Страница 59 из 84
Он не мог разглядеть Руба, хотя тот находился в двух шагах и что-то объяснял раскрывшему рот вору. Мальчишка с немым восторгом слушал своего вожака и готов был поцеловать его в зад, если так будет нужно для дела.
"Чем дальше иду, тем больше размытых лиц, - подумалось Маккиавели, - скоро я свои черты перестану обнаруживать в зеркале".
- У кого есть вопросы? - начальник воров действовал как плохонький лектор в загаженной мухами аудитории. Колин нерешительно поднял руку.
- Если я буду внимательно следить за днём, он не исчезнет? - зная, что не получит ответ, Колин всё же задал этот вопрос. На него глядели как на идиота, пацанчики презрительно свистели и плевались. Шкитун визжал громче всех, его лицо, прежде такое крупное и выразительное, терялось среди прочих. "Почему ты задал тогда этот вопрос? - спросит его потом добрый Горавски, - Ты ведь сам ничего не знал об этом мире? Боялся, что сам можешь вдруг исчезнуть, не оставив следов?" Но из Маккиавели тогда уже сложно будет выдавить даже звук.
Он выдержал первый натиск. Им надоело смеяться, улюлюкания застряли в их глотках. Рваная, клочковатая тишина повисла в гадливом воздухе.
- Почему это так - люди умирают, а войны-то нет, - продолжил он задавать вопросы, которых от него никто не ждал. Сиди, молчи в тряпочку, пополняй образование. Надо будет - тебя спросят.
- Лучше убивать, - уверенно проговорил Руб, понимая, что нужно вновь перетянуть одеяло на себя, - вот своруешь что-нибудь, так кент разнюнится, ещё жалко его станет. Я лично не стеснялся жахнуть ножичком случайно выползшего из-под бабы хозяина. А потом и безделушки, и баба твоя.
Маккиавели сомневался, что Рубероид вообще мог удержать в дрожащих руках кривенький ножичек. Колину казалось, он боится самого вида крови, тёмного, густого, звенящего сейчас в их головах.
- Руб! - орали его приспешники, их однообразная масса давила, словно обрушившийся дом, - Руб, Руб, Руб!
Это была своеобразная хвалебная песнь деньгам, роскошной жизни, удовольствиям. Они выбрали это глупое трёхбуквенное слово и отдались ему как проститутки. Колин повернулся, сплюнул и пошёл прочь. Воровать он больше не мог.
- Я думаю, вам следует заняться главарями. Ерохин, Трон, Донован Ретли. Можно ещё устранить Калитина - его все любят. Остальные сами разбегутся - вот увидите. Не надо лишней крови.
- К чему нам тебе верить? Может они перекупили тебя, - голос скрежетал, словно ключ в заржавевшем замке, пытался сбить его с толку. Но Влад знал все полицейские уловки. Он сам мог бы сидеть на месте этого кабинетного чинуши, да только ему никто этого не предлагал. Не доверяют, уроды.
- У них нет денег, - ответил Коринец, - вам это должно быть известно. - Ни одного лишнего рубля. Всё давным-давно потрачено на оружие, медикаменты и сухие пайки для восставших. Я мог бы помогать им даром, но не хочу бунта больше чем вы. Для вас это лишь сухая канцелярская работа, для меня сотни простых людей, их жизни и судьбы.
Последняя фраза понравилась Владу, даже стало легче на душе. Потом в Палате от таких высоких пафосных слов Горавски его будет тошнить.
- На какое число они назначили восстание? - голос старался выудить как можно больше информации за прежние деньги. Нет, так не пойдёт. В следующий раз нужно просить пересмотреть его гонорар.
- Рано об этом говорить. Неизвестно, будет ли пополнение с Семёновского завода, соберётся ли Учителищный полк Калитина, да и анархисты колеблются. Необходимо ещё время, чтобы я мог знать точную дату.
- Ты получишь его, - после некоторых раздумий отвесил голос. Мундир с холодными орлами выпрямился, заскрипел от радости стул, освобождаясь от тяжести. Влад понимал, что разговор окончен, но что-то его держало.
- Я хочу вас попросить... Мой список этих... придурков. Там... на самом деле есть случайные люди. Не надо с ними... слишком строго.
Колин... Каким путём он пришёл на баррикаду, Коринец не знал, а спросить не мог - что то его сковывало. Быть может, взрослый взгляд мальчика, его молчаливое безропотное выполнение любого задания. В нём он угадывал пугливость Натки, недоверчивость Лизы, мечтательность Ретли и свою трусость. Пытался завести разговор, но натыкался на безразличное мычание и кивки головой.
- Колин Маккиавели - шлюшка мужского пола? На вашей баррикаде только таким и место. Нормальные люди давно прячутся от ваших бесполезных воззваний.
- Это не мои воззвания, - твёрдо проговорил Влад, - И не моя революция. Если вам удобно смешивать меня с ними - мешайте, но я знаю, что эти люди настолько глупы, что не понимают, умрут они, а ничего не изменится. Сейчас не двадцатый век, когда власть лежала бесхозной как переполненный ночной горшок.
- Ты не вправе решать, что с ними будет, - ответили ему с нескрываемым презрением, - твоё дело - точные сведения о бунтовщиках. Каждому мы воздадим по его заслугам.
Он понимал, что все они погибнут. Может, ему за постоянные доносы сохранят жизнь, хотя маловероятно. Когда убивают, не смотрят в лицо, а там, на баррикаде, и подавно. Многих перебьют в день восстания, остальных потом "при попытке оказать сопротивление". Можно, конечно, не выходить в этот день из дома, затаиться в своей клети, да только тогда как на него будет смотреть Ерохин? "Не только предатель, но и трус", - скажет он. И неважно, что жить ему осталось всего ничего. Ведь слова, выпавшие из Ерохина перед смертью, останутся в памяти Влада навсегда. А лучше умереть, чем постоянно мириться с беснующимися, не находящими приюта справедливыми словами в голове.
Иногда Колин тоже думал о смерти. Но в последнее время всё реже: мыслям невыносимо было существовать в его помятой черепной коробке. Только отупляющая пустота и покорность ночевали там - бамм! "Я стеклянный слон. Разбитый стеклянный слон. Не приближайтесь - оцарапаете свои души". Окружающие люди возникали на миг, он не успевал оставить их в своём мире. Они исчезали, оставляя тяжёлую пыль, оседающую на прозрачных стенках его души. Наверное, жизнь состоит из нескольких не связанных друг с другом жизней. Оставьте слона на могиле, пусть кто-нибудь его подберёт, и всё завертится по новой.