Завоевать сердце гения

– Но вы сказали, что понятия не имеете, чем Маккамон занимается в мастерской с музами.

– Мне и не нужно это знать. У меня есть адвокаты и контракт, в котором каждый пункт тщательно выверен для того, чтобы обезопасить моего клиента. Вам стоило убедить своего редактора, что лучше выпустить вашу статью, а не идти на поводу у громких сенсаций. Такой опытный журналист, как Элеонора не могла не знать, чем это чревато, когда выпускала интервью с вашим именем под ним. Мой иск в суде будет равен стоимости этой картины. И я уверен, что дело мы выиграем. А на кого после спустит всех собак ваш редактор, сами догадаетесь?

Я молчала.

– И когда после вашего поражения, я снова предложу вам стать музой в обмен на то, что я откажусь от своих претензий, как думаете, каким станет ваше решение, мисс Стоун?

– Эта картина моя, вы сказали? Тогда я продам ее какому-нибудь частному коллекционеру и выплачу вам каждый цент.

– Сейчас картина, как и вся коллекция, – временная в собственности художественной галереи. Вашей она станет только после завершения тура по Штатам. А мои адвокаты работают быстро, и повестка в суд может прийти уже завтра. Решайте, мисс Стоун. И давайте сэкономим время, которое мы потратим на судебные издержки.

Стать безработной или заполучить многомиллионный штраф – все такое вкусное, что же выбрать?

В то, что Элеонора подключит адвокатов издательства, не верю. Эйзенхауэр прав, она обезопасила себя, опубликовав то интервью под моим именем, а не своим или другого журналиста. Может быть, она нашла Клио даже раньше, чем отослала меня к Маккамону. Ей нужно было, чтобы я провалилась, а после она бы выручила меня, сделав одолжение.

Теперь я всюду была должна. И Элеоноре, и Эйзенхауэру. Одной эксклюзивный репортаж из мастерской за семью печатями, а второму несколько картин оптом за несколько миллионов долларов.

Хм. Чтобы сохранить работу и получить повышение, мне нужно попасть в мастерскую. А если я соглашусь с условиями Эйзенхауэра, то попаду в мастерскую без каких-либо ухищрений. Продамся гению. Стану его музой. Позволю ему вытворять со своим телом, что угодно, лишь бы он создавал бессмертные шедевры на радость ценителям искусства.

Я посмотрела на этого слепого человека, лишенного сердца. Почувствовав мой взгляд, он указал кончиком трости в конец галереи и сказал:

– Решились? Тогда следуйте за мной, мисс Стоун. Много времени у нас это не займет, вы ведь уже изучили пункты контракта, не так ли?

Прежде, чем отправилась следом за ним, я в последний раз покосилась на полотно на стене. Хорошая же картина, но почему такой ценой? Разве стоят шедевры того, чтобы вытирать ноги об других?

Глава 7. На сорок втором этаже

Было уже около десяти ночи, когда лифт выпустил нас с Эйзенхауэром вышли на злосчастном сорок втором этаже. За окном сгущалась ночь.

Эйзенхауэр нажал на дверной звонок. Двери не открылись.

– Похоже, никого нет дома, – хихикнула я.

– Последний бокал шампанского явно был лишним, мисс Стоун, – проворчал Эйзенхауэр.

– А что поделать? – Развела я руками. – Вы же отказали мне в шоколадном мороженом. Пришлось довольствоваться тем, что было.

Эйзенхауэр так гнал водителя сюда, на квартиру гения, а вот мы стоим в темном коридоре и никому не нужны. Слепой агент с раздражением надавил на дверной звонок, но так и не дождавшись ответа с той стороны, оглушительно постучал о дверь тростью.

Тишина и вдруг…

– Кто там?! – взревел кто-то в квартире.

– Ой-ой, – сказала я. – Кажется, вы нарушили одно из его правил. Плохой агент! Очень плохой.

Я явно сошла с ума, если разговариваю в таком тоне с Эйзенхауэром, который отдаст меня под суд и глазом не моргнет, но сказанного не воротишь. Как и выпитого шампанского.

– Боже, ну вы и надрались, – вздохнул Эйзенхауэр и сказал громче: – Впусти нас, Томас!

Дверь распахнулась, но на пороге стоял вовсе не седой слуга.

Сам гений. В одних льняных штанах. Из-под штанин выглядывали крепкие голые ступни. Мой взгляд скользнул выше – по узкой талии к голому торсу, от широких плеч к волевому квадратному подбородку.

Почему Маккамон не может быть просто чертовски красивым мужчиной, без всей этой гениальной мишуры? Ну, цены бы ему не было!

Его синие глаза метали молнии.

– Какого черта, Эйзенхауэр?! Ты отвлек меня!

– Прости, – спокойно отозвался агент. – А где Томас?

– У него выходной. Зачем ты?…

Маккамон умолк на полуслове, потому что в этот момент Эйзенхауэр втолкнул меня в квартиру. В тот же самый коридор, где стояли десять пустых стульев вдоль стен.

– Какого черта это значит? – спросил гений. – Зачем она здесь?

– Теперь я ваша подстилка, мистер Маккамон. Да здравствует искусство!

Маккамон наградил меня тяжелым взглядом. Эйзенхауэр протянул художнику контракт с моей подписью. Маккамон не шевельнулся.

– Я спрашиваю, какого черта это значит? – повторил он, глядя на Эйзенхауэра. – Ты должен был отдать ей картину, а не приводить ее сюда.

– Так может, я пойду? – встряла я. – А вы как-нибудь сами договоритесь со своим агентом?

Не сдвигаясь с места, Эйзенхауэр ткнул кончиком трости распахнутую позади нас, и та закрылась. Маккамон побагровел.

– Она подписала контракт, Роберт, – спокойно произнес Эйзенхауэр. – И останется здесь.

– Она не готова к этой работе! – громыхнул Маккамон.

– Черт возьми, вообще-то я здесь! – взвилась я. – Как минимум, это не вежливо с вашей стороны, мистер гениальный художник.

– Видишь?! – взорвался Маккамон, словно моя реплика была лучшим подтверждением его слов.

Слепой агент качнул головой. Я не сдержалась и хихикнула.

Маккамон всплеснул руками, выдернул у Эйзенхауэра бумагу и стал рвать ее на мелкие кусочки.

– Нет больше контракта, – процедил он. – Вы мне здесь не нужны, мисс Стоун. Уходите!

Бумага осыпалась белыми конфетти к его ногам.

– Это дубликат, – сказал спокойный, как удав, Эйзенхауэр. – И мисс Стоун останется здесь. А ты будешь писать. И не ту мазню, которой полно в твоей кладовой. А настоящее искусство, потому что именно она вдохновляет тебя на это.

– Ничего не выйдет, – покачал головой Маккамон.

– Разве, Роберт? Все эти годы после той женщины ты создавал лишь пустышки. Сам знаешь. И сейчас ты ничего не теряешь. Не выйдет, тогда и распрощаемся, а мисс Стоун получит свою картину.

– И заверение о том, что у вас нет никаких ко мне претензий, – напомнила я.

Маккамон сверкнул глазами.

– Вот как ты это сделал? Пригрозил судом за клевету?

– Не стоит благодарностей, – сказал Эйзенхауэр.

Развернулся и, постукивая тростью перед собой, двинулся к входной двери.

– Прощайте, мисс Стоун. Роберт, – бросил он, не оборачиваясь, и вышел из квартиры.

Мы остались одни. Свет горел только на втором этаже, а холл оставался погруженным в полумрак. Я зачаровано смотрела на полуобнаженного мужчину, а вокруг сверкал начищенный до блеска и скользкий как ледовый каток белый мраморный пол.

– Зачем вам такое тело, Маккамон, а? – прошептала я. – Ну где справедливость?

– Физические упражнения позволяют сохранять трезвость ума. Вам бы тоже не помешало.

Я вспыхнула.

– Да как вы смеете! Я в отличной форме!

– О господи! Я не о спорте! Вам бы не помешало сохранять трезвость, мисс Стоун! Эйзенхауэр обвел вас вокруг пальца и не заставил подписать эту кабалу! А вы? Просто налакались шампанского на выставке!

– Да пошел ты к черту, Роберт! Я не виновата, что ты недостаточно талантлив, чтобы радовать своего агента шедеврами, и поэтому он должен идти на такие ухищрения!

– Недостаточно талантлив?!

– А разве талантливые люди трахают женщин ради вдохновения?!

Когда это я оказалась так близко к нему? Приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него. И все равно я делала это снизу вверх. Я была ему по плечо.