Кинжал мести

Кимрин взял с собою в розвальни десятка полтора ружей, чего делать обычно не нужно. Но как знать, что нужно, а что нет. Арсеньев видел, что гость хочет похвалиться ружьями английской и немецкой работы, и не стал возражать. Тем более что ружья, слава Богу, оказались безотказными. Это и спасло им жизнь.

Когда из леса выскочила «артель» и в мгновение ока догнала сани с голосистым визгуном, волки набросились на мешок с соломой на привязи. А волчица-матка, не обратив внимания на потаск, пошла на сам визг и в несколько прыжков оказалась у розвальней.

Арсеньев не успел опомниться, как его гость сделал непоправимое – выстрелил на ходу. Луна в этот миг как раз оказалась за спиной охотников, стрелок Кимрин был отменный и с близкого расстояния размозжил волчице-матке голову.

Возница, услышав выстрел, остановил лошадь. «Артель» уже подбежала к волчице и, увидев кровь волчицы-матки, обезумев, ринулась к саням. Пока Арсеньев кричал вознице, чтобы тот гнал лошадь, Кимрин палил из своих ружей по волкам, расстреливая их в упор. Когда розвальни наконец тронулись, то за ними бежало всего два волка. Одного из них Арсеньев и Кимрин убили, а оставшийся в одиночестве опомнился, отстал и убежал в лес.

И Арсеньев, и его гость перепугались до смерти, однако с честью вышли из переделки, в которую попали, а добыча – семь волков за одну ночь стала предметом зависти и легендарных рассказов на целых полвека для всех уездных охотников.

13. Его всемогущество Иван Кузьмич Кимрин

Горы свернет, реки вспять оборотит.

Дальше историю о «похищении» Арсеньева рассказывают по-разному. Люди доверчивые и наивные считают, что именно опасный случай на охоте и сблизил Арсеньева с Кимриным. Кимрин пригласил Арсеньева к себе поохотиться с борзыми.

А борзые у Кимрина лучшие во всей губернии, а может, и не только в губернии. Слава о них не гремит только потому, что, как человек осторожный, Кимрин не выставляет напоказ то, что имеет. А так его борзые не уступят ни знаменитым Троекуровским, ни хваленым губернаторским – их хвалят-то больше по чину хозяина.

Ну а где охота, там и застолье, а где застолье, там и задушевная беседа. А Арсеньев не так и молод, пора подумать о обзаведении семейством, а у Кимрина дочь на выданье, да и красавица. Так они и породнились.

Сам Кимрин невысокого роста, с круглым животиком, услужлив и суетлив, хотя видно, что себе на уме. И глазки у него – маленькие, черненькие, быстрые как тараканы. Жена его была хороша собою – высокая, стройная брюнетка.

А вот дочь – белокурая, с ясными голубыми, словно два глубоких озера, глазами. Жена умерла родами. Дочь Кимрин любил больше собственной жизни. Попроси она солнце и луну с неба, то по истечении некоторого времени эти астрономические тела окажутся в покоях свет-Лидии, вопреки тому, что им по законам небесной механики приличнее вращаться по своим орбитам в межзвездном пространстве, у Кимрина другой закон: чем бы родное дитя не тешилось, лишь бы не грустило да не печалилось.

Кимрин происходил из чиновного сословия, но когда подросла дочь, при случае иной раз рассказывал, что вообще-то род их очень древний и даже княжеский, правда, обедневший и утративший и титулы и звания за давностью лет.

Согласно полузабытым семейным преданиям, род свой Кимрины должны вести от Кима, короля германского племени кимвров, кои едва не завоевали Древний Рим, а позже расселились на севере Скандинавии, откуда некоторые из них отправились на Британские острова, а иные – на Русь, где некий Ким, потомок короля Кима, основал город Кимры на реке того же названия.

Город этот из-за отсутствия торговых путей стал по разряду селом и его приписали к царскому дворцу по причине знатности своего властителя – Кима. Один из его потомков утратил княжеский титул следующим образом.

Потомок этот на досуге овладел сапожным искусством и сшил сапоги для самого царя Алексея Михайловича, родителя великого императора Петра I. Сапоги, исполненные с необычайным мастерством, очень понравились царю, и, узнав, что их сработал князь Ким, Алексей Михайлович велел упразднить княжество, а князя записать по ремеслу его царским сапожником.

С тех пор Кимрины и утратили свой титул. Однако германское происхождение дает о себе знать – именно отсюда и у дочери его, Кимрина, чиновника уже шестого класса, коллежского советника – а там, смотришь, и пятого класса – статского советника – белокурые волосы и голубые глаза, совсем как у какой-нибудь Кримгильды, возлюбленной какого-нибудь Зигфрида.

Подчиненные Кимрина вполне соглашались с генеалогическими воззрениями коллежского советника на историю племен и народов. Хотя в большинстве своем склонялись к иной точке зрения, так как белокурые волосы и голубые глаза вызывали у них мысли о другом князе, правда, тоже явно германского происхождения, Отто Карловиче Кайзерлинге, вице-губернаторе, при котором Кимрин начинал свою служебную карьеру коллежским регистратором четырнадцатого класса.

Отто Карлович был – дай нам Бог память, а его высокопревосходительству землю пухом – и белокур и голубоглаз, на то он и немец…Правда, годочков ему тогда минуло за восемьдесят… Однако мужчина видный и строгий, и ничего не скажешь – крепкий…

Однако подчиненные Кимрина сами, кто седьмого, кто восьмого класса – все не четырнадцатого, а потому и не глупы и с опытом – мысли свои умели держать при себе, что обычно немало способствует продвижению по службе.

Но как бы там ни было, а Лидия Кимрина – красавица. И мно-гим отказала в просьбе руки своей. Но как отвергнуть Арсеньева, если он, тронув рукою трепетные струны цыганской гитары, попросит:

Ну где уж тут уйдешь, если «Восторг любви нас ждет с тобою»? Тут не откажешь, даже если у тебя каменное сердце. А ведь оно, сердце, не каменное… И Лидия, конечно же, не отказала…

Люди, более догадливые и умеющие увидеть то, что не всякому бросается в глаза, а иной раз и надежно скрыто, рассказывают историю брака Арсеньева совсем по-другому.

Не просто так уехала тогда, не догостив, Лидия Кимрина от Карамышевых. А потому что Арсеньев, сам того не приметив, поразил ее в девичье сердце, неустанно ожидающее любви. И, вернувшись под отчий кров, она не могла ни есть, ни пить, одолеваемая девичьей неотступною думою.

А когда любезный, души в ней не чаявший родитель приступил к дочери с расспросами, открыла ему причину своего смятения и тайные свои чаяния. И Кимрин положил во что бы то ни стало добыть желанного жениха.

А надобно знать, что если Кимрин что-либо решил, то так тому и быть. И ловчее и оборотистее человека, чем Кимрин, не то что в Тверской, а и в соседних губерниях не сыскать. Да что там в губерниях. Занеси причудница судьба Кимрина в столицы, и там бы очень многим важным и значимым людям пришлось бы подвинуться, пристройся где-нибудь сбоку неприметный вроде бы на вид Иван Кузьмич Кимрин.

Кто-кто, а он любое дело мог повернуть так, как надобно. Такой уж это человек – Кимрин. Он в мороз не замерзнет и из воды выйдет сух, и в полыме не сгорит. Это только простакам кажется, будто хозяин в губернии – наш добрый губернатор. А умные люди давно приметили, что без Кимрина губернатор и пальцем не шевельнет, и шагу не ступит.

Да что губернатор. Сама губернаторша, чуть у нее какое нестроение – тут же посылает за Иваном Кузьмичем. Он любой узелок распутает, с ним и чай хоть без сахара пей – а слаще не сыщешь, он любую печаль-беду руками разведет, любую звездочку с неба достанет. А уж наряды…

Кажется, и немолода губернаторша, и не то чтобы статью удалась. А выйдет на балу в полонезе – первым красавицам от зависти хоть тут же и умри. А за всем этим тень Ивана Кузьмича, вроде бы и неприметная…