжёлую деревянную дверь. Тюша с натугой дёрнул её, дверь скрипнула и открылась. Мы попали в обычную избу, только без окон. Тюша запалил старинный самовар, ворча про себя:

– Не люблю я это лепистричество… не доверяю.

– Лепестричество? – хихикнула я. – А сколько тебе лет, Тюша?

– Да почитай, годков триста. А, может, и поболее. Кто ж их считает-то?

Он покачал хромовым сапогом в трубу самовара, напустил дыма в комнату, раскашлялся и поставил трубу, которая выводила дым в соседнюю пещеру. Деловито шаркая, достал из пузатого расписного буфета чашки со щербинами, поставил сахарницу с колотым кусковым сахаром, желтоватым и плотным. Вазочку из мутного стекла с вареньем, ложки и маленькие стеклянные блюдечки.

– Варенье земляничное, – гордо сообщил мне. – В розетку набирай, – он ткнул кривоватым артритным пальцем в стеклянное блюдечко, – и лопай, сколь душе угодно.

– В розетку, – повторила я. – Тюша, а семья где твоя?

– Нету, семьи-то. Бобыль я.

– Как это?

– Да так. Меня в солдаты, а невесту мою Варю, помещица замуж выдала и услала в другую деревню.

– Как это? – я опять повторилась от возмутившей меня несправедливости.

– Да так, – в тон мне ответил Тюша. – Я помещице приглянулся, красивый был. Да на што она мне! – пожал плечами Тюша. Без сожаления, так про очень давнишнее говорят. Спокойно. Отгорело уже всё, прошло. – Я Варю-то шибко любил. А когда вернулся в деревню, после двадцати пяти лет государевой службы, Варюша померла уже. Я и ушёл в леса.

– Совсем?

– Совсем. Не мог смотреть-то на барыню. И мои уже все померли. И домишко развалился совсем. Ушёл, землянку выкопал и стал жить, – Тюша ласково посмотрел на меня и налил чаю.

– В землянке? – ужаснулась я, представив себе: зима, вместо потолка мёрзлая земля, ссохшиеся корни, червяки и жужелицы, так и сыплются мне за ворот. И спать, наверное, на земле приходится, и печки нет.

– Ну, печка-то была, – усмехнулся Тюша, словно прочитав мои мысли. – И спал на досках. Ревматизьма! – он поднял свой кривой палец.