Мед.ведь.ма

— Что за?!.. — ошеломлённый, даже не выругался от неожиданности Бобби. Он только дёргал руки, убеждаясь, что его привязали к месту, и он не может покинуть эту кровать. — Черин! — со злостью крикнул он ей, изгибаясь и сбрасывая её с себя бёдрами. Но девушка уже сама скатилась с него, смеясь.

— Бобби, тебе придётся смириться с таким положением. Я не привыкла, чтобы меня использовали по своему усмотрению, заявлялись ко мне со своими пассиями, хотя вроде бы проявляли интерес ко мне, требовали от меня какой-то информации.

— Я не требовал, а просил! Отстегни меня, Черин!

— Не брыкайся ты так, Бобби, успокойся, гнев не поможет. — Он дышал всё тяжелее, ярясь, что его провели и обезвредили. Он и так бы, наверняка, проиграл в сражении Расточающей Милосердие, но таким вот образом… что она замыслила с ним сделать? — Ты же хотел что-то узнать от меня? Так я расскажу. — Она сама бесцеремонно подвинула вещи, вершина которых упала на пол, села на стул, не обращая на то внимания. Закинув ногу за ногу, Черин положила обе ладони, одну на другую, поверх колена. — Была тут твоя белёсая… — процедила шаньсийская карательница, ища глазами, на чём бы остановить зрительное внимание, тогда как Чживон всё своё слуховое сосредоточил на её словах. Неподалёку стояла тарелка с недоеденной булкой. Дотянувшись до неё, девушка взялась её щипать, класть в рот, проглатывать и говорить. Бобби плавно водил оковами по перекладине, за которую его зацепили. Он слушал и думал о том, как освободиться. — Заявилась с жалобным видом, как покинутая всеми бедняжка. Я не очень-то хотела с ней возиться, но Минзи, глупая и сострадательная Минзи уговорила впустить её и выслушать. Мне сразу что-то не понравилось в этой Элии. Она изменилась с тех пор, как я её видела последний раз. За ужином она рассказывала, как Джиён заставлял предсказывать ему будущее, разоблачать правду о конкурентах, как ей пришлось начать врать ему и разыгрывать ошибки, чтобы он её освободил, и только так ей удалось стать ему ненужной, добиться свободы, которую Дракон даровал добровольно бракованному приобретению. Признаться, я поверила, всё звучало правдоподобно. А потом я проснулась среди ночи от того, что всё вокруг меня горит. Я чуть не сгорела заживо, чертов Бобби! — поднялась Черин и крикнула на него, нависнув над кроватью. Было ощутимо, что она пережила ужас той ночью. Ещё бы, судя по обугленным следам, видимым с улицы, там огнём занялось всё. — А твоя проклятая ведьма стояла в дверях и смеялась! Я чудом успела выпрыгнуть в окно, разбудила всех в доме и мы принялись тушить его, а когда опомнились, той девки уже не было. — Черин сжала кулаки и с ненавистью посмотрела на бывшего любовника. — Во что ты меня втянул, а? Смеясь, она сыпала проклятья на мою голову и обещала погибель. Знаешь, за что? — Чживон вытянулся. Он догадывался. — За то, что ты со мной спал! Эта безумная альбиноска ещё и ревнивая дура! Зачем ты ей разболтал о нашей связи? Чтобы ополчить против меня?

— Я ей ничего не рассказывал! — подёргал опять наручники Бобби. Бесполезно.

— То есть, она и это узнала сама? — прищурилась вновь Черин.

— Да, она видит прошлое и будущее, она увидела нас с тобой, когда… когда я с ней переспал.

— О, страдалец ты наш, ты это всё-таки сделал? — проворковала с издевкой девушка. — Какой же ты говнюк, Бобби, скольким женщинам причинил зло, скольких заставил страдать, породил вражду между ними…

— Я жалею о том, чем занимался…

— Жалеешь? В самом деле? А я-то думала, что тебе доставляет удовольствие смотреть, как мучаются женщины. Может, ты просто давно этого не видел? Мне кажется, ты до конца не осознаёшь, что именно творил. — Черин подошла к двери, открыла её и приказала куда-то в коридор: — Ведите сюда!

Бобби застыл. Он перестал тянуть руки, и попытался приподняться, но получилось лишь приподнять голову, напрягая шею. В комнату вошло двое мужчин, обычные и неказистые, безликие, как все мафиозные шестёрки, и поношенные жизнью. Но страшнее было другое — они втащили сюда же Дохи, держа её под руки.

— Черин! — испуганно гаркнул Бобби, поглядев на знакомую. Та самодовольно улыбнулась. Он вернул взгляд к Дохи. Она не дрожала и не сопротивлялась, видя, что не поборет двух неизвестных мужиков, но в глазах её читалась паника.

— Бобби… — произнесла она, видя, что он прикован, и не поможет ей.

— Черин, зачем ты привела сюда Дохи? Мы договаривались обсудить всё вдвоём!

— Мы и обсудили. А теперь, мне кажется, ты заслужил расплату за то, что делал все эти годы, за то, как жил.

— Какую ещё расплату, Черин? — Ему уже было плевать, что кто-то узнает её настоящее имя, ему было не до тайн и солидарности. — Что ты хочешь сделать? Вот он я, перед тобой! Хочешь сразиться? Я согласен!

Черин слушала его, но будто не слышала. Она не замечала его нарастающего гнева, от которого он тряс кровать, и та разве что не подпрыгивала. Лихая и жестокая Черити Лавишес повернулась к мужчинам, что держали студентку.

— Изнасилуйте её. У него на глазах, — велела она, и опустилась обратно, на стул.

— Нет! — проорал Чживон.

— Нет! — ахнула Дохи, поняв, что речь идёт о ней. Мужчины переглянулись и, хмыкая, принялись стягивать с неё одежду. Теперь девушка засопротивлялась, начиная отбиваться и пытаться увильнуть, но у неё этого не получалось.

— Черин, остановись! Черин! — Бобби бился на кровати, надрываясь от усилий, но наручники не рвались, спинка кровати не отрывалась, кровать не сдвигалась. Черин всё так же спокойно ухмылялась в стороне. — Черин, я прошу тебя! Черин, скажи им, чтобы прекратили! Эй, уроды, уберите руки, вы слышите меня?!

— Пожалуйста, не надо, не трогайте меня, — увещевала их Дохи, но, пойманная за свитер, она застряла в нём, как мошка в паутине, и бандиты, растягивая ворот и рукава, смеясь, срывали и рвали его. — Пожалуйста, пустите!

— Черин, я убью тебя! Я убью тебя, если ты не прекратишь это! — голосил Чживон, не помня ни о чем, кроме того, что стояло перед его глазами: беззащитная девушка, его любимая девушка, терзаемая двумя преступниками, которые оголяют её, пихают и трогают, её, которую не трогал даже он. — Ублюдки, прекратите это! — надрывал горло Бобби.

— А что такого, дорогой? — покосилась на него Черин. — Разве ты ни разу так не поступал? Что иное делал ты? Милая, — из-за спины тех, кому отдала приказ, взглянула Расточающая Милосердие на Дохи, — ты же знала, что твой возлюбленный трахал невинных девочек и бросал их? Ты уверена, что он не собирался поступить с тобой так же? Ему за это обычно платили большие деньги. — Дохи не могла ничего ответить, оставшись в одном лифчике и стараясь прикрыться руками, и в то же время не дать стянуть с себя брюки, за которые взялись насильники. Чживон смотрел на обнажающуюся Дохи, и ему было стыдно за то, что он смотрит, за то, что он допустил подобное. Он знал, как она комплексует из-за своего тела, хоть и не показывает этого, и знал, какое унижение сейчас она испытывает, какой кошмар творится на её душе, он знал, что она не сможет забыть этого, и он не сможет забыть, и простить себе, и Дохи не должна будет его прощать, ведь это он думал, что ей с ним будет безопаснее, и притащил её туда, где подставил под месть, нацеленную на него.

— Черин, я умоляю тебя, я умоляю тебя, Черин, отпусти её, скажи им, чтобы прекратили, — в какой-то миг перестал дёргаться Чживон. Ему было больно, больнее, чем когда гнила его рука, больнее, чем когда он попадал в аварии или его избивали. Ему никогда не было больно так, как сейчас, когда Дохи начинала всё сильнее кричать и к её крику подступали слёзы. У него поплыло сознание, он терял голос, и всё же орал, охрипший, пытаясь достучаться до Черин: — Останови их, я молю тебя, убей меня, если хочешь, Черин, убей, отпусти её, отпусти! — сам не зная как дошёл до этого, Бобби заплакал, он чувствовал слёзы на своих щеках, они жгли его глаза. Дохи мельком взглянула на него, заметив то смятение, тот аффект в который он впадал.

— Бобби, ничего, я выдержу, — откуда-то взяв стойкость и твердость, бросила ему Дохи, прежде чем её повалили на пол, разорвав на ней брюки. Но вопреки желанию держаться и не причинять мучений Чживону своими слезами, стерпеть она не могла, и завизжала от того, что понимала — её не спасут. Чужие и бестактные руки лапали её плечи, в уши сыпались какие-то пошлые и отвратительные фразочки, комментарии к тому, как она выглядела, полунагая и плачущая, грубые окрики, чтобы она не ерепенилась напрасно.