Не верь мне

Наверное, он прав в каком-то одном из своих мотивов, и вполне вероятно, что нам нужно решить, как уживаться всем вместе, в этом городе, в этих отношениях, опосредованных одной двенадцатилетней девочкой. Но. Я не могла, не получалось. Хотелось ему либо глаза выцарапать, либо выть белугой от обиды… за себя, за детей, за любовь свою нелепую.

Нет, Измайлов, нет у меня к тебе никакой любви. И понимания. И всего остального тоже. Я даже дочери своей по ходу дела готова навредить своим упрямством, лишь бы не видеть тебя.

Последняя мысль отрезвляет, когда понимаю, что Аньку уже во всё это вмешивать начинаю. Осталось только про Кроша сказать Сергею, чтобы отомстить и на рожу его перекошенную посмотреть. Будет вообще шикарно, вот только после этого я себя в зеркале видеть не смогу, противно будет.

Через силу собираюсь на работу, долго перебирая вещи в шкафу. Законы клубной жизни гласили: какой бы апокалипсис ни творился у тебя на душе, никто не должен об этом знать. Люди идут в клуб за праздником, за сказкой, за иллюзией, и твоя цель дать им это… Ну и еще проследить, чтобы никто ненароком не убился, но это уже просто присказка. У нас был строгий дресс-код. Красиво. Стильно. Модно. При этом всём ещё и хотелось какой-то официальности, не переходящей в занудство. Вот и приходилось измываться над собой и своим гардеробом. На сегодняшний вечер я выбрала короткое чёрное платье и джинсовку, сделав себе высокий зачёс на голове, огромные кольца в уши и приличный слой косметики на лицо, чтобы хоть как-то скрыть всё то, что тлело внутри меня. Чувствовала себя молодящейся старлеткой, но что поделаешь, тусовка хотела молодости и свежести, а не тридцатилетней брошенки с двумя детьми. Но никому нет дела до моих проблем, поэтому надо схватить себя за горло и просто задушить весь этот эмоциональный сумбур, на корню обрывая все эти душевные трепыхания.

Удивительно, но стало легче. Мне вообще наличие задачи обычно жить помогало. Одно дело сидеть и страдать, а другое – вгрызаться в проблему и что-то делать. Я, может быть, поэтому и стала трудоголиком, чтобы просто не подохнуть от всей этой тоски.

Анютка пришла домой раньше обычного, столкнувшись со мной в прихожей. Я как раз обувалась, когда в замке зашевелились ключи. Я бегло глянула на часы: рано.

Дверь открылась, явив миру растерянного ребёнка, явно не ожидавшего встречи со мной. Немая сцена, где мы обе моргаем, бегло соображая, что пошло не так.

– Нас раньше отпустили, – быстро выпаливает дочь, отводя глаза в сторону.

– Угу, – на автомате киваю я головой. А сама напрягаюсь. Какие мы беспалевные, однако.

Анька мнётся на пороге, переступая с ноги на ногу.

– Прогуливаешь? – на удивление спокойно спрашиваю я, смущаясь абсурдности своего предположения. Чего точно никогда не делала моя дочь: 1) не обманывала, 2) не прогуливала школу.

Предательский румянец на щеках выдаёт её с головой. Приплыли.

– Ань?

– Ты ругаться будешь, – мямлит она себе под нос.

– Знаешь, у меня такое ощущение, что я при любом варианте сегодня ругаться буду.

Тяжёлый вздох. Упорно рассматривает носки своих сапог. И когда я так остервозиться успела, что она стала меня бояться? Нормально же всегда со всеми косяками справлялись. С её, с моими, с общими. Если не считать вопросов, связанных с Измайловым. Тут я просто холодела и замыкалась.

– Папа? – догадываюсь я.

– Папа, – обречённо кивает головой.

– Вот если ты скажешь, что он велел тебе уроки прогулять, в жизни не поверю, – надеюсь я на благоразумность бывшего мужа.

– Он встретиться предложил…вечером.

– Вечером? И что же тебе не дало дождаться вечера?

– Крош.

– Крош?! – напрягаюсь я, предполагая самые невероятные сюжеты развития событий.

– Ну да. Мы же с ним вечером вдвоём сидим, бабушка только ужином обещала нас прийти накормить.

– И?

– Ииии… я сказала папе, что раньше сегодня учёбу оканчиваю, чтобы днём увидеться.

– Вы же вчера виделись, – замечаю излишне резко, отчего Аня нервно вздёргивает головой, будто бросая мне вызов.

– Я ещё хочу.

Что сказать на это, я не знаю, поэтому просто молчу. Впрочем, дочь справляется за нас двоих.

– Он же вернулся! Теперь ждать не надо! Я соскучилась… и нам хорошо вместе!

Из меня словно дух сейчас вышибли. По крайней мере, по ощущениям очень похоже. Во все глаза смотрю на Аньку, пытаясь хоть как-то осмыслить услышанное. Она тоже смотрит, сначала с вызовом и достаточно сердито, а потом сама же пугается своих слов.

– Мам, я не это… – начинает она виновато, но я резко обрубаю.

– Телефон.

– Что?

– Телефон отца мне дай.

Она боится, то ли самой просьбы, то ли моего тона – жёсткого и сухого.

– Мам, – пищит она.

– Телефон.

Через десять минут я выхожу из дома, заведённая и накрученная. Оставив наказанного ребёнка с чётким перечнем ценных указаний, состоящих из трёх основных пунктов: сделать уроки, забрать брата из садика и больше никуда не высовывать свой курносый нос. А ещё у меня есть номер Измайлова и еле сдерживаемое желание придушить его.

Первый раз в жизни работа не приносила успокоения. Улыбалась посетителям, решала какие-то вопросы, гоняла официантов, а внутри меня всё горело. Смятение. Паника. Он только приехал в город, а я уже ругаюсь с дочерью так, как никогда до этого.

Остатки логики подсказывали, что так нельзя. Нельзя злиться на Аню, нельзя пытаться ограничивать их общение… Но стойкое ощущение того, что ситуация выходит из-под моего контроля пугало, заставляя действовать импульсивно и необдуманно.

На половину десятого у меня был назначен традиционный созвон с домом. Скрывшись в подсобке, набирала Анин сотовый и с волнением ожидала её ответа. Она долго не отвечала, заставляя меня нервничать. В итоге, с третьего раза, трубку взяли, но на том конце телефона был Крош, который, тараторя и сбиваясь, отрапортовал о домашних делах. Всё было спокойно.

– А потом бабушка ушла, – повествовал сын. – Но мы тебе немного пирога оставили.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я его. А потом сделала глубокий вдох и задала вопрос, ответ на который меня очень волновал. – А Аня дома?

– Конечно, – удивился он. Ну да, она бы вряд ли бросила брата одного. Хотя после сегодняшнего я бы уже ничему не удивилась. И от подобных мыслей мне даже немного стыдно.

– Можешь её позвать?

– Аааааааняяя, – вопит Крошик прямо в трубку, заставляя меня поморщиться.

Потом слышится какая-то возня, голоса, опять вопль сына, а потом тишина. Неприятная такая, давящая.

– Она сказала, что занята, – раздосадовано поясняет деть. Я же с силой прикусываю нижнюю губу, чтобы случайно не выругаться.

Сын ещё какое-то время рассказывает мне обо всём на свете, а я стою в полутёмном помещении, откинув голову к стене и сдерживая рвущиеся наружу слёзы. Глупо, Оля, очень глупо.

– Мам, ты утром придёшь? – с надеждой в голосе спрашивает мелкий, и я в очередной раз думаю о том, что пора завязывать с работами по ночам.

– Нет, солнце моё, раньше. Сегодня у меня не полная ночь. Но в любом случае тебе пора спать, – на часах было почти десять и мой перерыв подходил к концу. – Скажи Ане, что пора укладывать тебя. И… и что я очень вас люблю.

– Я скучаю, – невпопад замечает он.

– Знаю, я тоже. А теперь спать. Спокойной ночи.

– Приходи быстрей, – просит он и отключается.

На душе тоскливо, тыльной стороной ладони вытираю непрошенные слёзы. Надо же, так давно не ревела, а тут… Надо идти в зал, народу хоть и немного сегодня, но работа есть работа. Всё равно продолжаю стоять на месте и сжимать в руке телефон, борясь с навязчивой идеей о том, что у меня есть номер Измайлова и мне всё-таки надо ему позвонить.

Решение даётся сложно. У меня слишком много «но» и «почему нет». И одно из главных – это то, что я уже сегодня сама отказалась с ним разговаривать. Поэтому решение звонить буквально даётся мне боем. Задавив остатки гордости, я непослушными пальцами нажимаю на вызов, молясь лишь об одном – чтобы в этом во всём был хоть какой-то толк. А где-то глубоко внутри меня теплится надежда на то, что Аня в будущем оценит, на какие жертвы я готова пойти ради неё. Правда, на смену надежде тут же приходит чувство вины перед Крошем. В общем, это всё сложно, и если дать мне волю, то я просто распадусь на куски, терзаемая всеми этими переживаниями. Но мне нельзя, мне нельзя распадаться или идти на поводу у своих эмоций, на сегодня лимит ошибок был исчерпан.