Мед.ведь.ма

— Зачем ты врёшь?

— Я говорила тебе правду обо всех, про каждого твоего соперника, про всех твоих врагов! Я всё тебе сказала, и ты знаешь, что ты всегда выигрывал, потому что я не лгала!

— Да, я знаю, но зачем ты солгала мне обо мне? — Он не злился. Не раздражился. Он никогда не угрожал мне и не относился плохо. Ему было всё равно, мне было всё равно. Выгодное партнёрство, компромисс, он оградил меня от них, от мира, который пугал, кормил и одевал меня. Я выдавала ему тайны этого мира и людей. — Зачем, Элия?

Потому что ты нанял его. Потому что ты. Как и они. Вы все одинаковые. Я же пообещала, что и тебе придёт конец? Ты не знаешь этого, я сама себе пообещала, но ты не дурак и знаешь, что я без ненависти хочу уничтожить тебя. У меня нет сил, но я могу сделать так, что ты сам себе всё испортишь.

— Не знаю, — снова солгала ему я. — Видения бывают путанными, не всегда точны. Ты слишком близко.

— Итак, дракон не погибнет из-за белой женщины?

— Может быть. А может быть белая женщина погибнет из-за дракона? А может быть дракон погибнет из-за дракона.

— Но кто-то точно погибнет? — хохотнул он, сделав глубокую тяжку. Я села под окно и захихикала, помотав неопределённо лицом. Джиён встал с кресла. — Ты рехнулась, Элия.

— Может быть.

— Мне не нужно бесполезное оружие. Ты исчерпала себя, по-моему. — Сказать ему, что они были рядом? Что я не подпустила, хотя они могли бы… Сказать ему, как много вокруг него тех, кто способен погубить дракона? Сказать правду, кто и когда погибнет? Он всё равно уже не поверит. Но я не буду.

— Ты убьёшь меня? — окончательно посерьёзнев и успокоившись, я подтянула колени к подбородку и смотрела на него, замершего в проходе, оглядывающего дверь, а не меня.

— Всё, что испортилось, следует выбрасывать, Элия. Если оно не подлежит ремонту.

Подлежу ли я ремонту? Я не знаю, можно ли меня починить? Сломана ли я? Что-то со мной не так — это всегда было ясно, но насколько я не такая, как все, за эти месяцы, что провела вдали ото всех? Важнее другой вопрос: хочу ли я ремонтироваться?

— Я всегда избавляюсь от ненужного, — вздохнул Джиён и, прикрыв за собой дверь, опять оставил меня одну. А под окнами вода. Волна, вторая, третья.

_____________________

Примечание:

* Индонезийский остров

Маяк

План действий, подготовка и организация всего необходимого не могли занять один день. Созваниваясь с Ёнгуком для советов, Хосок и Хонбин погрязли в усиленных приготовлениях, в которых Чонгук не участвовал. Он был помощником — исполнителем, а искать варианты сотрудничества ему пока было не по плечу. Бродяга — другое дело, за годы странствий он приобрел множество связей и людей, хоть и не относящихся к золотым, но всецело разделяющих их взгляды. За то его и прозвали Бродягой, что полмира обошёл и завёл столько приятелей и сторонников, что другим не снилось. Один старик-араб, чьего сына Хонбин как-то вытащил из плена и вернул домой, несколько раз выполнял поручения, и теперь не отказался выйти на кого-нибудь, кто предоставил бы катер. Улаживать этот вопрос отправился Хонбин лично, в то время как Джей-Хоуп, через одну надёжную бывшую любовницу, искал посредников для перевоза четырёх нелегалов до той пристани, где их будет ждать лодочка.

Чувствуя временную неприкаянность и зная, что через пару дней вернутся в квартиру Ви с Юнги, Чонгук взял билет до Дэгу и отчалил в Тигриный лог, где всегда мог собраться с силами, мыслями, и услышать какие-нибудь дельные напутствия от наставников и настоятеля. Тихий приют юности, куда он попал в возрасте средней школы, всегда приободрял и заряжал энергией. К сожалению, не вернуть в первозданности того настроения и оптимизма, с которым они с друзьями жили когда-то в монастыре, того пышущего героизма, с которым они выходили отсюда, уверенные, что их научили сворачивать горы. Тогда казалось, что вот они, бравые ребята, выйдут за стену и наведут порядок на земле, раскидают плохих, помогут хорошим, покажут пример, накажут непримиримых, кто встанет на их пути. Но шли дни, месяцы и годы, а проблем сколько было, столько и оставалось. Они — Чонгук, Ви, Шуга, Чимин и другие — познали горечь поражений, болезненные раны, смерти соратников, убийства, взрывы, стрельбу и страх, они видели продажных людей и трусливых, алчных и глупых, глупых настолько, что не понимали, как можно жить иначе, нежели вредя всем вокруг ради собственного блага. Соображения Чонгука долго вертелись вокруг истинной жизни, её осмысления, её странности и частой безбожной тщетности, и ему стоило трудов удержаться в том состоянии духа, который вдохнули в него в Тигрином логе. Уже намного меньше было веры в людей и их совесть, меньше было неосмотрительности в нём самом. Храбрости не убавилось, но прибавилось хитрости. И каждый раз, когда надежда на победу в чём-либо поникала и таяла, Чонгук приезжал в монастырь, чтобы вспомнить о первых своих шагах золотого воина, когда надежду не могло уничтожить ничто, и, в конце концов, ценилась даже не она, а сам процесс движения к ней, способы её достижения; гордились причастностью к одному общему делу, не заглядывали за горизонт, а шли к нему, не боясь ошибок, падений и гибели.

Привратником у калитки, как всегда, стоял самый умелый и ловкий ученик из имеющихся в Тигрином логе. Раньше только он один знал, куда выходят отсюда выпускники, и что за люди иногда поднимаются по Кошачьей тропе. Раньше только привратник вообще знал, что адепты отсюда когда-нибудь выйдут. Но за десять лет воды утекло много, и новобранцев стало больше. Монастырь, совмещающий себя со школой боевых искусств, разрастался, и скрывать чьи-то уходы и приходы сделалось невозможным, так что нынешние юные братья знали, что впереди их ждёт дорога в неизвестные края, и что чем быстрее обучатся они всем тайнам мастерства и духовной доблести, тем скорее окажутся за порогом. Все понимали, что это немного сказывается на дисциплине и воспитании, которые прочно укоренились в прошлых выпусках, когда парни самосовершенствовались бесцельно, демонстрируя внутреннюю бескорыстность, самоотверженность и отсутствие желания доказать кому-то и что-то. Когда в Тигрином логе учился Чонгук, никто не думал, что получив пояс мастера можно уйти отсюда, поэтому не рвались прыгать выше головы, и не ленились, отдаляя момент ухода. Теперь мальчишки имели возможность держать в себе какой-либо умысел: задержаться подольше или уйти пораньше, но разоблачать или истреблять в них эти намерения было невозможно, поскольку во многих эти глубокие душевные порывы сидели где-то неосознанно и руководили ими без сформулированных идей. Оставалось молиться, чтобы не на всех открытая информация влияла пагубно. Ведь и Сандо — один из лучших воинов не только своего выпуска, но и вообще последних десятилетий, — точно знал ещё тогда, больше десяти лет назад, что выйдет из Лога, но ни на его моральном облике, ни на его боевом искусстве это никак не отразилось.

Поздоровавшись с привратником, Чонгук уточнил у него, где настоятель и, ожидая услышать именно это, узнал, что старик Хенсок, как заведено, сидит у себя в башне. То есть, строго говоря, башней-то это и не было, потому что большинство построек монастыря имело, как и эти хоромы Хенсока, два этажа, просто вся территория раскинулась на неровной местности, ярусами спускающейся к обрыву, и от одного пласта к другому вели лестничные пролёты ступенек в десять-пятнадцать, где-то высоких и лихих, где-то низко-сплющенных, поэтому находящееся на самом верхнем ярусе двухэтажное здание, само собой, смотрелось выше всех и обозревало подвластное ему пространство. Потому именно там, на втором этаже, всегда обитал настоятель, напоминающий по своим административным функциям директора школы, но по настоящей роли в жизнях адептов ставший многим лучше и ближе родного отца.

В юность Чонгука Хенсоку во всём помогал Лео: приносил настоятелю еду, мыл его посуду, убирался в его комнате. Но Лео стал первым воином золотых, будущим наставником, уже сейчас помощником мастера Хана в обучении мальчишек, и прошлая служба наподобие денщика перешла к парню, который на одном из заданий потерял кисть руки. Бойцом он быть больше не мог, но золотые никогда не бросали товарищей на произвол судьбы, и тому пришлось вернуться в Тигриный лог, заниматься разными обязанностями по хозяйству. Чонгук встретил его, подходя к башне Хенсока, тоже поздоровался. Невольно подумал о том, какая жалость, что Ёндже сумел восстановить руку какому-то ублюдку из наёмников, и не сумел заставить вырасти новую у своего, золотого. В самом деле, это было несправедливо! Едва не убивший Шугу урод, похитивший когда-то Элию и чуть не уведший Джинни неизвестно в какие дали, снова ходит целёхонький и довольный, а отличный парень, боровшийся с преступниками, остался инвалидом и вытирает пыль в библиотеке, вытрясает половики.