Не верь мне

Короче, у меня есть целый миллион причин сказать «да». В том числе и из-за того, что Никита мне нравился, чисто по-человечески, но упрямый язык несёт совсем другое:

– Никит, а я уже вышла. Прогуляться хочу, сегодня весь день с домашними делами воевала, теперь воздухом дышу…

…и думы думаю, дурацкие и никому не нужные.

– Понял, – ничуть не обидевшись, усмехается он. – Тогда как насчёт того, чтобы после всего заехать куда-нибудь выпить кофе?

– А потом я ребёнка из садика забираю…

– Могу поспособствовать.

– Никит… – с нотками паники прошу я его о чём-то неведомом.

– Оль, это просто дружеское предложение. У меня есть свободное время и неимоверное желание провести его в приятной компании.

Интересно, а гиперактивного Крошика с его частыми обидами и переменами в настроении можно назвать приятной компанией?

Видимо, я мнусь, и Киреев добавляет нажима в голос:

– Так, Измайлова, отказы больше двух раз в неделю не принимаются.

– Сегодня же только понедельник, и это пока что первое предложение на этой неделе.

– А я о чём? Можно подумать, что я тебя не знаю. Дальше у тебя будет одна единственная отмазка – смена. То ты будешь в ночь, то после ночи, то перед ней. А поскольку я не желаю вредить собственному бизнесу и закрывать клуб посреди недели, то побереги остатки моей гордости и просто согласись.

Я неожиданно легко усмехнулась, чувствуя, как губы непроизвольно растягиваются в улыбке. Всё-таки Кирееву было не занимать очарования и, кажется, он прекрасно об этом знал.

– Ладно.

– Не слышу.

– Хорошо, говорю. Разрешаю заехать в кофейню, – про свои сложные отношения с кофе я умалчиваю, – а потом в садик за ребёнком.

– И я даже могу надеяться на то… – тут он делает театральную паузу, отчего моё дыхание вдруг сбивается, – что ты позволишь мне довезти вас до дома?

Дурак, но это оказывается на удивление приятно.

– Даже не знаю. Кроша ещё выгулять надо.

– Выгуляем.

И я соглашаюсь. Из-за чего потом иду и ругаюсь на себя за то, что… позволила мужчине замаячить на пороге своего дома. Дети не знали, как это. Да что там дети, я и сама уже забыла.

Его не было целую ночь, а придя на утро, он был откровенно помят и имел стойкий запах алкоголя. Я недовольно поморщилась, но промолчала. Я вообще с того дня много молчала, ожидая хоть сколько-нибудь взвешенного решения с его стороны. Он тоже ничего не говорил. Всё общение свелось к каким-то бытовым моментам и дежурным фразам из серии «привет-пока».

Спасала только Аня, не дававшая нам окончательно потонуть в нашем болотце. Мы даже теперь спали по очереди с ней, не в силах вынести взаимных обид. Хотя, с другой стороны, чего такого мы друг другу сказали? Он хотел перемен, я хотела стабильности. Он решил, что я не верю в него, я подумала, что не нужна ему. Как-то слишком прозаично, но мы тогда оба не смогли понять этого.

Развод Дамокловым мечом повис над нами, даже несмотря на то, что никто не говорил об этом вслух. Просто это единственное, что шло на ум, когда мы сидели по разные стороны кухонного стола и душили друг друга обоюдным молчанием и колючими взглядами.

А через месяц Сергей объявил мне, что нашёл работу в другом городе.

– Поедешь? – скомкано спросил он.

– А сам как думаешь? – по максимуму безразлично задала я встречный вопрос.

И он всё понял правильно, правда, так и не разобрав моих причин. Видимо, решил, что мне всё равно. А мне так хотелось, чтобы он позвал, чтобы сказал, что никуда без меня не поедет… Наивные бабские мечты. Но ведь он не звал, он спрашивал, тем самым давая мне выбор, который мне был совсем не нужен.

Если бы он сказал, что любит меня, и что дело не… в нас. Я бы молча взяла чемоданы и ребёнка и безропотно последовала за ним на край света. Но Измайлов этого не делал, и глупая я не стала мешать ему собирать вещи.

В последний его вечер дома я отвела Аню к маме, не хотела, чтобы ребёнок был свидетелем всего этого дерьма, что творилось между нами. Ей и так было тяжело, мы старались сдерживаться при ней, не вынося на глаза дочери всё, что бурлило внутри нас. Получалось обжигающе холодно и до скрежета зубов напряжённо. Она всё понимала, и во многом лучше нас самих.

Серёжка весь день где-то пропадал, а я без дела шаталась по квартире, стараясь не замечать две спортивные сумки, стоявшие в коридоре. Как же я их тогда ненавидела. Хотелось схватить их и спустить в мусоропровод, или сжечь, или выкинуть… из окна. Он бы пришёл, а сумок этих нет… и необходимости куда-то уезжать тоже.

Пришёл он поздно, еле слышно прикрыв за собой дверь. Но я услышала, подрываясь с кровати и хватая халат. Уснуть всё равно не получалось, и я вышла в прихожую. Он топтался у порога, рассматривая пресловутые сумки, будто не понимая, откуда они здесь взялись.

Я тоже старалась быть тихой, но всё равно заметил. Поднимая свои серо-голубые глаза на меня, вот только лукавства в них не было. Исключительно тоска, щемящая и ничем не прикрытая, будто отражение меня самой. Он уже стянул с себя обувь и ветровку, оставшись в джинсах и пуловере.

– Будешь? – глупо протянул он мне открытую бутылку, которую всё это время сжимал в своей руке.

Послушно кивнула головой, не в силах выдавить из себя ничего другого.

Виски был так себе. Неприятно обжигая горло, он оседал тяжёлым комом где-то внутри меня, оставляя после себя горькое послевкусие. Мы так и остались в прихожей. Сидели на полу, прислонившись к стенам и передавая быстро пустеющую бутылку из рук в руки. Он хмуро смотрел в потолок, а я пускала редкие слёзы, даже не пытаясь их скрыть.

Когда в бутылке оставалось всего ничего, он не выдержал:

– Почему всё так?

– Как? – закашлявшись, спросила я.

– Больно.

Нервно пожала плечами, пытаясь подобрать нужные слова, а они всё не желали находиться.

– Потому что это действительно больно.

– Тогда поехали со мной? – порывисто зовёт он, впиваясь в меня своим тяжёлым взглядом.

А я лишь качаю головой, пуская свои идиотские слёзы и бормоча:

– Не могу. Не так…

Серёжка кивнул головой, словно принимая мой ответ. Правда, принятия в нём не было вообще никакого, я видела это по его пальцам, с силой сжимающим горло бутылки.

Мы ещё долго сидели так. Виски давно кончился. Меня мутило, то ли от выпитого, то ли от ситуации. А он с противным звуком катал пустую бутылку по полу.

А потом случилось то, что случилось. Я раньше часто гадала, кто из нас сделал первое движение на встречу, но так и не смогла вспомнить. Наверное, всё дело в алкоголе, а может быть, это и не имеет никакого значения. Просто вот только что сидели на полу, а в следующий момент мы уже стоим на ногах, остервенело хватая воздух ртом и сжимая друг друга в безумных объятиях. Кто-то из нас ревёт, потому что щёки у обоих влажные и солёные. Мы целуемся, беспорядочно и хаотично, просто куда попадём, иногда нам везёт, и наши губы находят друг друга, сцепляясь в безжалостной борьбе, скрещиваясь зубами, языками, дыханием.

Он тащит меня в спальню, а я грубо стаскиваю с него пуловер, больно скользя ногтями по его коже, но этого никто не замечает.

Ночь вышла иступляюще жадной. Пытаясь навсегда проникнуть под кожу, в душу и сознание, мы забирали и отдавали всё, что только было у нас, не отпуская друг друга часами. Было больно… морально. Потому что каждый понимал, что это в последний раз. Вот так вот. По-честному, без прикрас и обещаний. Просто был он. И была я. Обнажённые, распалённые, влажные и до ужаса несчастные. Именно той ночью в нашей маленькой спальне были поставлены последние мирные точки между нами. Ведь то, что было дальше… даже точкой назвать нельзя.

Но это было потом, а пока мы всё ещё были рядом. Когда сил не оставалось ровным счётом ни на что, он притянул меня к себе и поцеловал в мокрый лоб, едва шепча:

– Дождись меня.

А я притворялась, что не слышу или не понимаю, потому что у меня и так не было иных вариантов.