Страница 80 из 90
Он попытался было вытащить кинжал из-за пояса, но руки плохо слушались его, в глазах стремительно темнело, в ушах раздавался звон.
Баба приблизилась к нему, заглянула в глаза. По лицу ее промелькнула кривая улыбка.
— Ты… — бессильно выдохнул Годунов, хватаясь за столб, поддерживающий балдахин.
Баба кивнула. — Поленица! — проговорила она и засмеялась.
Потная ладонь скользнула по резному дереву, начальник Тайного приказа медленно осел на колени, и грузно рухнул на пол. Поленица склонилась над ним, и в руке ее блеснул нож. Выпрямившись, она спрятала в складках одежды клок волос с головы Годунова.
Переступив через бездыханное тело, она шагнула к окну, перемахнула через подоконник, и бесшумно спрыгнула в сгущающиеся сумерки.
***
Глава 40
— Тришка, щучий потрох!
Кривоносый седой десятник коршуном навис над позеленевшим стрельцом, уставившимся на него бессмысленным взглядом.
— Я тебя, шалапута, запорю! Семь шкур с тебя спущу, сгною в остроге!
— Мм-мм… — Тришка трясся, издавая нечленораздельные звуки, шаря по земле руками и тщетно пытаясь подняться.
Побагровевший от ярости десятник с размаху пнул его сапогом. Тришка икнул и завалился набок.
Десятник сморщил нос. — Тьфу, зараза!
— Да оставь ты его, Митрич, — подал голос другой стрелец, наблюдавший за происходящем, сидя у костра. — У парня гузку, вишь, пробило, хлещет, как из ведра — ну, принял на грудь — чем еще-то с хворью энтой бороться?
— Поучи жену шти варить! — огрызнулся десятник. — У нас, вона, почитай, из кажного третьего хлещет — так что теперь, всем бражничать теперь?! А воевать кто будет?!
— Воевать… — стрелец вздохнул и поскреб свалявшуюся колтунами бороду. — Воевать, оно, конечно, можно, так ить уже какой месяц сидим тут, ровно кулики на болоте… Хочь бы на штурм уже, али в поле, а то — как татарва бездомная под городишкой этим мыкаемся.
— Ты поговори мне, Пахом! — десятник развернулся к стрельцу и погрозил ему кулаком. — Много мудрствуешь, смотрю!
Стрелец махнул рукой. — Я-то помолчу… Да только тебе, Митрич, это все не хуже моего известно.
— Мне много чего известно! — огрызнулся десятник. — Вы тут сидите, харч казенный жрёте, жалованье подсчитываете, еще и рожи недовольные корчите! А в лагерь ныне, вон, большое начальство из Москвы пожаловало! С новым воеводой!
Пахом вытаращил глаза. — Ну?! А Шереметев что же?
Десятник пожал плечами. — То не нашего с тобой ума дело, — сказал он. — А токмо слух пошел, что завтра штурм объявят, а опосля, как новые отряды из Москвы подтянутся, Самозванца бить пойдём! Понял? А вы тут в дерьме сидите по уши, пьяные, как…
Он сплюнул.
Пахом покачал головой. — У Димитрия-то, говорят, войско поболе нашего будет, — с сомнением сказал он. — Вона, князь Мстиславский его уже пытался бить, да только сам после того еле ноги унёс. А у нас — чего? Половина народу дрищет, иные уж и разбегаются вовсе, да под его знамена идут…
— Ты чего мелешь, дурень! — понизив голос, цыкнул десятник. — Какой он тебе Димитрий?! На дыбу захотел? Смотри, в Тайном приказе тебе за такие слова быстро язык укоротят! Ишь, стратег, едрена выхухоль! Чтоб к утру все в боевом строю были — понял? Иначе — как на духу клянусь, велю выдрать всех!
Сплюнув еще раз и погрозив кулаком для острастки, десятник двинулся к следующему костру.
Пахом задумчиво проводил его взглядом и покачал головой. — Люди, — пробормотал он, — зря болтать не будут…
***
Князь Телятевский обвел взглядом расположившихся в шатре военачальников.
Лица большинства из них были сумрачны. Братья Голицыны о чем-то перешептывались в углу.
Воевода Федор Иваныч Шереметев, хмурясь, теребил бороду. Михаил Салтыков, щуря единственный глаз, зябко кутался в роскошную соболью шубу. Басманов, мрачный, как туча, вертел в руках кинжал.
— Государь недоволен! — повторил Телятевский. — Уже второй месяц вы, бояре, сидите здесь, а не можете взять какого-то, смешно сказать, городишки! Сколько под твоим началом людей, Федор Иваныч?
Шереметев глянул исподлобья. — Семьдесят тысящ, — угрюмо проговорил он.
— Семьдесят! — воскликнул Телятевский. — А защитников крепости той? Едва ли и одна тысяча наберется?!
— Поболе будет, — неспешно проговорил Салтыков. — Юшка Беззубцев, стервец, месяц назад провел обоз с отрядом в город, сотен пять казаков с ним было.
— Юшка! — раздраженно воскликнул Телятевский. — А кто его пропустил туда?! У всей царской армии под носом мятежные казаки целый обоз в город провезли! Это же курам на смех!
— Корела, чорт проклятый, — подал голос Катырев-Ростовский. Он кашлянул смущенно потирая перебитый нос. — Сказывают, он не иначе как заговорен — ни пули не берут, ни ядра… Он своих казаков в таком страхе держит, что они его как сатану боятся…
— Ах, в страхе держит?! — Телятевский уже не мог сдерживать рвущийся наружу гнев. — А вас, бояр царских, значит не боятся?! Развели тут ярмарку какую-то! Ни караулов, ни конных разъездов, солдаты — пьяные, бабы гулящие по лагерю шляются, смрад стоит — хоть святых выноси! Да тут не то, что обоз — армия пройдет, а вы и ухом не поведете! Защитнички трона государева!
Он остановился, переводя дух. В шатре стояла тяжелая, давящая тишина.
— Ты бы, Андрей Андреич, отдохнул с дороги, — кашлянув, сказал князь Голицын, обменявшись с братом взглядами. — С устатку, оно, знаешь, все хужее кажется. А утро, как говорится, вечера мудренее…
— Ты мне, Вася, в уши не лей, — огрызнулся Телятевский. — Без тебя разберусь, когда мне что делать.
Он глубоко вдохнул, готовясь к следующим своим словам.
— Именем государя, и властию, им мне данной, — громко сказал он, — воевода Шереметев Федор Иваныч отныне отстраняется от командования и назначается воеводой в Орёл. Время на сборы — до утра.
Лицо Шереметева налилось краской. Казалось, он собирался что-то сказать, но лишь отрывисто кивнул, повернулся, и вышел из шатра, звеня кольчугой.
— Остальным, — повысил голос Телятевский, — дам новые назначения и полки.
***
— Выпей, Пётр, — Василий Голицын протянул Басманову золоченый кубок с янтарной брагой.
Басманов какое-то время словно не слышал его. Потом поднял голову, уставившись на князя мутным тяжелым взором, взял кубок и припал к нему. Рывком осушил его до дна, отставил пустую посудину на стоявший рябом бочонок и покачал головой.
— Не могу!
Василий переглянулся с братом.
— Чего не можешь, Петр? — осторожно спросил он.
— Ущерба и позора перенести! — Басманов замычал, раскачиваясь из стороны в сторону, обхватив голову руками.
— Не могу! — повторял он на разные лады, то скрипя зубами, то рыча. — Не могу!
— Будет тебе, — осторожно сказал Иван. — Он, вона, Шереметева, будто пса какого пинком под зад вышвырнул. Тебе то что — подумаешь, Сторожевой полк! Оно даже и спокойнее…
Басманов поднял на него тяжелый взгляд налившихся кровью глаз.
— Я Новгород-Северский от всей армии Самозванца держал! Благодаря мне он дальше не продвинулся — половина войска разбежалась! Кабы не тупость Мстиславского с Шуйским, тогда и его самого схватить можно было — только руку протяни! А теперь Семен надо мною своего родича ставит — и кого! Выходца без роду, без племени! Только потому, что он зятем ему приходится, мне по его дудку плясать?! Не для того я Борису присягал!
— Да, — сочувственно проговорил после паузы Василий. — Не для того. Всем нам, чего уж там, невместно под Андрюшкой быти!
— Отсиделся в стольном граде-то, — кивнул брат. — А мы здесь с начала весны сидим… Я уж забуду скоро, как жена выглядит. А ему, вишь, штурм теперь подавай! Да на кой она вообще им сдалась, эта крепостенка! Тьфу…
— Тс! — перебил его Василий. Он склонил голову набок и внимательно прислушивался к чему-то.
Полог шатра приподнялся, пропуская человека в собольей шубе. Войдя, он чинно перекрестился на походные образа, пригладил жидкие волосы к темени, и уставился единственным глазом на Басманова.