Зарница

Зоя легла обратно и тихонько шмыгнула носом. То, что свидетели происшествия сочли за выдержку, было странным качеством Зоиной психики. Она знала, что настоящая истерика начнется у нее не раньше, чем через полчаса. Но она еще не определила для себя первопричину этой бури. Надя, казалось, опешив от увиденного, перестала плакать и вцепилась в отца-капитана. На сцену вышел дядя Витя и начал читать стихи.

На самом деле Зоя уже к приезду дяди Вити знала, что папа улетает на искусственный спутник «Зарница» в долгую командировку. Она подслушивала семейные разговоры, которые были не такой уж тайной, что тихо обсуждалась. Так обычно не озвучивали желания, чтобы они сбывались. Только Зоя думала, что долгая командировка – это год, может быть, полтора, но услышанное от Нади «восемь лет» сразило ее. В конце концов, она была довольна своими переломами, словно бы так отомстила родителям за жестокое решение и недосказанность. Она все еще наивно полагала, что травмы способны оставить отца на Земле. В вопросах семьи Зоя была куда упрямее и непримиримее самого Николая. Врачи скорой помощи приехали через полчаса, поставили Зое два внутривенных укола и погрузили ее в сон и на носилки. Последнее, что видела Зоя перед тем, как уснуть, это виноватое лицо отца и растрепанную Надю, которая к тому моменту окончательно успокоилась.

***

Прошло мужественных восемь лет с тех пор, как Зоя последний раз танцевала на сцене и видела отца. Пару раз в год она получала возможность услышать папин голос, раз в год – увидеть его во время поздравления членов экспедиции с Днем космонавтики. Прошлым летом Зоя окончила университет по специальности «Журналистика и анализ новостного и агитационного контента» и устроилась в Информационный центр атомной электростанции, но работать здесь Зое не нравилось. Естественно, в последний телемост она рассказала отцу все до слова «но». Прочие новости у них, вероятно, были общие. По центральным каналам регулярно показывали сюжеты, в которых одни малоизвестные страны воевали с другими. И солдаты одних малоизвестных стран были явно агрессивнее, беспощаднее и беспринципнее других, ранее незнакомых широкой аудитории, но уже успевших полюбиться. Были и титанические державы, впрочем, не желающие воевать физически и примитивно. Основным упреком в сторону вооруженных конфликтов была древняя варварская жестокость. Новостные заголовки спекулировали смертями мирных граждан, в особенности детей. Но жалеть приходилось всех. Даже вооруженных солдат вражеской стороны, чье решение идти фронт было продиктовано исключительно наркотическим опьянением или мотивирующей угрозой тюрьмы и расправой с семьями. Или того хуже – с поразившей их душу, словно раковая опухоль, пропагандой. Убеждения в таком случае являлись синонимами сумасшествия, ведь их жестокость и противоестественность были заметны всем окружающим, кроме их последователей. Это были негласные правила, вписанные в методические указания, полный сборник которых никто из студентов не читал. Это смахивало на неприкрытый сарказм. Вот и сейчас трагической ораторией из телевизора доносились подобные новости и столь же театральные и абсурдные обсуждения этих новостей. На фоне какофонии голосов и кряхтения танковых гусениц телефонный звонок прозвучал неестественно и неожиданно. Зоя взяла трубку.

– Алло, Тата? Тата, это ты? – спросила напуганная чем-то женщина.

– Это Зоя. Мама занята, освободится через полчаса. Ей что-нибудь передать?

– Нет, Зоя, Зоя! Слушай меня! – призвала ее женщина. – Зоя, это Тамара Федоровна, тетя Тома, помнишь меня?

Зоя, выключила шумный телевизор и взяла охапку толстых методичек, взвалив поверх них «Антологию материалов пропаганды мировых войн».

– Помню, Тамара Федоровна, на свадьбе в прошлом году виделись. У вас что-то случилось?

Зоя начала раскладывать журналы на самой дальней полке.

– Зоя, у нас война началась, – в этот момент к испугу в голосе добавился плач, и Тамара Федоровна продолжила, – Звездное обстреляли. Нас эвакуируют. Мы к вам приедем? Зоя, можно мы к вам приедем?

В чрезвычайной ситуации случается так с человеком, что он не успевает эмоционально воспринять ситуацию, хотя суть изложенной проблемы до него сразу доходит. Зоя опустилась на диван, бережно положив на колени оставшиеся журналы.

– Как «война»? Теть Том, в новостях тихо.

Но уверенность Тамары Васильевны в наступившей войне была неотвратимой.

– Зоя, я не знаю, как они не передали, но два часа назад артобстрел был. Мы только вышли из подземки, я Гришу нашла. Зоя, нам сказали в соседние города уезжать… Нам до вас из Звездного ехать четыре часа, но я не знаю, как сейчас на дорогах. Сосед подвезет, он тоже на север поедет. Зоя, можно мы к вам приедем? Нам ехать больше некуда. У нас все местные…

Рациональное и чувственное в Зое все еще никак не находили контакта. Но Зоя уверена заявила:

– Приезжайте! Приезжайте, конечно. Я вам адрес пришлю сейчас, – потом подумав, добавила, – я вас встречу.

Тамара Васильевна захлебывалась в благодарностях и благословениях, иногда переходя на стройный рассказ о событиях двухчасовой давности в селе Звездное. И прервалась только, когда кто-то позвал ее собирать вещи. Женщины быстро распрощались, Зоя положила трубку на глянцевую обложку. Через несколько минут в комнату зашла Тата и спросила, с кем Зоя говорила.

– Телефон звонил, – безучастно ответила Зоя, чьи эмоции только сейчас становились соответствующими новостям.

– Я слышала, что телефон. А говорила с кем? Кто это был, а, Зой?

– Вестник войны, – Зоя тяжко вздохнула, встала с дивана и вновь вернулась к полке с прессой. Она всегда ерничала, когда стоило быть серьезной. Зоя использовала сарказм, как защиту, иногда забывая, что и щитом можно покалечить.

– Из журнала звонили? – Тата была совершенно невосприимчива к такого рода иронии.

– Из Звездного, – Зоя развернулась к ней с антологией в руке. – Тетя Тамара звонила. Юг бомбили.

Тата прикрыла рукой рот, который непроизвольно зашептал молитву. Она бросилась к телевизору и стала пытать каждый канал. Зоя же принялась раскладывать двухместный диван, пылившийся в квартире на случай тяжелых времен.

Глава 4. День, когда все началось.

«В дни побед, страны и гимнов

Заслоняют тучи флаги,

Занавесят непокорный

Вид обшарпанной стены». Дядя Витя читал стихи не как поэт, но как ученый, свойственным ему лекторским тоном. Однако, сквозь монотонность пробивалась пылкость, что свойственна увлеченным людям. «Тихой смертью умирают

Прирожденные трудяги,

Благодарные за то,

Что не выпало войны». Метафорические откровения слышались ему открытиями. Он декламировал стихи, как читал бы в прозе фольклорные произведения. Если это и был распев, то не бравадный, эстрадный, а материнский, рассказывающий на ночь поучительную сказку. Иногда его стихотворения были не к месту. Как то, что он только прочел в концертном зале Центрального дома энергетиков. И, видимо, оттого, что война трудягам все же выпала, по тишине уже успели стосковаться. Оттого стихотворение звучало уже совершенно иначе – с болью и сожалением о своих несчастных судьбах, а не о несбывшихся юношеских фантазиях. При этом же Виктор Колмогоров считал необходимым отвечать на риторические вопросы «Что же с нами будет?» участливо и чрезвычайно подробно. И это участие он выказывал в поддержке. Виктор за короткие сроки успел рассчитать возможные варианты развития событий и выступить в нескольких международных организациях с предложениями, безусловно, гуманными, но в то же время беспрецедентными. Между поэтическими концертами и научными конференциями, иногда следовавшими одна за другой, он не менял своей одежды, выражения лица и интонаций.