Гранд-Леонард

– Я присяду, ладно? – сказала Элинор и пошла за табуреткой.

Рамон же упрямо остался стоять. Он бы предал собственное предвкушение, если бы оставил пост. Нет! Вот-вот, еще чуть-чуть… Быть может, Эдуард решил не идти сюда через половину сектора, а услышал шум и голоса издалека и со своего поста вызвал полицию? Данная догадка мужчину немного развеселила, и он принялся слушать и ждать с прежним упоением.

– Рамон, уже час прошел. Ты уверен, что…

– Да, – заявил он, хотя про себя признал, что Элинор имела основания сомневаться. Почему так долго? Полиция бы уже приехала. Разве что охранник по какой-то причине решил повременить. Но с какой целью? Почему тогда сам не явился? Струсил, поняв, как много народу предстояло прогнать – даром, что это не просто забредшие в Периферик ради острых ощущений подростки. Бродя по лабиринтам рассуждений, зачастую, тупиковых или абсолютно рваных, хаотичных, Рамон присел на корточки и ждал, ждал, пока не затекли ноги и не заболела поясница.

– Может, спуститься еще раз? – предложила, подавив зевок, Элинор.

– Нельзя. Заметит Эдуард – полетим вслед за этим сбродом.

– Он что-то не торопится. Может, выходной взял или заболел?

– Не знаю. Попробую выяснить.

Рамон выбрался на крышу, но толку от этого было немного: центральная башня заслоняла вид на противоположный конец сектора и, соответственно, пост охраны; так что понять, на месте ли Эдуард, не представлялось возможным. Он подошел к краю и посмотрел вниз. Примерно половина вольноходцев высыпала на улицу. Костер, который они развели прямо посреди двора, радостно трещал, пожирая входные двери и еще какой-то хлам. Беспробудно черные клубы дыма взвились в небо, когда высокий и тощий паренек подбросил в огонь нечто, похожее на кусок рубероида. Нурислан и молодые мужчины мастерили неподалеку скамейки и длинный стол. Женщины и старики, устроившись вокруг костра на тряпках и картонках, во всю силу своих глоток затянули заунывную песню на все том же чудном диалекте; им на миниатюрном струнном инструменте аккомпанировал Николай. Сквозь полотно действа грохочущей пулей прорвались дети: двое сидели в ржавой тачке, а еще двое ее тянули. Все смеялись и кричали до хрипоты.

– Эгей! – крикнул заметивший наблюдателя смуглый и помахал рукой с ухмылкой.

– Вот наглецы! – сокрушался Рамон, смотря то в один конец двора, то в другой, не понимая, почему до сих пор никто не появился и не прекратил запретный разгул свободы.

Неслышно подошла Элинор.

– Ну что?

– Как видишь, – Рамон указал рукой вниз.

– Ерунда какая-то. Что же делать?

– Я пойду туда.

– Куда? – женщина всерьез испугалась, что любимый собирается напасть на вольноходцев.

– К охраннику. Выясню, в чем дело, на месте ли он. Если нет – проберусь в его домик и сам вызову полицию. Попробую подойти осторожно, через сектор. Нет сейчас времени лезть через коллектор в Леонард и стучаться в ворота с той стороны. Пусть даже есть риск быть обнаруженным. Я не могу слышать и видеть этих идиотов, Элинор. Из-за них все идет прахом! Они должны исчезнуть отсюда сегодня же!

Элинор не стала спорить, но и согласия не выразила. Выражение ее лица сбивало столку, будто жалость, надежда и недоверие боролись друг с другом, отвоевывая себе побольше мимических полномочий.

– Я быстро, – заверил Рамон, чмокнул ее в щеку и поспешил вниз. Велико было желание оглянуться, но мужчина побоялся еще раз увидеть угнетавшую и пугавшую одновременно смесь эмоций в дорогих глазах.

Не обращая внимания на все, что творилось в вестибюле и снаружи, проигнорировав пару попыток его окликнуть, Рамон миновал внешний двор, перешел с быстрого шага на бег и устремился к башне. Впервые он выбрался, впервые не смотрел на эту плитку с крыши, но топтал ее ногами. В первый раз мог прикоснуться к цилиндрический махине, стоя именно там, где росла она из земли. Но в данный момент насладиться чувством выхода за привычные рамки Рамон не мог. Его внутренний компас был приведен в действие паникой, ненавистью, отчаянием и указывал прямо туда, где за простором площади, на границе обжитого и неудавшегося, стоял пост-контейнер Эдуарда.

Скопления высоток, левое и правое крылья сектора проплывали мимо медленно, но настолько буднично, просто, как если бы это был какой-нибудь невзрачный квартал в Верхнем Леонарде, а не элементы пробуждавшей трепет красоты – печальной, но величественной. Он обязательно, обязательно еще посмотрит на нее должным взглядом, уделит внимание сполна. Она стояла для Рамона и Элинор, ею нельзя было делиться с кем-то. Это же царство умиротворения и уединения, а не лагерь для беженцев или источник металлолома. Это – оазис, и он не позволит кому-либо выдавить их двоих обратно в безразличную к страданиям пустыню.

Пустота встретила Рамона у главных ворот, и будто главная башня рухнула на него, похоронив под собой чаяния и надежды. Справа от створок, где прежде располагался пост и небольшая бытовка, а также микролитражный автомобиль под навесом, лишь квадрат голой земли в окружении травы напоминал теперь, где стоял контейнер. Рамон с бешено колотящимся сердцем предположил, что пост могли перенести за стену, расположить по другую сторон ворот. Но нет, какой в этом смысл… Тем не менее, мужчина подошел к решетчатым воротам, чтобы убедиться своими глазами. Да. Хоть угол обзора и был скудный, стало совершенно очевидным, что на прилегающей территории – ни души, никаких построек. Только потрескавшийся асфальт и эстакада над никому не нужной автомагистралью.

– Эдуард! Эдуард! – завопил Рамон, не в силах сдержать приступ яростной обиды на охранника, который обещал ему работу и который мог избавить его от нежелательных соседей, но вдруг покинул место без предупреждения. В тот самый момент, когда положение и без того сложилось удручающее!

Стоп! А вдруг… Имелся еще северный въезд. Глупо надеяться, но все же… И Рамон помчался поперек электротротуаров, перемахнув через одно ограждение, второе; то ныряя в вытянутую тень высоток, то являя себя слепящему оку солнца. Вон они, ворота. Не было смысла и дальше давиться самообманом, но он упрямо бежал, пока с грохотом и звоном не влетел в металлическую решетку.

– Почему сейчас? Что случилось? Почему сейчас? – повторял мужчина, сотрясаясь в приступе ядовитого горя. – Что делать, что делать…

Обратно он не бежал. Сказать, что шел – тоже преувеличение. Скорее, волочил ноги, как путник после целого дня скитаний в пустыне. Чем больше он думал о будущем, тем сильнее приходилось вымучивать следующий шаг. Он думал об Элинор, о том, как она, возможно, продолжит превращаться во вторую Магду и возненавидит его. О, эта Магда будет хуже оригинала. Та была глупа, а Элинор – нет. Она умеет анализировать, и память у нее не короткая. Подмечала и подмечает все его ошибки и просчеты, укоряет – пока что, про себя. А когда все это прорвется, когда она решит высказать все, припомнить… Оставался ли шанс, что до такого не дойдет?

Когда Рамон подошел к пансиону, ноздри издевательски защекотал запах жареного мяса. Костер догорел, и жар углей вытапливал жирок, подрумянивал ароматные кусочки… Мужчина проглотил слюну и пробрался меж множества смуглых, сидящих у входа в здание. У них опять хлеб, еще и мясо! Элинор это видит, понимает. У таких умных и способных беглецов – ничего, а у полудиких, немытых бродяг – так много. Здесь, впрочем, у Рамона находилось весомое оправдание: вольноходцев была целая армия, а он все делал один. Точно, это все и объясняет! К тому же, эти оборванцы, как теперь думалось, добывали себе все необходимое воровством и обманом. А он не мог им уподобиться, он жил своим трудом, никому не причиняя неудобств или, тем паче, ущерба.

Элинор совсем упала духом, когда услышала, что к чему. Она отставила свой чай, закрыла лицо руками и ничего не говорила. Рамон, не в силах слушать тишину, бормотал, что приходило в голову, сам не понимая, для чего: для утешения, оправдания или просто боялся, что если тоже замолчит, то пропустит пробуждение Магды в любимой женщине.