Страница 17 из 21
Лишь почти полностью опустошив тарелки, я оглянулся. Вокруг были родичи. Мать с бабкой жалостливо вздыхали, подкладывая куски на мою тарелку. Отец с вожаком сидели на лавке у стены, о чём-то переговариваясь. Возле них пристроились Урсуна с Арыской, с любопытством таращившие на меня глаза. А Урус облокотился о дверной косяк и весело улыбался, из-за его плеча так же, как мать с бабкой, жалостливо смотрела Лийса.
Я с недоумением оглядел родственников и стол – тут до меня стало доходить… Судя по количеству выставленных тарелок, и насколько они первоначально были полны, то я один уничтожил обед, приготовленный для всей нашей семьи. А ведь даже не заметил присутствия родичей, поглощая еду.
Кровь ударила в лицо, и я попытался вскочить, но бабка придержала моё плечо:
– Сиди, сиди, Горушка! Кушай, мой оленёночек! Ишь, дядька-то поизмывался. Дитё голодное, а он его мучаит. Чай, в зверя перекидываться заставлял, да обратно? Ась? – развернувшись к мужчинам и повысив голос. – Ррык, тебе говорю! Никак заставлял Горушку перекидываться туды-сюды? Заставлял?
Вожак примирительно заговорил:
– Мам, ты ж знаешь, надо перекидываться – проверить, насколько сил хватит.
– И как? Насколько разов получилось? Надолго ли хватило-то? – бабка даже рот приоткрыла от любопытства.
Ррык почесал в затылке, обвёл взглядом родичей, не торопясь с ответом, и торжественно объявил:
– Семь раз! И ещё один раз, когда мы у мага были, – усмехнулся, – Ош, павлин его, криком напугал. Итого восемь раз за день! А зверем один раз до полутора часов продержался! Один раз час с минутками пробыл, а после уже меньше – по полчаса, по четверти часа. Последний раз минут семь выдержал. Может, и ещё бы перекинулся, да уже на ногах еле держался. Видно было, истощился парень, совсем оголодал.
Урус от удивления присвистнул, мать охнула, младшие загомонили, перебивая друг друга.
А я стукнул себя кулаком по голове – только сейчас вспомнил, чему нас учили в лесной школе. Через день после первого перекида проверяется сила молодого оборотня – сколько раз он за день перекинется да сколь долго пробудет в звериной ипостаси.
Луна проходит свою самую активную фазу полнолуния и понемногу начинает терять свою силу воздействия на оборотня. В это самое время и проверяется устойчивость на оборот.
Взглянув на брата, вспомнил – Урус пять раз в своё первое испытание перекинулся, что было выдающимся достижением для молодого оборотня. Если молодой в своё первое испытание два-три раза в день перекинется в зверя – уже считается, что он будет сильным оборотнем. И, как правило, в первое время дольше получаса в звериной ипостаси за один раз трудно продержаться.
Вспомнилось, ведь тогда ещё разговоры пошли, что это Урус – особенный.
Отец подошёл ко мне и крепко обнял, а я с удивлением разглядел его повлажневшие глаза и даже крохотную слезинку на щеке. Мама, причитая и заламывая руки, кружила вокруг.
Бабка расцвела улыбкой и разве что не приплясывала:
– Ох, Лагорка, да как же ты стерпел-то? Это ж сколько силов-то надо? А мы дивимся, чево ж наш Горка так оголодал? Как копыта-то не откинул? И сам до дому добежал-то! А отощал-то как! За один-единый денёчек… Сколько ж силов-то поклал!
Брат подал голос:
– А что, Лагор, поел… Может, ещё попробуешь перекинуться?
Все замерли, глядя на меня. Вопросительно посмотрел на вожака. Ррык задумался, посмотрел на меня с сомнением, сказал:
– Можно попробовать… Смотри сам, если сдюжишь. Сильно-то насильничать над собой не нужно.
Заглянул в себя, стоит ли? Вообще-то, голод утолил… Изнутри пришла тёплая умиротворяющая волна согласия.
Семья смотрела с ожиданием, а мне чего-то неловко стало, бурчу:
– Здесь разве?
– На двор идите. Неча тута половики топтать.
Бабка и приласкать может, и на место быстро поставит.
Пошли во двор. Впереди старшие, потом я, Урсуна с Арыской – вот удивительное дело, ведут себя чинно, смиренно топают за мной, только тихо шушукаются.
Над деревней уже понемногу стали сгущаться вечерние сумерки. Из-за крыши сарая высунулась луна, ещё бледная при свете дня, с одного края будто немного обкусанная.
Неторопливо прошёл на середину двора. Ощутил приятную сытость в теле. Расслабился, вдохнул полной грудью свежий воздух и перекинулся.
И вот именно сейчас накатила эйфория – как опьянение, но много приятнее. По мускулам ног прокатилась волна дрожи, не ослабляя, а, наоборот, накачивая энергией всё тело. Казалось, что даже по шкуре пробежали искры.
Раздалось дружное:
– О-ох!
Я вскинул голову и притопнул передней ногой, высоко подпрыгнул на месте, разворачиваясь в воздухе в другую сторону. Захотелось прыгать, бегать, бодаться, дурачиться… Не тут-то было!
За воротами замычали коровы, идущие с пастбища, и заревел вожак стада, наш племенной бык Покат. Покат, умница, сам открывал ворота с улицы, поддевая защёлку кончиком рога, загонял наших коров во двор и ревел до тех пор, пока кто-нибудь из домашних, чаще всего я, выходил и угощал его круто посоленной краюхой хлеба за хорошо сделанную работу. И только после этого ритуала успокаивался, степенно заходил в стойло, подавая пример коровам.
Вот и сегодня Покат открыл ворота, чтобы попасть домой, и замер на входе, увидев меня – оленя. Я без всякой задней мысли подскочил к Покату и пару раз прошёлся перед ним – мол, полюбуйся на хозяина!
Бык остолбенел и вдруг заревел, хвост его пришёл в движение и остервенело начал хлестать по бокам, выпученные глаза налились кровью. За Покатом столпились коровы, недовольные, что их не пускают во двор.
Со двора раздались крики, и до меня дошла мысль, что не стоило бы в оленьей ипостаси встречаться с быком. От греха подальше! Олень – он тоже парнокопытное, как-никак…
Ещё только додумывал эту мысль, а ноги сами понесли прочь от ворот. Только куда деваться-то? В ворота не проскочить, Покат ярился всё сильнее, да и коровы добавляли переполоха своим мычанием. Во дворе сараи да сбоку от избы огородный плетень…
Эх, была не была, придётся в огороде спасаться!
Махнул через плетень, приземляясь копытами посреди грядки с морковью.
«Попадёт от бабки…»
Пока озирался на морковные всходы, затрещала ограда. Покат сохранностью хозяйского добра не заморачивался, выбрал самый короткий путь – прямо сквозь плетень.
Да чего ж ты привязался, скотина?
Напрямик через огород по грядкам домчался до заднего забора, и снова пришлось брать препятствие. Земля тряслась под скачущей тушей разъярённого быка – чего ж его так разобрало-то?
Все деревенские отмечали ум нашего быка и редкое миролюбие – и это при его весьма внушительных габаритах. А со мной Покат дружил ещё с тех времён, когда отец привёл его несмышлёным телком. Мне и пришлось возиться с ним чаще всех. Между делом обучил смышлёного бычка нехитрым командам – вся деревня потешалась, глядя на пыхтящего неуклюжего телка, усердно ползущего на пузе по двору за вознаграждение в виде сладкой свеклы.
Правда, когда телок вырос в огромного бугая, дрессировка прекратилась, но наша дружба осталась. Потому и относился ко мне бык лучше, чем к другим, а тут … неужто не узнал?
Мысли проносились в голове, а ноги удирали прочь от двора.
Да только за задним забором тоже больно-то не разбежишься. Четыре оленьих прыжка, и я на берегу ручья.
Ручей он и есть ручей. Вроде бы, невелико препятствие, да только знаю, что дно у него сильно каменистое, и где-то под берегом притаилась коварная бочажина. Не хотелось бы из-за дурной скотины ноги переломать!
Заметался по берегу, а бык уже и забор разломал – с рёвом вынес сразу несколько досок и припустил по берегу за мной. За быком нёсся Урус с кнутом в руке и что-то орал. Имя своё разобрал, а вот, что дальше – непонятно.
Так и бегали по кругу. Впереди я оленем… По берегу вдоль ручья до холма, перепрыгиваю через невысокий куст, что мне по пояс, в сторону нашего забора. И в обратную сторону вдоль забора мимо дыры, из которой выглядывают отец с вожаком и тоже что-то орут.