Мед.ведь.ма

Ви достал ещё одну сигарету, приближаясь к дому, где когда-то снимали комнату Элия с Мао, двухэтажное старое здание, заделанное под дешёвое общежитие. Снова зажёгся красненький огонёк, осветил на мгновение лицо и чёлку Тэхёна ярко-оранжевым. Он больше не красил волосы, но, черные, при свете пламени на миг вернули окрас прошлого. Тропка вела вниз, уже виднелись окна второго этажа, горело всего одно, другие были тёмными — все либо на работе, либо, раз тридцать первое декабря, ушли в гости. Или рано? Едва шесть вечера на часах. Ви поглядел на циферблат на запястье и, подняв голову, замер, механически схватив в кулак кулон, болтающийся на груди. Возле единственного подъезда, на лавочке, видимой из бывшего окна Элии, сидела фигура.

— Медведьма… — прошептал Тэхён, выронив недокуренную сигарету, выдохнув слово вместе с дымом и паром, клубящимся на морозе.

Фигура на лавочке, с непокрытой головой, не могла услышать неуловимый шёпот парня, но как будто почувствовала его, и обернулась. Белоснежные волосы до плеч, обрамляя лицо, пересыпались назад, ложась на опущенный воротник. Ви, не останавливаясь, не отводя глаз, боясь, что это мираж, шёл и шёл, продолжал идти, нащупав взгляд той, что сидела на лавочке. С такого расстояния цвета глаз было не увидать, но он знал, что они голубые, светло-голубые. Он брёл на них, как загипнотизированный. Голова на худой шее поворачивалась следом за ним, как он обходил её, чтобы встать перед ней, так крутилась и шея. Это была Она. И сердце подпрыгнуло, причинив боль, а язык всё так же скованно лишь обронил:

— Медведьма…

Если бы он не искал именно её, не ожидал её, то принял бы за старуху. Ещё никогда цвет волос Элии не выглядел таким седым, как теперь. Прямые и серебристые, они придавали девушке вид замёрзшей насмерть: укутанные снегом пряди, бледное, до голубизны, лицо, синеватые губы. Она была во всём чёрном, как и Тэхён. Длинное, в пол, чёрное пальто, из-под которого выглядывало такое же длинное, до земли, чёрное платье, так что даже обувь не торчала. Руки прятались в чёрных перчатках.

— Дух? — прозвучал, как трескающийся лёд, слегка охрипший голос Элии. Тень падала так, что глаза всё ещё было не видно, но на губах выступила насмешка, какой никогда прежде не бывало на этом лице. — Я почувствовала, что это ты, Дух.

— Эя…

— Поэтому остановилась, прежде чем идти дальше, — не дала ему ничего сказать она.

— Куда ты идёшь? — Тэхён забыл об уговоре, что надо тотчас же позвонить остальным, сообщить о находке. Он только смотрел на свою Элию, и не думал, как другие, кто сталкивался с ней, что она изменилась, стала сама не своя. Он видел именно ту, что искал. Он знал, что сердце внутри неё всё то же, и душа та же.

— В Тибет, — сказала Элия, чуть наклонив голову.

— Не ходи туда.

— Почему? — градус наклона ещё чуть увеличился, а улыбка сильнее напомнила маску хання* из японского театра но.

— Там опасно. — Как будто предупреждение шло через невидимую почту, и не сразу было прочитано, оно воспринялось Элией где-то через полминуты, и она засмеялась. Смехом, которого у неё тоже раньше не было.

— Ты думаешь, я чего-то страшусь?

— Я так не думаю. Но я волнуюсь за тебя.

— За меня? За меня не стоит волноваться. — Улыбка на губах Элии исчезла, при этом резко превратившись в горечь, в страдальческое выражение со складками между бровей и прорисовавшимися носогубными морщинами. — Уже не стоит.

— Не говори так, Медведьма, зачем ты говоришь так? — Ви хотел подойти, хотя не знал, посмеет ли её тронуть, но Элия дёрнулась и прокричала:

— Не подходи! Не подходи ко мне! — И вот, за смехом и унынием, она уже облачилась в ярость и гнев. Тэхён застыл. — Я могу сжечь тебя, слышишь? Я сожгу тебя, если ты попытаешься приблизиться!

Ви спокойно снял рюкзак с плеча, бросил его себе под ноги, достал очередную сигарету. Он не боялся за себя, но его нервы не выдерживали. Он шмыгнул носом, чтобы не пустить слезу. Боль за Элию, за её невинную молодость, за то, что с ней сделалось — его и так жгло изнутри.

— Жги, если хочешь, Эя. — Их взгляды встретились. В её полыхал пожар ненависти, в его — тихий огонёк любви и смирения. — Я пришёл к тебе из огня и дыма, Медведьма, возможно, туда мне следует и уйти.

— Ты обманул меня! — крикнула она. Кто-то со второго этажа поглядел во двор, увидел, что ссорится парочка, и снова углубился в комнату. Тэхён достал зажигалку, чтобы прикурить, но рука не поднималась. Услышав обвинение, Ви несколько раз хлопнул ртом, желая признать вину и оправдаться, но он сам для себя не видел прощения, что же он скажет ей? Какая причина побудила его поиздеваться над простушкой, выросшей в глуши, посмеяться над ней, притворяясь бесом из нараки? Тэхён опустился на корточки и заплакал. Он не смог произнести ни слова. Только что такой хладнокровный, взрослый и собранный, он сидел и плакал, что в первые мгновения отразилось злорадством в Элии. Она попыталась хохотнуть, но смех, как оборванное карканье, застрял, и она притихла, нахмурившись.

Так шли минуты. Ви замолк, вытирая лицо, Элия застыла в немой мстительной позе.

— Если бы я знал, Эя, что из этого получится, — наконец, едва пробормотал он, — я никогда не желал зла тебе, я не хотел, я был дурак, я не понимал, что делаю, и соврать мне казалось проще, чем долго объяснять правду.

— Вы — мужчины, всегда лжёте! — Тэхён поднял взор и понял, что речь уже не о нём, Элия обращается куда-то в пустоту, пытаясь доораться до Чживона. Самым простым было начать спорить с Элией и доказывать, что она сама неправа и виновата, что она велась на ложь быстрее, чем на правду, что покупалась на красивые фразочки, а не искренность. Но Ви не смел обвинять свою Медведьму, потому что ощущал преступные ошибки именно за ними — мужчинами, которые так подло и низко растоптали невинную, первую любовь девушки.

— Да, мы часто лжём, но кто-то лжёт со зла, а кто-то по глупости! — Тэхён поднялся. Элия вернулась откуда-то, судя по сосредоточившимся на нём глазам. То и дело чудилось, что её сознание плутает где-то, но вот, оно удержалось на Ви. — Но я поклялся больше не врать тебе, с тех пор я стараюсь никогда больше не врать, Эя…

— Какое мне дело! — вновь завопила она, но взяла себя в руки, оглядевшись, словно напугав саму себя громкостью. — Какое мне дело, — повторила она тихо. — Я пообещала себе наказать всех… всех! Кто убил бабушку, кто убил мою маму, кто причинил зло мне… Но я не могу больше, у меня нет сил… даже месть мне не кажется поводом для того, чтобы продолжать жить.

— Эя…

— Замолчи! — прошипела она. — Замолчи! Ты, Чонгук, Шуга — вы все тоже были в моём списке! Я хотела замучить вас всех! Но теперь не хочу. Я не хочу ничего, ничего! — Элия затряслась и, через хныканье, бившее изнутри, из неё прорвался плач. Альбиноска обхватила себя за плечи, странно убаюкивая саму себя. — Я не хочу жить, Ви, понимаешь? Не ради чего… убить обидчиков? Никто не бессмертен, все сами подохнут рано или поздно. Посмотреть, как вы все страдаете? Даже это не доставляет мне удовольствие. Я думала, что доставит… пока ты не расплакался! — Элия залилась слезами ещё хлеще, с ней сделала истерика. — Зачем ты зарыдал?! Я хотела насладиться вашим раскаянием, а вместо этого мне тебя стало жалко! Теперь всё напрасно! Ни в чём нет смысла, ни в чём! Я хочу умереть, хочу умереть!

— Эя, не говори так, пожалуйста! Эя, жить есть ради чего!

— У меня никого нет! Я никому не нужна! Никому!

— Нет, послушай…

— Я же любила его, Ви, понимаешь? — малиновая от рыданий кожа подчеркнула голубизну глаз. Элия остолбенела, задёргав перчатки, снимая их за каждый палец по порядку. — Любила… что я ему сделала? Что я всем вам сделала? Что со мной было не так?

— Медведьма, с тобой всё так, всё! Это с нами… с нами! Это мы дураки, уроды, сволочи!

— Нет, нет-нет, Ви, — блуждая обезумевшим взглядом по мерзлой земле, Элия не с первой попытки, но засунула перчатки в карманы пальто. — У всех кто-то есть, у всех… кто-то кому-то нужен, все кому-то нужны, но не я. После смерти бабушки я одна, больше никого не было. Мне надо было вылезти из того подвала, когда пришли за бабушкой, нас бы убили обеих, Ви, понимаешь? Было бы хорошо. Нас бы убили обеих.