Огонь сильнее мрака

– Что скажешь? – спросил Джон.

– Да ничего, – сказала Джил.

– Ну и ладно, – сказал Джон. – Ну и ладно.

Он отворил окно, и в комнате тут же запахло дождем. Шум машин стал громче, к нему прибавились другие звуки – шлепанье ног по мокрому тротуару, крики разносчиков, пыхтенье мобилей, стук капель о карниз и шелест листвы одинокого вяза, росшего под самым окном. Начиналась осень.

– А пошли гулять, – сказала Джил.

Конец третьей истории

История четвёртая. Предвестник

Песок в яме выглядел рыхлым и мягким, но, когда Джона бросили вниз, дно ямы оказалось твёрдым, как гранит. Падение вышибло дух, зубы клацнули, во рту расцвёл звенящий привкус крови. Джон помотал головой, прогоняя муть от удара. Напружинился всем связанным телом, рванулся в тщетной, отчаянно-глупой попытке выбраться. Сверху засмеялись на три голоса. Они стояли, глядели на Джона, смеясь, показывая зубы, и у одного из глаз струился дым, у другого по тёмной узорчатой коже пробегали искры, а третья была как обычный человек – красивая стройная женщина. Но за её плечами, разбивая пелену дождя, вздымались призрачные крылья, лицо норовило стянуться в клыкастый клюв, и дыхание было огнём. Джон бросил попытки освободиться и только смотрел на них, взглядом пытаясь сказать всё, что не мог выразить словами. Он молчал, потому что ему связали руки, а слова без жестов не значили ничего. О, если бы удалось освободить хотя бы одну руку! Он бы обрушил на их головы ледяной шторм, утопил в кипящем яде, насквозь прошил тела молниями. Но слова без жестов оставались только словами. Поэтому Джон молчал. Молчал, когда они глумились, молчал, когда бросали комья глины, стараясь попасть в лицо, молчал, когда женщина с крыльями напоказ поцеловала того, с дымящимися глазами – раньше она целовала только Джона... Молчал, когда слугам подали знак, когда застучали лопаты, когда ему засыпали ноги, живот и грудь. И только когда песок хлынул в лицо, он закричал, и кричал, проклиная всех троих, что стояли сверху, кричал, чтобы не слышать их смеха. Кричал, пока не проснулся.

– Опять? – спросила Джил.

Джон выдохнул, будто изгоняя из лёгких эхо крика. Потёр липкий от пота лоб. В спальне было тихо и душно, по углам громоздились знакомые тени. Равнодушно тикали из коридора ходики.

– Опять, – сказал он.

Джил вздохнула и повернулась к нему, прижавшись всем телом.

– Каждую ночь так, – сонно поведала она Джону в шею. – Или почти каждую. Всё то самое снится, а?

По тёмному потолку неспешно проехал отсвет фонаря: кэбмен правил по набережной в поисках припозднившегося ездока.

– Да, – признался Джон. – То самое.

Джил легонько брыкнулась, обтягивая ноги одеялом:

– Грёбаный этот Разрыв. Уж больше полгода прошло, а всё мучишься.

Джон провёл рукой по лицу, нашарил часы на тумбочке. Часы были старые, без стекла, с выпуклыми шишечками напротив цифр, чтобы определять время на ощупь. Часовая стрелка застыла между двумя и тремя, минутная целилась в шестёрку.

– Ладно, давай спать, – произнёс он, зевая. Ответом ему было сонное дыхание Джил. Стараясь не тревожить древние пружины матраса, он перевернулся набок, подмял кулаком подушку и закрыл глаза с твёрдым намерением уснуть. Ходики в коридоре тикали, с неумолимой точностью деля время на секунды. По улице проехал кэбмен – туда, обратно, снова и снова. Духота сгущалась, под одеялом было жарко. Вытерпев, казалось, целую вечность, Джон беззвучно выругался, откинул проклятое одеяло, встал и прошлёпал босиком на кухню. В бутылке, что хранилась над мойкой, оставалось ещё на треть виски, но, прежде чем откупорить пробку, он растворил окно и сделал долгий глоток весеннего ночного воздуха, сдобренного фабричной гарью и речной тиной. Только теперь отступил запах песка, который сыпался на лицо в проклятом сне.

Абрейн в этом году выдался тёплый и сухой, и сейчас, накануне Беалтайна, с улицы веяло не промозглым холодом, а мягкой прохладой. Джон приложился к горлышку, умиротворённо выдохнул, когда жидкий огонь прокатился по пищеводу, и так, не выпуская бутылки, поплёлся в спальню. Как известно, спиртное – это не средство, чтобы заснуть, а средство, чтобы было веселее бодрствовать. И он бодрствовал, периодически отхлёбывая виски, глядя в потолок, прикидывая, кем был тот, с узорчатой кожей, и почему у другого дымились глаза. Тем не менее, когда прямоугольник окна стал по-рассветному синим, Репейник незаметно для себя заснул – всего на минуту...

И тут же его разбудил звонок в дверь.

– Джил, – сказал Джон, не открывая глаз. – Звонят.

– Пусть их, – невнятно сказала Джил. – Не вставай. Уйдут.

Джон, похоже, опять на мгновение заснул, потому что проснулся, когда позвонили во второй раз.

– Да чтоб вас, – произнёс Джон сквозь зубы и тут же стал засыпать снова.

Позвонили в третий раз. Ручку вертели долго, настойчиво и терпеливо, колокольчик бренчал надтреснутым дребезгом, то затихая, то снова раззваниваясь. Джил перевернулась на спину.

– А я знаю, – спокойно сказала она. – Это клиент пришёл. У нас же теперь контора. Тут.

Джон несколько секунд осознавал услышанное. Потом всё вспомнил.

– Да Хальдер вашу душу мать, – сказал он, выпрыгнул из кровати и, шатаясь от стены к стене, побрел в прихожую.

– Минуту! – заорал он. – Одну минуту!!

За дверью не ответили: ранний посетитель то ли ушёл, то ли молчаливо согласился ждать. Джон проковылял в ванную, поплескал на лицо ледяной водой, пригладил волосы. Вернулся в спальню, кое-как натянул штаны, долго и неприязненно возился с пуговицами рубашки. Огляделся, хлопая по карманам. Джил бросила ему портсигар, Джон поймал его на лету, сунул в карман и пошёл открывать.

– Покой вам! – провозгласил он, распахивая дверь. – Прошу, э-э, извинить за ожидание. Заработался на ночь глядя, знаете...

Он осёкся, встретив взгляд посетителя. На лестничной площадке стоял приземистый мужчина лет тридцати. Мощную шею венчала крупная голова, покрытая шапкой рыжих волос. По щекам рассыпались веснушки, веснушками был усеян даже курносый нос, и от этого лицо выглядело чуточку комично, словно добродушная карикатура на гэлтаха – уроженца острова Айрен. Но с забавной, немного детской физиономии глядели запавшие, тусклые глаза. Так смотрят безнадёжно больные люди, измученные давней хворью. Очень, очень странный был взгляд.

– Трой О'Беннет, – представился обладатель рыжей шевелюры. – Мне назначено на половину десятого. Сейчас девять сорок две.

– Заходите, – опомнившись, сказал Джон и отступил вглубь прихожей. "Айренская фамилия, – подумал он. – Ко мне с раннего утра заявился рыжий, веснушчатый, курносый гэлтах, страшно недовольный тем, что его заставили ждать двенадцать минут. Этакий ходячий стереотип. Похоже на начало анекдота... Того и гляди, достанет боевой топор и отхреначит мне башку во имя островной независимости".

Трой О'Беннет шагнул через порог. Репейник жестом указал ему путь в кабинет, одновременно стараясь загородить вход в спальню, где суетливо шуршала одеждой Джил. Скрипнула, затворяясь, дверь кабинета, и Джон в который раз порадовался, что они переехали выше по течению Линни в новую двухкомнатную квартиру, которую сумели превратить в настоящую, хоть и маленькую, сыщицкую контору. Кабинет стал отдельным миром, где всегда можно было принять и выслушать клиента, где царил запах табачного дыма и мастики для пола, где стоял стол, обтянутый поверху потёртой кожей, и три кресла, обтянутые точно такой же кожей, но поновей. И – лампа, лампа с зелёным абажуром. Гордость Джил, которая нашла эту дурацкую лампу в лавке старьёвщика, купила за непомерную цену и, притащив домой, триумфально водрузила на стол. По правде говоря, и стол, и кресла были родом из той же лавки, вот только в них, на взгляд Джона, заключался практический смысл, в то время как лампа... Впрочем, неважно.

– Устраивайтесь, – предложил Репейник, приглашающе махнув в сторону кресла, что стояло перед столом. Пока О'Беннет шаркал, скрипел сиденьем и поддёргивал брюки, Джон обогнул стол и рухнул в кресло у окна. Извлёк портсигар, вопросительно помахал им, предлагая закурить клиенту. Тот отрицательно качнул головой. Джон добыл из портсигара заготовленную с вечера самокрутку, закурил и, преодолевая сонное головокружение, произнёс: