Страница 2 из 6
– Я тут сломал раскладушку, но ты не беспокойся, я ее утром зашью, суровой ниткой.
Но все это происходило еще при жизни Рипсик, теперь же, когда ее прах уже полтора года лежал на дне Канале Гранде[3], между мной и Учтивыми кое-что изменилось – ведь мы, что называется, «дружили семьями», и вдруг я своей лишился и чувствовал себя в их компании как бы немного сиротой. Рипсик обладала удивительным свойством цементировать человеческие отношения, а я – человек резкий, надменный, даже со склонностью к заносчивости, к тому же – рассеянный, и вот я забыл зимой поздравить жену профессора с днем рождения, а это было форменное свинство, особенно потому, что она в первый их после смерти Рипсик приезд убрала мою ванную, а какими атрибутами сие помещение заполнено, думаю, понятно без постмодернистских уточнений. Профессору, как я впоследствии сообразил, было дано строгое указание мне о памятной дате не напоминать – подождем, посмотрим, вспомнит ли сам – но я все не вспоминал и не вспоминал, и, наконец, через каких-то жалких полтора месяца (нет, чтобы молчать до следующего дня рождения!), Учтивый не выдержал. Я конечно, ужаснулся, я же помнил про ванную, что с того, что она снова испачкалась, и попытался откупиться французскими духами, оставшимися от Рипсик, но жена профессора моментально меня раскусила, хоть они и были запечатаны. И все же не моя рассеянность стала причиной того, что я сейчас на такси направлялся в гостиницу – Учтивая была отходчива и давно мне все простила, просто они жили на окраине, а я не любил общественный транспорт (да кто же его любит!), и даже жалел, что ни разу не пытался уговорить Рипсик раскошелиться, чтобы оказаться поближе к Невскому, хотя вряд ли бы она согласилась – мы же думали, что будем жить долго и экономили на всем, кроме поездок в Италию.
Раньше ночлег на время путешествий выбирала Рипсик, ей это доставляло удовольствие, у нее ведь в жизни никогда не было просторного дома, в Ереване она всю юность и еще долго после нее оставалась в родительской квартире, деля с Гаяне маленькую застекленную веранду, «выкроенную» из хозяйственного балкона. Вы можете себе представить двух русских (или эстонских) сестер, согласных в пору сексуальной активности обитать в таких условиях? Все, что в эту «кишку» поместилось – две узенькие кроватки, гардероб, книжный стеллаж и малюсенький стол, за которым я потом писал свою первую повесть. В Таллине нам тоже нечем было похвастаться, кроме разве дубового паркета – подвал есть подвал, вот и сидела Рипсик иногда часами за компьютером, подыскивая для нас квартиру в Риме или во Флоренции. Особенно «шиковать» ей, конечно, все равно не удавалось, мы были ограничены в средствах, но и в пределах допустимой цены встречались неплохие квартирки, а однажды мы с ней – и с Гаяне – в Риме попали в настоящий «музей барокко». На самом деле, мы забронировали другую квартиру, но та была занята, хозяйка ошиблась, не успев удалить данные с сайта, и, чтобы обошлось без законных претензий, предоставила нам другую, заметно дороже, но за ту же цену, роскошную, недалеко от Испанской лестницы. Когда мы вошли в прихожую, первое, что мы узрели – метровую бронзовую скульптуру Юдифь, с мечом в руке. Фарфора и бронзы оказалось в избытке, и не только на столе, от серебра ломились посудные шкафы, а всевозможными вазочками, флакончиками, розеточками был заставлен даже туалет, и Рипсик с Гаяне никак не могли взять в толк, зачем нужна серебряная мыльница. В последнюю ночь хозяйка пришла, тихо вошла в квартиру и проверила, не унесли ли мы что-нибудь – знаю, потому что мы оба с Рипсик проснулись, когда она, выходя, закрывала дверь.
Теперь Рипсик не стало, и я особенно не выбирал, где жить, только смотрел, чтобы в центре и подешевле. Квартир я больше не снимал, зачем, все равно готовить не собирался, останавливался в гостиницах. В Петербурге оказалось немало таких, переделанных из бывших квартир, Советский Союз ведь не заботился о путешественниках, предполагалось, что у каждого гражданина есть родственники, однокурсники или просто приятели, с распростертыми объятиями встречающие долгожданного гостя, а сейчас ситуация изменилась, состоятельные люди стали вкладывать деньги в гостиничное дело, покупать квартиры и приводить их в божеский вид – именно в божеский, а не гермесовский, ибо этот великий путешественник, такие халупы, конечно, отверг бы с большим презрением; ну а боженька у нас такой же малотребовательный, как и Учтивые; одного поля ягоды, или представители одной цивилизации, как хотите. Вот и сейчас, распаковывая вещи, я даже не знал, куда повесить рубашки и положить белье, потому что в номере не оказалось шкафа. Не было и стула, его заменяла засунутая под конторский стол низкая мягкая тумба, сидеть на которой было решительно невозможно. Правда, на книжной полке хозяева выставили целую серию книг русской классики, но поскольку отсутствовало бра, то было непонятно, как этим богатством пользоваться. Зато на стене висел огромный телевизор, но для меня он был до той самой лампочки, которой не хватало для чтения: после смерти Рипсик я сей агрегат вовсе не включал, кроме как послушать оперу с плеера. Раньше мы с Рипсик вместе смотрели новости, обсуждали политические события, промывали кости всем тем глупцам, которые правят миром, теперь это было невозможно, она находилась «в отсутствии».
Не успел я разложить вещи, как со двора послышался страшный визг, я сперва подумал, что заработала сигнализация автомобиля, но когда подошел к окну, то увидел, что он – двор – заполнился стайкой маленьких варваров дошкольного возраста. Обычно люди умиляются детям, я – нет. Мне кажется, именно то, что ими умиляются, и позволяет детям стать из маленьких варваров большими. Ну а наделить их какими-то исключительными свойствами, поставить выше взрослых по нравственной чистоте, считать, что дети способны аж философствовать, понимать что-то в эмпиреях – нелепость, впрочем, широко распространенная в русской классической прозе.
Я поспешно закончил распаковку, взял сумку и вышел.
Когда мы с Рипсик поженились, я был уже взрослым человеком, несколько раз разведенным, и мой генотип изрядно оброс фенотипом – но шагая сейчас, уже без чемодана, по Невскому в сторону первого из тех издев… ладно, хватит, все поняли… издательств, которые мне следовало посетить, я размышлял именно над своим происхождением, или, точнее, над одним из его нюансов. Но я не могу о нем сказать, пока не скажу два слова о Петербурге. Увы, я тут не родился, не блистал, и даже мало по нему гулял. Так уж случилось, что судьба закинула меня из ветреного (только в прямом смысле) Таллина не в Петербург, а в Москву. Хотя сперва мне хотелось в Ленинград. Я попытался поступить в здешний театральный институт, но не прошел по конкурсу. А вот на сценарные курсы поступил – однако это заведение находилось в Москве. И я, как говорится, забыл про Ленинград (а Москву, прожив там два года, возненавидел). Потом однокурсник пригласил меня в Армению и я влюбился в эту страну, даже раньше, чем в Рипсик. После нашей женитьбы, в течение многих лет, мы с ней вообще никуда не ездили, разве что изредка в Ереван, навестить ее родителей – не было денег. А когда они появились – небольшие, но все же деньги, мы стали летать в Италию, и полюбили ее так страстно, что в какой-то момент это превратилось в безумие: нам хотелось посетить каждый город и городок, увидеть еще одно великолепное палаццо, еще одну прекрасную фреску – ибо любовь эта, хоть и безумная, не была слепой, мы любили Италию за ее великое искусство. И так же, как мы искали в путеводителях соборы, в которых потом восхищались очередной неведомой обычному туристу работой Филиппо Липпи или Беноццо Гоццоли, так мы перешаривали и репертуар оперных театров, в поисках постановки с лучшими итальянскими певцами – и ездили специально, чтобы их послушать, что тоже, конечно, было безумием, ведь у нас не было денег даже на то, чтобы купить без скидки йогурт; а на оперу в Италии – были.
3
см. роман «Чудо»