Вилья на час

Альберт дышал шумно и работал руками медленно, отягощенный моим безвольным телом. Я попыталась отцепиться от него, но и метра не проплыла самостоятельно — дыхание не восстановилось, и ноги тянули вниз. Я вновь ухватилась за его шею, и Альберт закинул меня к себе на спину. Теперь он поплыл быстрее, но озеро продолжало казаться бескрайним. Луна скрылась за тучами, и я не видела дальше собственного носа, то есть взмаха руки Альберта, и чуть не снесла лбом опору мостков. Безо всякой команды я подтянулась и рухнула животом на доски. Альберт сделал то же самое и отвернулся.

Говорить нам действительно было не о чем. Или было о чем — о моем дурацком заплыве, потому я с опаской ждала его первой фразы, и когда он молча поднялся и босыми ногами прошлепал мимо моего носа, я не на шутку испугалась, хотя и понимала, что смогу одеться и дойти до гостиницы самостоятельно. Может, немного полежав здесь, чтобы Альберт точно успел забрать из номера ключи и уехать.

Он полный идиот. И его очередная фантазия чуть не стоила мне жизни. Если ему захотелось поплавать при луне, мог бы предупредить заранее, а не пугать до полусмерти очередными бредовыми откровениями. Сумасшествие поддается лечению, но Альберт явно не пытается лечиться. Совсем. А находиться рядом с буйно-помешанным для нормального человека чревато неприятными последствиями. Хотя ты сама ненормальная дура, раз позволила идиоту испортить тебе отпуск. Теперь буду умнее. Закажу утром такси в Зальцбург, заберу вещи и через три часа буду в Вене. А там самолет и — здравствуй, Питер! Все, никаких больше романов. Только работа, работа и еще раз работа.

Однако от идиотов не так-то легко избавиться. Альберт вернулся и принялся вытирать меня плащом, хотя мог бы догадаться сначала снять рубашку — с нее текло больше, чем с моих волос. Но я молчала. Слов не было. А те, что были, я могла сказать только по-русски. Английский язык довольно скуп на эмоции. Альберт тоже не спешил говорить. Не озвучив приказа, он просто перевернул меня, усадил и принялся тереть плащом грудь. Вот тут уж я оттолкнула его руку. Тоже молча, лишь взглядом сказав — хватит! Сразу на все — вытирание и общение. Сейчас только отыщу в темноте одежду и уйду. И хрен ты меня остановишь, идиот!

И он действительно позволил мне одеться и даже догадался снять рубашку. Хорошо, что темная ночь не дала в полной мере оценить сексуальность пиджака на голом влажном теле. Пошел к черту! Пошел на… Туда, из-за чего я изначально пустила его в свою жизнь. Дура! Он и безопасный секс — вещи несовместимые. Совсем. И сейчас мне секс точно не нужен. С ним особенно. Мои крылья намокли, и я не долечу даже до облаков — какое уж там седьмое небо! Да и не было его изначально. Я просто обозлилась на весь мир. Для такой любая ласка уподобилась бы амброзии. Может, в этом Альберте ничего и нет особенного. Ничего, о чем бы на фоне его сумасшествия, можно было б пожалеть. Хороший отпуск, нечего сказать! К счастью, он почти закончился. И я все еще жива!

Не попрощавшись, я пошла по мосткам. Прочь от него. Но он пошел следом.

— Не подходи! — закричала я, не оборачиваясь. — Я ухожу без тебя. Ключи от машины заберешь на стойке через полчаса. Не смей идти за мной! — повторила я уже истерическим криком, когда услышала за спиной новый шлепок.

— Почему ты уходишь? Что я сделал не так?

Зачем я оборачиваюсь к нему? Зачем трачу время на человека, который не способен понять, что он сделал не так. Он все сделал так. Так, как мог. Так, как позволил ему его больной мозг. Это меня здесь не должно было быть. Меня. Разумной. Взрослой. Свободной. Женщины. Видно, чего-то из этого списка у меня не было. Наверное, как и у него — разума. Свободу Димка мне вернул. Дата рождения все дальше и дальше удалялась от сегодняшнего дня. А вот разум я действительно оставила на концерте в Зальцбурге. Но сейчас я верну его себе. Только скажу этому ненормальному спасибо — он его ждет. Спасибо за все те незабываемые моменты, которые он стремился мне подарить.

— Ты все сделал так, — отчеканила я. — Спасибо. Только больше мне ничего от тебя не надо. Прощай.

Он стоял слишком близко. Но я не желала прощального поцелуя. Мы простились на словах — все. Точка. Жирная. Которую нельзя исправить на запятую. Альберт, прощай. Прощай, и никаких «до свидания».

И я развернулась. Быстро. Но не побежала, боясь растянуться на последнем метре мокрой от ночной влаги пристани. В тишине звучали только мои шаги. Можно было выдохнуть. Только выдох отозвался в груди жуткой болью. Словно сердце вобрало в себя всю кровь и готовилось разорвать грудную клетку. Или ломило все же спину? Лопатки. Ту точку, куда Альберт посылал свой прощальный взгляд. Как же больно уходить даже от того, от кого следовало бы убежать. Давно. В первую же минуту знакомства.

И вот наконец под ногами трава. Мягкая. Безопасная. И, содрогнувшись от новой боли, я побежала. Как ветер, не чувствуя под ногами земли. У меня словно выросли крылья. Надулись, как паруса, и несли меня сквозь ночь прочь от отпускного сумасшествия, которое могло стать роковым. Я бежала, бежала, бежала… Не чувствуя больше своего тела. Его, как пушинку, подхватил ветер, закружил, поднял к небесам и швырнул на землю. Я чудом угодила лицом в траву. Асфальт бы расквасил мне нос.

— Глупая! — Альберт склонился надо мной. — Разве так надо?

Я приподнялась на локтях, ожидая протянутой руки, но не тут-то было. Он смотрел поверх меня горящими глазами, и я поняла, что мне просто необходимо бежать дальше, чтобы спрятаться от безумца в стенах номера, забравшись с головой под ромашковое одеяло. Но сколько бы я ни пыталась встать, дальше четверенек не поднялась. Что-то придавило меня к земле. Может, я ненароком снесла какой-то знак? Я попыталась выгнуть спину, и что-то сразу же зашуршало позади меня — достаточно громко, чтобы заглушить в ушах песню цикад. Зверь? На мне сидел какой-то зверь! Именно на него глядел сейчас Альберт и улыбался. Кто это может быть? Тяжелый, но мягкий. Не волк же? Кто, кто здесь водится?

Я хотела закричать, но не смогла. Горло заполнила горечь, и я сплюнула выступившую на губах пену. Вода. Во мне еще было много воды. Бездействие зверя пугало. Мозг отказывался думать, но тело само попыталось высвободиться из звериного плена, и ему это удалось! Я сумела вскочить, но легче не стало. Что-то очень тяжелое висело за плечами. Я даже не могла пошевелить лопатками.

— Раскинь руки!

Я подчинилась, не вникая в смысл приказа. Стало заметно легче. Но этот кто-то продолжал висеть на мне. Может, зацепился когтями за кофту?

— А теперь подпрыгни!

Я вновь безропотно подчинилась. Но выполнила команду лишь наполовину — подпрыгнула, но не опустилась на землю.

— А теперь маши крыльями! — закричал Альберт. — И полетишь! Вилья, ты полетишь! Наконец-то!

Я передернула плечами, и ночной воздух заколыхался перед глазами, словно у пьяной. Альберт точно уменьшился и стоял, раскинув руки, с задранной головой. Он смотрел на меня. И я испугалась. Задрожала еще сильнее и упала ему на руки.

— У тебя есть всего час. Час, чтобы научиться летать и полететь туда, куда зовет тебя сердце. Час, не теряй его, моя Вилья! Моя Виктория! Не становись моим поражением. Первым и смертельным. Я не переживу неудачу!

Он держал меня за плечи и заглядывал в глаза — и впервые я увидела в них чистую детскую мольбу. Я их не узнавала — из серых они вдруг стали бирюзовыми. Я видела в них небо — чистое солнечное небо, но вот его заволокло облаками, и я поняла, что Альберт плачет.

— Не плачь, — сказала я и коснулась пальцем слезинки, замеревшей на колючей щеке.

Она перекатилась на кончик моего ногтя, покатилась вниз по указательному пальцу и, очутившись в ладони, начала расти, как мыльный пузырь. И когда перестала помещаться в моей руке, поднялась с нее и зависла между мной и Альбертом. Его я уже не видела, зато видела себя, будто в зеркале — себя и крылья. Огромные белые крылья дрожали у меня за спиной. Я ахнула, и зеркальный пузырь лопнул, обдав меня морем брызг, от которых защипало глаза. Теперь я тоже плакала, но Альберт не протянул мне руки.