Вилья на час

Сейчас меня бы не спасла и норковая шуба! Дрожь пробежала по моему телу от макушки до пальцев несчастных ног. Какого же ответа он ждет от меня? Какого… Я вытащила из-под себя пиджак и набросила на плечи.

— Сначала он мне не понравился, — сказала я полушепотом, решив говорить правду и только правду. — Потом, когда он признался в обмане, я разозлилась. Потом я… — нет, сказать всей правды я не смогу. Да и зачем эта правда Альберту, когда он читает меня, как раскрытую книгу. — Я рада нашей с тобой встрече. Пусть ради нее мне необходимо было провести два дня с Пабло.

Я выпрямилась и почти откинулась назад под тяжестью невидимых крыльев. Ох, как бы мне хотелось скинуть с плеч этот груз! Как бы мне хотелось… До слез, которые проступили сквозь сомкнутые ресницы. Альберт специально усадил меня к себе спиной, чтобы не заставлять меня прятать глаза. Он знает, что мне сейчас безумно плохо. Милый Альберт всегда на один шаг впереди моих желаний…

— Что ты делаешь здесь? — спросила я после пары минут тишины, которые я изо всех сил старалась не испортить своими рыданиями. Но голос все же немного дрожал, как и дрожали мои плечи и натянутые нервы. — В этом каменном мешке?

— Пабло мечтал познакомиться с тобой, — продолжил Альберт, напрочь игнорируя мой вопрос. — Ты ведь знаешь про Ольгу Пикассо?

— Узнала в музее.

Что ж… Альберт хочет говорить о правнуке, пусть говорит.

— Ты ведь тоже танцуешь…

Он растягивал слова, как-то уж очень неестественно, точно нарочно тянул время. Может, Пабло прав — и Альберт не желал меня видеть и сейчас тяготится моим присутствием?

— Я видела портреты. Они мне понравились. Как и другие работы Пабло.

Мне пришлось заполнить паузу этим признанием. Я не лгала, я говорила чистую правду. Как художник, Пабло мне очень нравился. Во всяком случае, я сравнивала его таланты со своими, и он выигрывал даже в танцах.

— Пабло сказал, что хочет дорисовать мои глаза.

— Какие глаза? — спросил Альберт слишком быстро и даже зашевелился в своем углу или где он там сидел.

— На картинах…

Через несколько фраз я поняла, что Альберт не видел картин, но с моих слов явно ими заинтересовался.

— Я обещала попозировать ему, чтобы он мог дописать глаза с натуры. Мы должны были сделать это сегодня утром, но он вдруг решил привезти меня к тебе.

— Я бы на его месте сделал тоже самое, — усмехнулся Альберт. — Эффект вышел бы один и тот же… Никакой!

Последнее слово снова сотрясло каменные стены, и Альберт зашевелился сильнее, но не придвинулся ко мне даже на сантиметр.

— Ты хочешь, чтобы я ушла?

Голос дрогнул, но вопрос был задан, и ответом на него повисла жуткая тишина. Даже вода перестала капать.

— Да.

Последовала пауза, за которую мое сердце должно было ударить хотя бы раз пять, но не ударило ни разу.

— Я хочу, чтобы ты ушла. Я сейчас положу рядом с тобой ключ. Ты изловчишься и откроешь решетку, а потом закроешь ее с другой стороны и бросишь мне ключ на лестницу. Договорились? Не оборачивайся!

Он закричал это почти истерически, когда я просто повела в сторону рукой.

— Я не разрешал тебе этого делать и не разрешу, — прохрипел Альберт шепотом.

— Сиди смирно. Сейчас я положу ключ…

Он шумно сглотнул, и только тогда я поняла, что он все это время находился от меня совсем близко. На расстоянии вытянутой руки.

— Я уйду. Обещаю.

Ключ звякнул, и я машинально протянула к нему руку, но схватила пальцы Альберта — жесткая кожа перчаток будто приклеилась к моей горячей влажной ладони. Он не отдернул руку, точно действительно боялся причинить мне боль. Мои пальцы, словно ножки паука, поползли вверх и наткнулись на пуговицу манжета — перчатки уходили под него, и я поползла вверх по рукаву, плечу, шее и замерла.

— Не оборачивайся, прошу тебя…

Его голос действительно звучал умоляюще. Я чувствовала в нем слезы. Его шея тоже была стянута шершавой кожей, но это не была кожа перчаток и на пальцах тоже не было никаких перчаток — то была его собственная кожа. Перестав дышать, я коснулась щеки, и моя рука утонула в ладони Альберта.

— Не оборачивайся, — повторил он почти что мне на ухо, которое горело без всякого прикосновения к нему желанных губ.

— Что это?

Это все, что мог произнести мой пересохший рот.

— Старость и смерть. Вот что это. Не ожидала, да?

Я замотала головой, да так быстро, что сумела заметить белую и пышную, словно пух, прядь.

— Как так? — ничего другого не могло сейчас вылететь из моего рта.

— Ну… Как-то так… Все умирают. Почему я должен быть исключением?

— Как так…

— Виктория, я не знаю ответа… Да если бы и знал, то не сказал бы тебе. Какая разница теперь..

— Разреши мне обернуться, раз разрешил до себя дотронуться.

— Разрешаю.

Я сглотнула. Громко и болезненно. Сжала губы, боясь не сдержать крика… Не ужаса, нет — горя.

Не забирая от его лица руки, я повернулась на мокрой ступеньке, к которой приклеились мои шорты, точно на грации, и замерла с открытым ртом. Это был Альберт — только такой, если бы его не кормили год: кожа да кости и пух белых волос, точно шарик одуванчика. Сейчас дунешь — и они все осыпятся с поникшей головы, как и сморщенная сухая кожа — с костей. Только глаза оставались живыми, смеющимися и смотрели прямо мне в душу.

— Как я рад видеть тебя, — произнесли почти бесцветные губы и замерли на моей ладони. — И как я рад чувствовать твое тело рядом со своим, так же я буду рад, когда ты уйдешь.

Он отпустил мою руку, схватил ключ, который остался лежать на камне рядом с моим бедром, и ткнул им меня в грудь.

— Уходи, иначе я прокляну тебя. И Пабло тоже. Уходи немедленно! Это пустое… Скажи ему, что если бы это помогло, я бы нашел тебя сам… Я не забыл о твоем приглашении и обещании… И в Петербурге больше туч. Их даже не надо звать… Уходи скорее… Я не хочу закончить свою жизнь вот так! Уходи! Скорее! Если ты хоть что-то ко мне чувствуешь, не дай мне умереть чудовищем! Уходи!

Я схватила ключ, не отрывая взгляда от его глаз, которые вдруг налились кровью, и рванулась в сторону. К ступенькам, ведущим наверх. Одна, вторая, третья… Я слышала, как Альберт сначала рванулся за мной, а потом остановился. Я обернулась: он лежал ничком, протягивая ко мне руку. Еще шаг, еще и еще… Почти решетка. Протяни руку и вставь в замок ключ… Но я снова смотрела вниз, и Альберт снова протягивал ко мне руку. Она не лежала на полу — рука оставалась на весу. Это был беззвучный жест мольбы…

Шаг, второй, третий… Я так надеялась увидеть за решеткой Пабло. Но его там не было. Ему было стыдно за содеянное? Или ему было плевать. Зачем ему нужны были картины, я не могла знать, но зачем нужна была здесь я — гадать не приходилось. Альберт не хочет, Альберт не верит… А если это поможет? А если он знает, что это поможет, но он не хочет жертвовать мною? Его душа не хочет, а тело молит о спасении.

Голову сковало льдом и в теле явно не осталось горячей крови. Я сунула руки в карманы пиджака, чтобы немного согреться, и нащупала нож. Ритуальный нож индейцев майя. Нож для самопожертвований. Вот и ответ. Он пришел ко мне сам. Закрыв глаза, я полоснула себя по запястью и сделала первый шаг вниз. Второй, третий… И открыла глаза, чтобы не оступиться.

Рука вампира уже упала на камни. Но когда я просунула свое запястье ему под губы, Альберт молча впился в него. Я не пикнула, когда лезвие вошло мне в кожу, но сейчас не сдержала крика, и Альберт отпрянул от спасательной раны.

— Нет!

Я подалась вперед, пытаясь дотянуться до его окровавленных губ, но он отполз от меня, как рак, животом кверху, перебирая по камням руками и ногами. Я замерла, держа навесы руку, с которой продолжала капать кровь, прямо мне под ноги в унисон с каплями воды.

— Вот!

Альберт оторвал от рубашки рукав и швырнул мне. Я поймала его и быстро перевязала руку.

— Теперь сделай то, что ты должна была сделать.

Голос окреп, но внешне Альберт никак не изменился. Остался таким же божьим одуванчиком. Я сунула руку в другой карман пиджака, куда бросила ключ. Теперь можно было вернуть пиджак хозяину. Альберт не сводил с меня взгляда, и я не посмела сделать к нему даже шага. Свернула пиджак и опустила на ступеньку у своих ног. Затем быстро развернулась и почти что бегом поднялась наверх. Отперла решетку и снова заперла. Ключ с глухим стуком поскакал по ступенькам вниз обратно к Альберту, а я сползла вниз по решетке, не чувствуя больше в теле сил даже для простых рыданий.