Страница 3 из 284
Повезло ещё, что соседка по утрам, когда дед уходил на прогулку, вязала у себя в комнате. Потом уже, когда дядя Коля возвращался к телевизору, тётя Маша перебиралась со спицами к кухонному окну. Так что целых два часа улыбаться через силу не придётся. А этого времени должно хватить, чтобы обзвонить сотню контор! А потом и улыбка вернётся сама собой.
Брат свалил раньше обычного. До десяти утра. Именно свалил. Специально не поставил будильник, чтобы не разбудить её, а потом ходил по комнате на цыпочках, хотя мог бы догадаться, что она уже не спит. Или специально строил из себя недотёпу, давая ей понять, что видеть её этим утром не желает.
Алёна и не вставала до тех пор, пока за Максом не захлопнулась дверь, а потом нашла на столе тарелку из-под геркулеса. Соседка каждое утро варила кашу на мужа и на Макса, и её приезд не поменял заведённого распорядка коммунального утра. Кашу ему сварили, а он даже тарелку в раковину не отнёс. Теперь придётся отмачивать. Ещё и не побрился, хотя ванная точно была свободной — Алёна ведь вслушивалась в каждый шорох в коридоре. Зубная щётка мокрая, бритва — сухая!
Ну и пусть злится. Баран упёртый, слов нет! Ушёл, и слава Богу! Ей некогда отвлекаться на его высокие материи — какое жизнь дерьмо! Да он ничего про жизнь не знает — за него всё сделали бабушка и папины друзья! А она всего добьётся сама!
Непоколебимую уверенность дарила газета “Профессия”. Неужели ж в таком длиннющем списке не будет вакансии для неё?! Теперь надо сесть на телефон и начать обзванивать конторы, но для начала понять, все ли жильцы встали. Телефон в коридоре, прямо под дверью у Полины. Алёна уже готовилась приложить ухо к замочной скважине, чтобы убедиться, что девушка проснулась.
— Звонить куда собралась? — выглянула из двери тётя Маша. — Так звони. Мадемуазель сегодня ночевать дома не изволили, — выдала она театрально.
Алёна не могла понять, почему тётя Маша постоянно кривится при одном только упоминании имени девушки. В лице даже меняется, когда та входную дверь открывает, и ворчит при муже, что Стругачёвы не могли нормального жильца найти. Когда Алёна приезжала к бабушке, комната всегда пустовала, и она никак не ожидала в этом году обнаружить в ней жильца. Ни Макс, ни бабушка не говорили про то, что к ним кого-то подселили.
Алёна поудобнее устроилась на полу, спустив телефон с полки на принесённую из кухни табуретку, положила рядом блокнот с ручкой и развернула газету. Специально нашли для аппарата самое “удобное место” в квартире, чтобы никому и в голову не пришло часами висеть на телефоне. Тут на секунду взгруснёшь об отдельной квартире в деревне — отец вот каждый день готов был в электричке трястись. Не ради телефона, конечно — не будь у мамы отдельной двушки, их с Максом, может, и не было б никогда! Её-то уж точно!
Но она из Питера не уедет — она слишком знаменита дома. Спасибо Михаилу Владимировичу, но тсс… О мёртвых только хорошо… Он и всё, что с ним связано, в далёком прошлом — сейчас ей уже не пятнадцать, ума прибавилось. Потому никаких итальянских рубашек она продавать не будет! Больно надо перед идиотами унижаться. Ей прекрасно известно, как мужики с деньгами могут унижать. Хотя Михаил Владимирович был далеко не худшим вариантом кошелька — подружки просто не захотели отказать ему, позарившись на подарочки.
Несколько лет назад он купил в их деревне конюшню и иногда действительно туда наведывался. Это было его развлечением и проявлением доброты, не к людям, — он спасал лошадей. Деньги ему приносило что-то другое, и это другое уложило его раньше времени в могилу. Подробности, как водится, не для слабонервных, и Алёна их не узнавала. Его приезду в деревне обрадовались — у молодёжи появилась возможность заработать. Он не скупился на зарплаты, а всего-то надо было чистить денники и заботиться о лошадях.
Алёна пошла туда не за деньгами, а ради лошадей. Там она и узнала Серёгу ближе — его хозяин поставил над остальными конюхами, потому что тот, раз, не пил, и два — понравился тренеру, и тот пообещал Михаилу Владимировичу к лету обучить паренька настолько, чтобы тот смог без проблем катать детей дачников. Так и вышло. Только летом хозяин стал бывать на конюшне всё чаще и чаще.
Алёнка лично заботилась об его коне — самом большом и самом красивом в конюшне. Наездник, впрочем, тоже был ничего — особенно когда выезжал коня: всё, как в старых фильмах — белоснежная рубаха, штаны в обтяжку, высокие сапоги. Особой красотой он не отличался. К тому же, Михаилу Владимировичу давно перевалило за сорок, но в нём чувствовалось что-то такое, чему Алёна не могла найти определения. И это были не деньги.
Михаил Владимирович вкладывался только в конюшню. Домик, купленный вместе с ней, он не ремонтировал, и тот ничем не отличался от остальных обветшалых деревенских развалюх. Приезжал он неизменно на поцарапанной “девятке”, но улётную цену наручных часов могла определить даже Алёна. Он “дофига” тратил и на Серёгу — каждый раз привозил ему какую-то обнову, но и о них, грешных, не забывал — без торта никогда не появлялся, а летом привозил из города ещё и корзину фруктов. А вот спиртного в подарках никогда не бывало — он сам не пил и устраивал разнос конюхам, если находил в конюшне пустые бутылки. Но парни выкручивались — складывали всё в сетку и в четверг относили в магазин, чтобы к вечеру пятницы всё было шито-крыто. Иногда посылали её — продавщица ещё любила пошутить, что скажет учительнице, что дочка у неё запойная.