Страница 52 из 84
Обойдя развалины, Колин наткнулся на могилу. Если бы тут было кладбище, то наверное, осталось бы больше позеленевших расколовшихся на части памятников. А этот холмик был свежим, казалось, его и насыпали-то вчера. Чёрная влажная земля, сразу же попавшая в кроссовок, зашуршала, точно живая. Принялась искать прореху на носке, норовя пробиться к теплу тела. Пришлось разуться и, прыгая на одной ноге, вытряхнуть клейкие комья.
Никакой надписи на могильной плите не было. Как не было плесени на камне и искусственных цветов. Будто бы человека похоронили и забыли о нём. Гладкое скользкое молчание, даже шёпоту не за что было зацепиться здесь, он терялся в шорохе прошлогодних листьев. Лишь на самом высоком месте холма, где ему казалось, деваться некуда и рано или поздно придётся сорваться в пропасть, лежала игрушка. Это был стеклянный слон с отбитым хоботом.
- Гришка плохой, - пытался шептать ему Влад слова утешения, - он говорил про нас врачам нехорошие вещи. И про всех остальных тоже.
Колин сжимал в руках игрушку - подарок Гришки и молчал. Уже третий день. Для всех остальных, кто вообще считал, что этот пацан не умеет говорить, беды никакой не было, но Коринец тревожился. Ему казалось, что Колин по какой-то причине затворился от него. Забил душу гвоздями, заколотил сердце крестом рук. Вот он лежит и даже не бубукает, всё глядит на стеклянную игрушку, словно от этого новый хобот у неё вырастет. Неужели скоты не сдержали слова и всё рассказали? Тогда он, тогда он...
Всплески ненависти сменились острым ощущением бессилия. Ничего он не может и ничего не сделает. Это в мыслях легко вообразить невесть что, считать себя здесь принцами, рок звёздами и великими писателями.
Наяву всё было по-прежнему душно, и от книг несло гнилью. Даже не хотелось подниматься с кровати. Вот будет он лежать так день-два, без движения, спрятав под подушку Чехова. Пусть Горавски попробует сдвинуть его с места, пришлёт своих тупоголовых санитаров! Хохотун, я спрятался, тебе меня не найти!
Испугался невольно пришедшим к нему мыслям, пополз, потянулся вверх, ударился головой о низкий потолок. Значит, у них здесь есть ещё люди. Возможно, у каждого задача следить за остальными. Что ж, он старается никого не обижать, и в его преданности сложно усомниться.
Неизвестный беспокоил Влада больше остальных. Даже Горавски ничего не говорил про него толком, просил лишь внимательнее приглядывать за ним и его разбегающимися по подушке словами, а тот всё лежал без сознания, а если и бубнил какую-то ерунду, то её могла переносить только Натка. Коринец не помнил его на баррикаде, но в лихорадочном движении рук, хрипловатом голосе, болезненном будто бы выползающем из тумана взгляде было что-то знакомое.
Что если они проверяют его, Влада? И этот неизвестный ублюдок следит как раз за ним?
- Гришка всех нас обманывал, - он говорил так убеждённо, что сам готов был поверить в этот бред. - Он получит своё, а со мной ты будешь в безопасности. Я не пущу к тебе гнусных предателей.
Колин зашевелился. Сухие губы его были плотно сжаты, в гноящихся пустых глазах чернела могильная темнота.
- Это ведь не Гришка, а ты, - голос булькал, растекался по тишине, будто бы переваривался в его желудке. - Ты всех нас предал.
Сын семи отцов, безнадзорная школота, умная гнида, подлиза и дебил - придумайте ещё десяток определений, он не обидится. Колин не обвинял мать за её прошлую разгульную жизнь, он сам был обвинением. На него с первого класса неприязненно смотрели и взрослые, и дети, которые от своих родителей узнавали, что он безотцовщина и водиться с ним не надо. Потом эта неприязнь со стороны одноклассников превратилась в напряжённое безразличие. Его не били - это ведь была лучшая гимназия в городе, как подчёркивал директор на всех собраниях и праздниках. Всюду Маккиавели старались не замечать, считали его человеком случайным и ждали, когда он сам уйдёт в соседнюю сто пятнадцатую школу "для обычных". А он не уходил, назло всем став первым учеником гимназии. Колин поморщился и встряхнулся. В голове всякое барахло. Нужно поторапливаться. Шкитун ждёт его. Отбросив в сторону лишние мысли, мальчик поспешил на остановку.
Там собралось много людей. Они ворчали, недовольно шевелились, уворачивались от подхваченной ветром газеты. Мужичонка, засунутый в большое пальто, что-то верещал собравшейся толпе, но слова разлетались, клочьями липкой бумаги, мокрыми съёжившимися буквами. Колин поймал газету, скомкал её в шар и прислушался. Да, точно, новости всё те же, ничего не изменилось. Вроде бы кто-то сказал, что сегодня пасха, но это ещё надо проверить.
- Идёт! - прошипел кто-то, и все как по команде напряглись, отбросив в сторону жёваные разговорчики.
- Выстраивайся в цепь, - командовал мужичонка, - стопори его!
Они вышли на пустую грязную дорогу, пропадающую в серости неба. Дрожащие пальцы их нащупывали ладонь соседа, чтоб хотя бы погреться эти несколько минут, взять как можно больше общего тепла, разбросав его по своим остывшим телам. Водитель, поняв, что не удастся их объехать, остановился чуть в стороне. Толпа подбежала к автобусу, гогоча и улюлюкая. Каждый хотел занять место у окна, да ещё чтоб печка ноги грела. Водитель осторожно показал голову из окна, не торопясь открывать двери.
- Я еду в гараж. У меня график, - извиняющимся голосом проговорил он. - Христос воскрес.
- Нет, ты едешь по маршруту, - сказал, ёжась, мужичонка. Он не знал, что делать дальше и ор позади как-то быстро утих. Никто не знал, как ему поступить и кивал на соседа, а тот прятал руки в карманы, переминаясь с ноги на ногу. Вместо слов слышалось уже болезненное хмыканье. Каждый скрывал за пазухой не камень, а застарелую зимнюю грязь. Водитель прогудел неторопливо, рваными звуками разгоняя людей обратно к липким бессвязным словам. Воистину воскрес, ребята.
Колин отбросил в сторону газету, вздохнул и по старой привычке поплёлся пешком. Всё равно следующий автобус придёт через час, если не позже. Ребята не станут так долго его ждать.
С Гришкой он столкнулся в коридоре, который освещали тени от тусклых ночников. Медсестра спала за своим столиком, и Влад поморщился - непорядок. Какая-то новенькая, ещё не знает, как тут всё устроено. Ещё и похрапывает, не стесняясь - дура. Узнает - наверняка отсюда убежит.